УТЕШЕНИЕ ИСТОРИЕЙ

У меня на той неделе застрял при выходе из почки камень 7 мм. Заткнул мочеточник как пробка. Почечная колика, адская боль. Ночь. Отсиживался в горячей ванне. Сообщаю только потому, что может пригодиться и другим владельцам полудрагоценных камней. Как учила нас партия, от нагревания мочеточник чуток расширяется, моча кое-как просачивается, самая острая боль снимается.

Когда-то последний римлянин Боэций, эстет, философ, теоретик музыки, добившийся в уже павшей Римской империи (о чем, впрочем, ни он, ни никто другой тогда не знали) высшего звания консула, и даже став первым министром правительства при новом императоре германце Теодорихе, сидел в камере по облыжному обвинению в гоcударственной измене и писал последнее произведение классической латыни “Утешение философией”.

Он его написал и был казнен. За умничаниe. Близились средние века, и подобное было не ко двору.

Первая мысль при моем сидении в ванной была утешительной: не важно, где сидеть перед лицом вечности. Казнь природы любого настигнет – во дворце, в лачуге, в степи, в море, в любом укрытии. Ну и, конечно, в ванне.

Все же это утешало недостаточно. Потому что ожидание отравлялось бессмысленной болью. Мне кажется, что больше всего она напоминала ощущения посаженного на кол. От посаженных не осталось воспоминаний, это моя реконструкция. Сажать на кол любил, к примеру, Иван Грозный, хотя изобрели эту смерть в Асссирии. Между прочим, на парсуне с обликом Ивана он весьма похож на ассирийского царька. Какой-то Сарданапал. Или Тиглатпаласар. Может и вообще был родом оттуда. По некоторым данным Иван приказал посадить на кол печатника, своего рода главу двора Висковатова. И тот, сидя на колу, распевал псалмы. По другим данным Висковатова резали на части, а он все равно распевал. Тут мне еще расти и расти.

Сидение в горячей ванне настраивало на более прозаические вещи. Например, я, сидя в ванне, вспомнил Жан-Поль Марата.

Что именно вспомнил, не сразу восстановил, потому что боль зашкалила до акафистов Висковатова. Жена Марина повезла по эмердженси (по скорой) в госпиталь. Бостонские госпитали – это сказка. Даже стоит иметь приступ, чтобы там побывать. Я как-то уже об этом писал в статье “Ура американской медицине”.

Приехали в Сант Элизабет поздно вечером в пятницу. Никакой очереди, сразу же за пять минут все оформили. Отдельный бокс, врачи, сестры. Внутривенный укол с сильным обезболивающим (наверное, морфий). Боль уходит очень быстро – за пару минут. Один из принципов местной медицины: человек не должен страдать. Боль – враг пациента.

Ну, как всегда космическая аппаратура, чистота, внимание. Вообще госпиталь напоминает некую фабрику, завод по восстановлению тела. Прямо как конвейер, переходишь из одного участка в другой, на выходе тебя выкатывают в кресле к машине – и домой.

Все же одна деталь удивила. Проверяют ультразвуком положение камешка. Предварительно смазывают кожу на животе вазелином – чтобы излучатель-грибок двигался легко и плавно. Ощущаю, что вазелин – теплый! Раньше он был в тюбике обычной комнатной температуры. При касании ощущался как прохладный. Теперь тюбик стоит в специальном термостате с температурой человеческого тела, чтобы при прикосновении не приводить ни к малейшему дискомфорту. Эта деталь меня странным образом поразила. К тому, что накрывают теплыми (тоже из термостата) простынью с одеялом, я привык раньше. Но тут – тюбик с теплым вазелином! Как американские солдаты будут воевать в сибирских морозах? А никак не будут. Будут бороться за мир.

В общем, на следующий день превосходный уролог Леонид Коткин со своей командой поставил стент (а это была суббота, не рабочий для них день), а еще через пару дней в их операционный день – ультразвуковой пушкой распылили гнусный камешек. Под кратким общим наркозом бригадой в 6 человек. Через пару часов целебный конвейер вывез меня в объятия семьи.

И вот тут я восстановил свои мысли в ванне о Марате. А потом еще и о Сулле. И даже о Кутоне. Первые двое сидели сутками в ванне, а Кутон и вовсе сидел в выгребной яме. Правда, меньше суток.

Вот что я припомнил, а потом еще и проверил по источникам.

На картине Давида (в более полном виде сцена изображена на картине художника Бодри) мы видим убийство Марата Шарлоттой Корде. Марат, будучи редактором и издателем газеты “Друг народа”, принимает молодую (ей было 24 года) девушку, находясь в ванне!

Марат кроме революционной чесотки страдал еще от жуткой кожной экземы, и чтобы избавиться от своего почесухеса сутками сидел в горячей ванне, где и писал, и принимал посетителей. Горячая ванна унимала раздиры.

Менее известно, однако, то, что Марат был настоящим лжеученым, и его провалы на ниве науки привели к дикому озлоблению против существующего строя, так что он стал главным теоретиком массового якобинского террора. Да и сама газета “Друг народа” породила понятие “враг народа” – это по началу были его личные враги.

Вот некоторые сведения о “научной работе” Марата.

Марата очень возбуждало то, как много безвестных прежде людей “низкого” происхождения стало в Век Разума знаменитыми благодаря успехам в философии, науке и литературе. Сначала Марат что-то измысливал “философского”, но был осмеян Отцами Просвещения Вольтером и Дидро, которые назвали его “чудаком” и “арлекином”.

Тогда он решил стать медиком и даже подобрался к брату Людовика XVI – сделался придворным врачом брата французского короля. Хотел поразить мир открытием некоей электрической жидкости. Писал “мои открытия о свете ниспровергают все труды за целое столетие!”. Ученые того времени смеялись над его “открытиями”. На что только ни шел он, добиваясь признания: анонимно публиковал хвалебные отзывы о собственных “открытиях”, клеветал на оппонентов и прибегал к откровенному жульничеству. И тут вдруг – революция, падение Бастилии, народ обретает свободу! С ненормальной, просто бешеной энергией бросился Марат крушить Старый порядок, который не признал его гениальность. Уже с 1789 г. издававшаяся им газета “Друг народа” не имела себе равных в призывах к самым крутым мерам против “врагов народа и свободы”. Причем в число последних Марат постепенно включил не только окружение короля, но и большинство крупнейших деятелей революции. Марат стал кумиром черни. Его именем называли детей. А он требовал все больше и больше казней. Имена публиковал в своей газете “Друг народа”.

Но вот нашлась романтическая девушка Корде (правнучка Корнеля) и остановила лжеученого и теоретика террора. При обыске у девушки нашли написанное ею “Обращение к французам, друзьям законов и мира”, где были и такие строки: “О моя родина! Твои несчастья разрывают мне сердце. Я могу отдать тебе только свою жизнь и благодарю Небо за то, что свободна располагать ею”.

Она спокойно пошла на казнь. Когда казнь свершилась, помощник палача (им был потомственный палач Сансон) показал зрителям отрубленную голову и, желая им угодить, нанес ей пощечину. Но толпа ответила глухим рокотом возмущения…

У Марата в деле расчесывания своего гондураса был его известный предшественник Луций Корнелий Сулла – римский полководец, консул, получивший от Народного собрания бессрочный титул диктатора (вплоть до установления порядка в стране). Получил он в то время героически звучащий титул “диктатор” после гражданской войны и низвержения сторонников своего бывшего начальника и патрона Гая Мария.

Заимев полномочия диктатора – спасителя Рима, Сулла развернулся. Опять с согласия народа он стал составлять проскрипционные списки. Списки эти вывешивались в Риме и в других городах. То есть, это были своего рода списки врагов римского народа. Настали дни открытых убийств. Без суда и следствия – хотя по закону римского гражданина нельзя было казнить без суда. В список входили родовитые противники Суллы, сторонники Мария. Сенаторы, всадники, нобилетет, а бывало и вообще аполитичные богачи. Часть конфискованного у них шла в казну, часть – тем, кто их убил и принес голову убитого Сулле. Конфискат выставлялся на торги, а деньги шли как самому Сулле, так и на оплату армии и устройство народных праздников. Простые люди были очень рады укреплению государства. Не так чтобы и много попало в эти проскрипционные списки – точных цифр нет, но от 3 до 9 тысяч. Для народной радости хватило. Зато все богатенькие. Конечно, по числу не сравнить с якобинцами и наследующими им большевиками.

И вдруг через три года веселья Сулла добровольно слагает диктаторские полномочия и вообще уходит от всех государственных дел. Становится частным лицом. Кутит с друзьями в своем дворце. И продолжает уже за свой счет устраивать народные пьянки-гулянки. До сих пор этот редкостные исторический финт не совсем ясен. С чего бы это он?

Думаю, как раз сказалась его тяга к ваннам и бассейнам. В это время у Суллы появились симптомы неизвестной болезни. Плутарх рассказывает:

“Он долгое время не знал, что у него во внутренностях язвы, а между тем всё тело его подверглось гниению и стало покрываться несметным количеством вшей. Многие были заняты тем, что днём и ночью снимали их с него, но то, что они успевали удалить было лишь каплей в море по сравнению с тем, что нарождалось вновь. Всё его платье, ванна, вода для умыванья, пища кишели этим разлагающимся потоком, — так развилась его болезнь. Много раз в день погружался он в воду, чтобы вымыть своё тело и очиститься. Но всё было бесполезно”.

И он, подобно заеденному муравьями в дупле щедринскому дятлу, через год дал дуба.

На самом деле вшивцем Сулла если и был, то не в такой же степени, чтобы с него не успевали их соскрести.

Вши ни тогда, ни потом – даже в русскую гражданскую войну – с такой скоростью не самозарождались. Такие мутанты бы сожрали все окружение Суллы, да, пожалуй, и весь Рим с его народом.

Историками высказывалось предположение, что предание о вшивой болезни Суллы вообще не имеет реальной основы и введено в оборот врагами диктатора уже после его смерти.. Предание о вшивой болезни как о каре бога нечестивцу очень древнее, раннюю версию его сохранил Клавдий Элиан. Вот это поверье и прилепили к Сулле. Как в наше время сифилис к Ленину (которого у него на самом деле не было).

Было у Суллы нечто вроде парши, экземы и прочей пачухи раздражительной. Вот и пришлось ему сидеть в ванне. Kак потом Марату. Утолять свой гондурас. А в таком случае все радости жизни меркнут. И головы врагов уже не так радуют. Напоследок он плескался и веселился в ванных и бассейнах на всю катушку. Не отвлекался на государственные дела. Народ был так напуган, что и помыслить не мог зарезать его в ванне. Но уже недолго – вшивец Сулла плавал – всего год, и в 78 г. до нашей эры почесун умер. А ведь напоследок собирался казнить юного Юлия Цезаря. Лишить историю Рима такой фигуры. С трудом тогда упросили отпустить юношу, в котором, по словам Счастливчика (Феликс – собственное прозвище Суллы), “сидит сто Мариев”.

Эпитафия, написанная самим Суллой себе: «Здесь лежит человек, который более, чем кто-либо из других смертных, сделал добра своим друзьям и зла врагам»

В любом случае – мы видим большую пользу для истории от принятия ванн даже помимо чисто гигиенических целей.

Еще более поразителен случай с сидением в спасительной купели, произошедший с Кутоном, одним из триумвиров практического террора (Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон). У Кутона еще до революции отнялись ноги, он ездил в инвалидном кресле и скрип его колес холодил сердца ужасом. Вот уж кто был беспощаден к врагам народа! Его за успехи даже назначили вождем Конвента.

Отчего такая ненависть? До революции некий аристократ застал его ночью в своем доме у своей жены. Кутон выскочил в окно, забежал в туалет типа “сортир” и там залез в дыру, погрузившись в суспензию по горло. Аристократ по скудости ума не догадался его там искать. Шел ноябрь, холодно. Mного часов сидения в феодально-аристократическом компосте вредно и для революционеров. Застудил несостоявшийся ученый нервные корешки, отнялись у него ноги. Тем страшнее оказалась его месть аристократам. Как-то в один день в Париже по приказу Кутона гильотинировали более 1200 человек – вполне ежовский масштаб. Но вскоре и ему устроили праздник усекновения головы – одновременно с Робеспьером и Сен-Жюстом.

Много таких вот деталей как о Кутоне читал я в многотомной “Истории французской революции” Ипполита Тэна. Не дали вывезти – редкое дореволюционное (русское) издание. Сейчас вот припомнил.

Может быть, будет интересен и такой факт – уже безотносительно к ваннам и отхожим местам.

В самой последней речи, произнесенной визгливым голосом Робеспьером в Конвенте (у него был резкий высокий голос) 27 июля 1794 года, он смутно, но с угрозой кричал о массовых изменах в самом Конвенте и о необходимости срочно казнить предателей. Но без имен. Любой мог отнести это на свой счет. Потому остатки эбертистов (левые бешенные) и дантонистов (умеренные) объединились и тут же арестовали его самого. Передали его и еще кучу его сторонников (в том числе его младшего брата Огюста и Кутона с Сен-Жюстом) жандармам, те повели группу в Ратушу. Это и был тот самый термидор. И вот там начальник караула выстрелил в упор Максимилиану Робеспьеру в челюсть. Почему и зачем? А чтобы не распропагандировал охрану. Ведь и ранее у Робеспьера ничего кроме языка не было. Вся сила в нем сидела в языке, как у Черномора – в бороде. Этим и брал.

Но вот поворот: на следующий день первым был гильотинирован Кутон, затем — Робеспьер младший. Затем Сен-Жюст. Последним был мэр Парижа Флерио-Леско. Робеспьер был казнён предпоследним. Всего в этой группе – 21 человек. Когда помощник палача сорвал повязку, которая поддерживала его раздробленную челюсть, Робеспьер закричал от боли. «Крик, который раздался не только над Парижем, а над всей Францией, над всей Европой; и долетевший к нам через все предыдущие поколения. Лезвие упало. Головы Робеспьера, Кутона и мэра Флерио-Леско были показаны народу под аплодисменты присутствующих”.

Да, тот крик Робеспьера – это вопль всех погибших и замученных во всех революциях. Как бы звуковая эмблема революции вообще.

Песня о гильотине https://www.youtube.com/watch?v=HYioZOD3QmY

Тела казнённых были похоронены в братской могиле кладбища Эранси и засыпаны известью, чтобы от Максимилиана Робеспьера не осталось никаких следов.

Верно писал Анатолий Гладилин, что якобинцы забыли заветы своего учителя (как они считали) Жан Жака Руссо. Для него главным был человек. Высшей ценностью. А для этих – победа и торжество мертвой доктрины любой ценой.

Думаю, что в феноменальном романе “Парфюмер” Зюскинда прототипом героя был Робеспьер. Не только он – всякий демагог-популист типа Ленина или Гитлера, но в первую очередь именно Робеспьер.

Да будет это памятником всем революционерам-террористам.

---

Валерий ЛЕБЕДЕВ,
Бостон
Для “RA NY”