ДЖОРДЖ ОРУЭЛЛ ИЛИ ЧАСЫ ОПЯТЬ БЬЮТ ТРИНАДЦАТЬ
Он прекрасно знал: эта книга убивает его. Убивает медленно, но верно.
На острове Jura, затерянном в самом ветреном и заброшенном углу Шотландии, в ночном круге керосиновой лампы рядом с его постелью (электричества в доме не было), казалось, не осталось больше звуков, кроме сводящего с ума воя и стона гебридского ветра в каминных трубах (можно подумать, это он умирал, а не Эрик!), да еще – его собственного надрывного кашля, с каждым приступом которого он выплевывал по кусочку легких, да еще – стрекота его пишущей машинки.
Иногда этот стрекот пишущей машинки казался ему пулеметным. Он прекрасно знал этот звук, когда пальцы обезумевшего в бою стрелка намертво вцепились в гашетку, он слишком часто слышал этот звук в Испании. Британский журналист Эрик Блэр знал: в Испании за ним охотились люди Большого Усатого Брата, и снайпер вовсе не случайно взял именно его на мушку, и прострелил ему шею, когда он болтал в окопе за утренней сигаретой с однополчанами по интербригаде. Нашла его пуля не просто потому, что он был выше всех.
Из барселонского отеля незадолго до этого вдруг пропал его дневник, в котором он писал в том числе и о том, в какое убийственное, автократическое зло трансформировалась “власть народа” в СССР.
Эрик говорил и писал опасные вещи. Книга “Последний человек в Европе” (такое рабочее название дал ей Оруэлл) сейчас убивала своего создателя на древнем острове Юра, вдали от всех. Остров тоже убивал его – зима в 1947-м была в Шотландии – ледяная, полвека такой не было. Впрочем, смертельный туберкулез – сейчас это было неважно. По-английский этот остров называется “Джура”, но его русское название тоже неплохо: “Юра” – “на ЮРУ Европы!). Сейчас на этом юру творилась самая знАчимая книга столетия, развенчивающая все мечты, связанные с социализмом и коммунизмом.
Эрик Блэр, которого весь мир знает сейчас как Джорджа Оруэлла, ОЧЕНЬ спешил.
4000 тысячи слов в день.
Без выходных.
С перерывом только на суп, который подавала ему младшая сестра, и все глубже была ее скорбная складка у губ.
Рукопись нужно было сдать как можно скорее. Плевать, что подгонял лондонский издатель, не в нем дело: нужно было успеть. Успеть ПРЕДУПРЕДИТЬ ВСЕХ.
“Восстания пролетариев бояться не приходится. Предоставленные самим себе, они будут и дальше, из поколения в поколение, от века к веку, работать, плодиться и умирать, не только не пытаясь возмущаться, даже не представляя, что мир может быть иным. Опасными они могут стать лишь тогда, когда технический прогресс заставит давать им более серьезное образование, но поскольку военное и торговое соперничество не имеет уже сколько-нибудь серьезного значения, уровень образования всех слоев населения в настоящее время фактически снижается. Вот почему никого не интересует, каких мнений придерживаются или не придерживаются народные массы. Им можно вообще предоставить интеллектуальную свободу, поскольку у них интеллекта нет.”
Эрик откинулся на подушках, дотянулся до неизменного, неразбавленного виски (на этом гебридском острове Джура отлично знали в нем толк и умели его делать!) судорожно глотнул, и его одинокая, обреченная машинка-пулемет продолжала отстреливаться в шотландской ночи от невидимого, наступающего, и в огромной степени, превосходящего противника.
“Изменчивость прошлого — главный догмат. Утверждается, что события прошлого объективно не существуют, они остаются лишь в письменных документах и в памяти людей. Поэтому прошлое — это то, на чем сходятся и документы, и человеческие воспоминания. А поскольку Партия полностью контролирует все документы и одновременно разум всех своих членов, то отсюда следует: прошлое становится таким, каким желает видеть его Партия. Ведь когда оно сфальсифицировано в той нужной на сегодня форме, оно и есть прошлое, и никакого другого прошлого в природе быть не могло. И это справедливо даже тогда, когда (как это нередко бывает) одно и то же событие меняется до неузнаваемости по нескольку раз в год. Партия всегда обладает абсолютной истиной, а абсолютная истина не может быть иной, чем в данный момент. Контроль над прошлым — и это понятно — зависит прежде всего от тренировки памяти. Убедиться, что все документальные свидетельства полностью согласуются с принятой на сегодня точкой зрения, — задача чисто механическая. Но ведь необходимо помнить, что события происходили именно так. И раз нужно изменить воспоминания и подделать документы, значит, необходимо и забывать, что ты это совершал. Научиться этому трюку не труднее, чем любому другому.”
Напольные часы в прихожей внизу – старые, скрипучие, поохав, прокашлявшись – пробили …тринадцать.
Кроме него, тринадцатый удар часов никто не слышал. Это символ. Тринадцатый удар часов выражение употребляется (сейчас уже редко, потому что часы с боем-редкость) когда идет что-то неправильно, наперекосяк, нарушение миропорядка.
Невозможный час.
Время зла.
Первое предложение книги Эрика Блэра (Джорджа Оруэлла): “Был холодный, ясный апрельский день и часы пробили тринадцать” – “It was a bright cold day in April, and the clock were striking thirteen” будет переведено на сотни земных языков и будет почти так же знаменито, как первое предложение другой книги: “Призрак бродит по Европе”. “1984” оказался продолжением марксова манифеста, это был том второй и последний, Эпилог и эпитафия коммунистической иллюзии: “1984” показывал, что случилось в Британии, в Европе, в мире, в которые этот призрак вошел, материализовался и взял власть…
Мир верил в Призрак. Мир не желал расставаться с любимой иллюзией, владевшей человечеством всю его историю: иллюзией Золотого века – иллюзией обретения Потерянного Рая, иллюзией Справедливого Мира, где не будет неравенства и несправедливости, где человек получит презумпцию уважения и будет счастлив, независимо от его богатства, происхождения, цвета кожи, рода занятий. РАВЕНСТВО всех перед всеми. И ПРОЦВЕТАНИЕ. И Где Человек Будет Счастлив.
Такой страной объявила себя бывшая Российская Империя, ставшая впоследствии “СССР”…
Оруэлл не говорил по-русски. Хотя, по моему мнению, правы те, кто говорил: он написал книгу, которую до конца, со всеми смыслами, полутонами и нюансами может понять ТОЛЬКО человек, для которого русский – родной или почти родной язык.
“Двоемыслие — это способность придерживаться одновременно двух взаимоисключающих убеждений и верить в оба.”
USSR – круглая, симметричная гармония букв, которой называлось Счастье. А Оруэллу казалось – замени одну только букву S и получится – USER – Пользователь. Великий Пользователь Человеков-Винтиков великой машины Будущего, которая всех перемелет и все потом спишет.
Британские коммунисты прекрасно знали: им нужно оправдывать все, происходящее в СССР. Иначе во-первых, не будет финансовой поддержки, и надо будет возвращаться назад за хлебом насущным – на фабрики и в шахтовые забои севера Англии, простившись с новонайденным статусом партийного функционера, папками в скромных офисах, дыроколами, секретаршами и – главное – ощущением собственной значимости и финансовой защищенности, это во-первых. И во- вторых, не будет Мечты о справедливом мире, в котором Человек тяжелого, ломового физического Труда – гегемон, главный, ДИКТАТОР. А так хотелось всего – и того, и другого, и третьего. Всего.
Генеральный секретарь коммунистической партии Британии Поллит писал в 20-х годах: ” Мама заворачивала меня в шаль, в такую ледяную рань, что еще даже не рассвело, и несла с собой на фабрику, на изнурительный труд по 13 часов в день, и я провел там свое детство и поклялся, что отплачу эксплуататорам и угнетателям за каждый такой день – свой и моей матери!”
Революция это месть угнетенных. Месть это реализованная ненависть. На ненависти нельзя строить – она как сыпучий песок.
Поэтому СССР был светочем для всех угнетенных мира – того мира, где рабочие картузы обеспечивали процветание цилиндров и митр, того мира, который и понятия тогда не имел о системе социальной поддержки неимущих, бесплатном образовании, медицине, страховках и других льготах, оплачиваемых работодателями – это был враждебный, жестокий мир, который нужно было только “разрушить до основанья, а затем…”, избавиться, ФИЗИЧЕСКИ уничтожить угнетателей как класс, как это сделали рабочие в России! Поэтому гневной отповедью предписывалось британским коммунистам отвечать на все беспокойные (очерняющие рабочее движение!) слухи о лагерях, арестах, пытках на “Лубианке”, на малейшие сомнения в справедливости наказания, всегда настигавшем “врагов народа”. Вот и Бернард Шоу, съездивший в СССР с леди Астор тоже ничего из этих, так называемых ужасов, не увидел: все счастливы, все веселы и полны энтузиазма, и “дети в Москве очень пухленькие” (цитата). Поэтому ату этих худющих, умирающих от чахотки сомнительных “праволюбцев”, очернителей и критиканов счастливого будущего, которое весело, с белозубыми улыбками и такой верой строит СССР…
Бернарда Шоу изумило то, что появилась такая страна, в которой ничтожный сын сапожника (неслыханное!), а вовсе не представитель привилегированного класса, выпускник Итона или Оксбриджа, может возглавить правительство. Какой восторг.
Классовая иллюзия, что угнетенный класс и социально угнетенный человек всегда прав и более морален, не позволила Шоу увидеть то, что увидел Оруэлл: маленький, плохо воспитанный и плохо образованный, вечно унижаемый человек, “тварь дрожащая”, сознающая свою ничтожность, сын сапожника, может всю жизнь ждать возможности и реванша, и, дождавшись, добившись власти, стать монстром.
А абсолютная власть имеет обыкновение превращать небольших монстров в огромных и абсолютных.
…На продуваемом ветрами острове Юра Эрик был одинок как никогда и нигде. С ним были его сестра и приемный сын, мальчик, которого они с Айлин усыновили, сирота, у которого вся семья погибла при гитлеровских бомбардировках Лондона.
Оруэлл был в командировке на континенте, когда умерла от эфирного наркоза при операции его любимая жена Айлин, с которой они были так счастливы в крошечном коттеджике хартфордширской деревни Wallington. Он не мог себе этого простить. Она умерла, а его не было рядом.
Крошечная деревня Wallington, где они провели шесть самых счастливых месяцев! Там ведь и родилась идея “Скотного двора” (его черные, огромные сараи можно видеть и сейчас).
Идея родилась так. Эрик в окно своего съемного коттеджа увидел мальчишку, который подгонял прутиком ломовую лошадь. И огромная, сотрясающая землю, подкованная тяжелыми копытами, лошадь почему-то повиновалась этому босому мальчишке и его прутику…
Не так ли повинуются и народы своим маленьким, властолюбивым тиранам, власть которых зиждется на иллюзии, что они “знают, КАК надо”, распределении овса, Великой Иллюзии, ну и прутике?
Я побывала в той деревне, где Эрик был счастлив. Это совсем недалеко от моей деревни. Там нет никакого дома – музея, только красная круглая табличка на стене о том, что здесь когда-то жил Оруэлл. Во всей деревне – только одна улица, ведущая к церкви. В коттеджике продолжается чья-то абсолютно обыденная жизнь, все ухожено, припаркована чья-то машина, высится каминная труба, блеют овцы. Напротив – лужайка, на которой супруги Блэр пасли свою козу – считалось, что козье молоко излечивает туберкулез. Все АБСОЛЮТНО УЗНАВАЕМО, все это описано, и все это так я себе и представляла! Даже дом Джонса, правда-правда!), как раз напротив Скотного Двора! Вот только паба, где пил Джонс, теперь нет, его продали под частный дом. А ведь в этом пабе и был у Эрика и Айлин очень простой и скромный свадебный ужин, на котором из родных были только его мать и сестры.
Дальше – заросший пруд и церковь. Я прохожу через кладбище, где иные могильные камни сохранили полустертые даты -1693, 17…и дальше неразборчиво). Неужели церковь открыта? Я знаю, что во все дни, кроме воскресенья – закрыты британские церкви, особенно в таких маленьких деревнях. Толкаю тяжелую, дубовую дверь. Она поддается сразу. Переглядываемся с Брэтти. Открыто. Входим. В церкви – орган, прекрасные витражи, книги. Деревянный ящичек для пожертвований. Опускаем монеты. Здесь Оруэлл венчался со своей любимой Айлин! Можно даже взять на память (за фунт) копию их брачного свидетельства. В деревне до сих пор вспоминают жутковатый курьез: Оруэлл ВНЕС свою невесту в церковь на руках. Где же ему, итонцу, знать народный обычай: выносят из церкви – невест, а вносят – покойников…
Вот его Айлин и умерла…
Оруэллу не верили в родной стране. Британские коммунисты шельмовали его за “Скотный двор”. Союзники – Сталин и Черчилль с Рузвельтом по окончании войны, в Ялте поделили мир на две огромные сферы влияния. Черчилль не испытывал никаких иллюзий относительно Сталина, но он был человеком 19 века, человеком Британской Империи, одного со Сталиным поколения, и человеком, который тоже частенько путал государственную жестокую силу и абстрактное “народное благо”.
Небо темнеет, собирается дождь, надо бы домой. Но я не могу, не хочу уезжать из Уоллингтона. Эта улица, эта деревня СОВЕРШЕННО не изменилась. Именно такой Оруэлл ее и видел.
Что заставило его, счастливого, через шесть месяцев после свадьбы с любимой уехать воевать с фашизмом в Испании? “Кто-то должен это остановить”. Айлин последовала за ним. После ранений в шею не выживают, это вам скажет любой хирург.
Пуля снайпера чудом прошла мимо шейных позвонков, но перебила голосовые связки. кто-то пытался заставить его ЗАМОЛЧАТЬ. Врач сказал, что голос к нему НЕ ВЕРНЕТСЯ. Его спасло ЧУДО. Он не умер. К нему вернулся голос – и физически, и метафорически. Его услышали во всех уголках Земли. Он сказал о том, что социалистический и коммунистический РАЙ, где воля отдана несменяемому правителю – это тоталитарный АД Большого Брата. Без вариантов. И нечего питать себя бесплодными иллюзиями! И как только ты сотворил себе КУМИРА из несменяемого ПРАВИТЕЛЯ, ты лишаешь себя собственной воли и права распоряжаться собой.
“доминирующим состоянием духа людей должно стать организованное безумие.”
Тоненький прутик маленького, капризного мальчишки, которого необъяснимо страшится гигантская, ломовая лошадь.
Оруэлл умер через 6 месяцев после опубликования “1984”. Первым, кто прислал ему поздравление с потрясающей книгой в его пансионат для туберкулезников в Глостершире, был тезка его главного героя – Уинстон. Черчилль.
Черчилль все понял правильно, и по собственному признанию, несколько раз перечитал книгу в абсолютном восторге.
Оруэлл сотни раз менял текст, борясь с высокой температурой, горловыми кровотечениями и язвами по всему телу.
Оруэлл так боялся, что ничего не получится и ему не поверят, и не поймут – что когда толпы начинают прославлять пожизненно избранного править самовластного Правителя (которому просто нет альтернативы!) за стабильность и кажущееся процветание, они отдают ЕМУ свои жизни и жизни своих детей.
И ОН их все возьмет.
В 1984 году, предсказанном Оруэллом, что-то мистическое действительно случилось с СССР.
Он надломился, и начал распадаться.
Итак, самый масштабный социальный эксперимент в истории человечества, растянувшийся на долгие годы и перемоловший бездарно и бесплодно множество жизней, был ЗАВЕРШЕН.
Сейчас его пытаются реанимировать в худшей части – восстановить Культ Державы, “за которую обидно.”
Известно: мертвая лягушачья лапка может какое-то время подергиваться, как живая по воздействием пропущенного тока. Это называется гальванизация.
Более ста предсказаний Оруэлла сбылись.
К счастью, не все.
Результат гораздо лучший, чем у Нострадамуса.
Ты был прав, Джордж Оруэлл, Эрик Блэр!
Ты это понял. Рабочий и “простой человек из народа” может быть ужасным, убийственным монстром.
Класс не определяет ни этики, ни морали.
Эти вещи над-классовы.
Приписывать какому-то классу мораль или аморальность- это ужасная ошибка.
Она уничтожает человека, расчеловечивает его.
Пресс папье с запретным кораллом внутри – трогательная нормальность, человечность с ее забытыми предметами обстановки, и еще – последний, оставленный человеку выбор: постель и любовь – единственное, что может противостоять железной машине державного патриотизьма. Именно половую любовь окружают идеологическими рамками и скрепами особенно рьяно, потому что эта любовь бывает гораздо сильнее страха и способна вернуть чувство эмпатии и нормальное представление о человечности.
Человечность либо есть, либо ее нет.
Я читала твою книгу, Эрик, выданную мне на ночь, под страшным секретом.
Мы жили в не выдуманном, реальном мире “1984”, не понимая того.
Ивлин Во был прав – понять тебя до конца во всех нюансах смыслов может только тот, чей родной язык – русский.
Ветер на острове, кашель и пулеметные очереди машинки.
Оруэлл успел.
Успел написать самую страшную и великую книгу о 20 веке.
И только потом умер, через 6 месяцев после ее опубликования.
На дворе уже стоял 1950-й.
А в 1953-м умер Большой Усатый Брат.
Ко всеобщему удивлению, он оказался смертным…
А вот посеянные им зубы драконьи до сих пор остаются в земле и ждут своего часа, чтобы прорасти то тут, то там…
Эрик не дожил до публикации свидетельств того, как работала репрессивная машина Большого Брата, но он понимал, ЧТО происходит, и ПРЕДУПРЕЖДАЛ мир ОБ ОПАСНОСТИ.
Понять Оруэлла до конца может только тот, кто до светлеющего неба, всю ночь читал самиздатовскую, запретную копию “1984” на русском языке, и, холодея, осознавал, что сам был одним из персонажей…
Ты БЫЛ ПРАВ, Эрик.
Они несовместимы – человечность и – культ державы и ее мудрых вождей, “родины-отца” или “родины-матери”, как бы там метафорически-поэтически-родственно ни называли государство, у которого каждый человек должен быть в вечном и неоплатном долгу. Чувство долга и вины перед своей страной – необходимы, чтобы поддерживать культ государства и стимулировать перманентный патриотизм, плюс нужна еще перманентная война с перманентными врагами и нужны “триумф или самоуничижение. Третьего не дано”.
Эта формула давно известна.
Книги, за которые заплачено жизнью и кровью.
Им можно верить.
Джордж Оруэлл, я люблю тебя!
Часы опять бьют тринадцать…
Carina COCKRELL-FEHRE
www.facebook.com/carina.cockrell/posts/10215453718753827