НОВЫЙ РОМАН ЗНАМЕНИТОГО ПИСАТЕЛЯ

Александр Потемкин – писатель, который буквально ворвался на книжный рынок с философским романом «Изгой» и серией авантюрно-психологических повестей «Игрок», «Бес», «Стол”.

Александр Потемкин, единственный из современных русскоязычных писателей, оказался способным продолжить тот ряд типичных российских социально-ментальных типажей, которые вошли в золотой фонд классической русской литературы. Действительно, на страницах его книг оживают знакомые нам персонажи – азартный игрок, прирожденный авантюрист, ловкий обольститель, искусный демагог, генерал от бюрократии, взяточники всех мастей, вороватый директор, бизнесмен-воротила, депутаты и лоббисты, услужливые помощники и влиятельные дамы. Но только вот живут они и действуют в наши дни. А потому – хоть и старые знакомые, но на новый лад.

Пишет Александр Потемкин занимательно, иронично, сочно. Его проза затягивает, вызывает сильные ответные эмоции. Книги Александра Потемкина – живая, животрепещущая, близкая каждому из нас, психологически точно выстроенная и внятная по языку проза. Она читается залпом, но оставляет глубокий и надолго запоминающийся след.

Читателям Нью-Йорка, Филадельфии, Бостона запомнился последний роман А. Потемкина “СОЛО МОНО”, большим тиражом вышедший в Нью-Йорке. Как поклонники творчества этого писателя, так и те, кто впервые прочитал его книги, в своих письмах в газеты, звонках на русскоязычные радиостанции выражали восхищение романом, смелостью сюжета, ярко и глубоко прочерченными образами героев, образным языком.

Сейчас писатель начал работу над новым романом “Феномен одиночества” и по просьбе редакции “Русскоязычной Америки NY”, любезно согласился предоставить один из фрагментов для публикации.

С удовольствием, предлагаем его читателям.

ФЕНОМЕН ОДИНОЧЕСТВА

… Я подполз к зеркальцу; сердце билось гулко, часто, неровными толчками. Всмотрелся в свое воспаленное, искаженное гримасой, лицо, в глаза, налитые кровью. И стал с яростью бить себя ладонями по голове – той самой, в которой нескончаемым роем кружились омерзительные мизантропические сюжеты. Человеческие страдания в них являлись в изощренных художественных образах. «Почему всякий раз при размышлении о мироздании мое сознание занимают не высшие образцы цивилизации, а что-то отвратительное, адское, совершенно неземное?» – вопрошал я себя. И продолжал безжалостно лупить свою глупую голову, словно надеясь, что навсегда избавлюсь от подобных наваждений. В какой-то момент от этих ударов я повалился на пол почти без чувств и судорожно прижался к нему, словно ища спасение от собственного демонического разума. Постепенно рассудок вернулся ко мне, а самоистязание прекратилось. Я приподнялся и опять взглянул в зеркальце. Отметил, что глаза обрели свой природный голубой цвет и блеск. И сразу возникло желание вернуться к упоительным размышлениям, но уже без какой-либо озлобленности и самоедства. В сознании начали рождаться причудливые ассоциативные цепочки, вспыхивали отрывистые незавершенные мысли, а затем стали складываться и разворачиваться умопомрачительные мозаичные картины, воспаляющие воображение своей спонтанностью и уникальностью. И вдруг меня прошибло озарение: «Ведь человек – это вещь? Докажи себе, Мышкин! Например, ты сам? Что тебя отличает от вещи? Кто на тебя смотрит иначе? Какая духовная ценность возвышает тебя над таким примитивным статусом?» И вновь сознание простого смертного начало вскипать и подсказывать аргументы. Разве, ухаживая за своим телом, я не доказываю себе, что оно является моей штуковиной? А мои сновидения – они же роднят меня с шарманкой. Мастер настроил мелодии, и ящик играет их по своему усмотрению. А убеждение в собственном совершенстве или порочности (то есть в низком личном качестве) – это ведь не что иное, как оценка изделия по стоимостной шкале рынка. Чем же я отличаюсь от вещи? Существует ли различие между покупкой платяного шкафа или стойки бара от найма Мышкина на работу с той или другой функцией? Различие есть, но слабое! Оно лишь арифметическое, стоимостное. Пища варится в кастрюле, иначе ее не приготовить, кастрюля – бытовая необходимость для меня. А я сам, сбрасывая с себя урину, то есть Мышкин, для себя тоже являюсь бытовой необходимостью… Так что во мне преобладает? Вещь или нечто пока мне неизвестное? А что может быть другое? Мне, воспитаннику детдома, с трудом, не без натяжек в оценках по обществоведению, истории и физкультуре, окончившему среднюю школу и нелегально поселившемуся на разбитом рыбацком баркасе, оставленном владельцами (поскольку ремонту он, видимо, не подлежал) возле волжского городка Мышкин, не у причала, а на безлюдной песчаной отмели, понять это было трудно. Что я знал о мире? Конечно, чуть больше, чем многие мои сверстники. Что мир ужасно огромен. Что я одинок – ни отца, ни матери. Что мной никто не интересуется, как вещью, которая совершенно никому не нужна. В Мышкине я замечал то, что не привлекало взгляд других людей: выцветший древний саквояж в уличной канаве, проржавевшую газовую плиту у забора рыбного рынка, диван в дырах, с агрессивно торчащими из него металлическими пружинами, у кладбищенской ограды, почерневшие двухсотлетние надгробия на погосте, развалившиеся мужские ботинки перед входом в краеведческий музей… Много такого рода всячины попадалось мне на городских улицах. Я сравнивал эти безнадежно отжившие свой век вещи с собой. И находил лишь незначительную разницу. Саквояж, диван, газовая плита, надгробие, ботинок – это были их прошлые имена. Сейчас это всё носило общее собирательное название – хлам. У меня порядок был несколько другой: сперва я был выброшен на улицу тоже в качестве этакого хлама – без имени и фамилии, словно бесполезный объект мертвой материи. Потом волею случая получил имя и фамилию – от полупьяного директора учреждения. Он назвал меня Дмитрием Мышкиным – по названию городка на Волге, где находился наш дом для подкидышей. Если бы мне самому пришлось выбирать себе имя, я назвал бы себя Мусор Выбросов. Таким я себя ощущал. Такие данные внес бы в свой паспорт. А никакой не Мышкин. Познание у меня всегда было на первом месте. Впрочем, единственный вопрос к самому себе был прямой, без обиняков: есть ли между мной и хламом существенная разница? В обветшавших, никому не нужных предметах не было ни торжества, ни воли. Сопоставляя себя с ними, я приходил к следующему выводу: всё, что не способно явить собственную волю и доказать свою нужность, должно носить обозначение «товар», в том числе если речь о живом существе. Не только птицу и домашний скот, но и большую часть человечества на рынке потребления мы вправе называть товаром. Нанимаешь на работу инженера – доволен покупкой, приобретаешь курицу – товар, покупаешь поросенка – товар, покупаешь женщину или мужика в борделе – товар; у каждой группы на рынке потребления есть своя стоимость. Женщина с распущенными волосами обойдется дороже, чем женщина с волосами, собранными в унылый пучок; потрошеная курица – дороже, чем не разделанная; специалист с дипломом МИФИ – дороже, чем выпускник периферийного технического вуза. Двухмесячный поросенок имеет лучший товарный вид и более высокую стоимость, чем пятимесячный; атлет со стройным торсом выше в цене, чем пузан; выброшенная на помойку двухнедельная девчушка стоит дороже, чем новорожденный младенец мужского пола… Оглядывая исподтишка жителей Мышкина, я начинал их мысленно оценивать и полагал это занятие вполне соответствующим моему статусу. Впрочем, возможно, я заблуждаюсь в своих подлинных мотивах. Сознавая себе цену – хлам стоит полкопейки, – я, словно заправский инвентаризатор, составлял прейскурант земляков. Поскольку о деньгах я мало что знал, ведь их у меня практически никогда не было, мои расценки вызвали бы бурное негодование и породили бы отчаянных спорщиков. Но отсутствие профессиональных знаний и, как следствие, скудный познаниями интеллект никак бы не способствовал точным оценочным суждениям о мышкинцах. Поэтому я бы не настаивал в дискуссиях на своих таксах. И был бы даже доволен, если бы горожане оценили Мышкина по нулевому тарифу. С удовольствием прислушался бы и к оскорблениям, к выражениям, передающим полное презрение. Известно, что при оценке товара существенную роль играет созерцание его как вещи, а это процесс очень личный, индивидуальный и субъективный. Замечено, живой образ имеет прямую связь с интеллектом, а его единственным выражением является мысль. И она у меня всегда преферентна. Ведь я всегда мыслил самым необыкновенным образом и уверен, что никому в мире не даны такие способности. Поэтому оскорбления в мой адрес из чужих уст до меня никак не доходили бы! Я даже не зубоскалил бы на их счет, таких авторов. А на возмущенный упрек в свой адрес: «Если ты мыслишь, то не можешь быть вещью», – не стал бы возмущаться в ответ и протестовать. Процесс мышления – это всего лишь результат индустриализации моей конструкции. Движение мысли, ее возмущение, воспаление, я сравниваю с игрой свободного перемещения элементарных частиц во Вселенной. Сходным образом они порой хаотично резвятся и в коре моего мозга. Дмитрий Мышкин – вещь, именно таким он создан производителем. И автором сего товара является Ядро – сингулярное состояние Вселенной, современный термин – вещь! Потом – Взрыв! Это уже не вещь, это выброс в пустоту своих фрагментов. Я, видимо, кто-то, кроме меня, Вселенную называет свалкой. Затем – разные эпохи в процессе индустриализации Вселенной. Бариогенезис, барионная асимметрия, эпохи кварков, адронов, лептонов, нуклеосинтеза. Далее первичные рекомбинации, темные века, реионизация и, наконец, звездообразование – начало формирования светил из межзвездного газа. Вслед за этим идет формирование планет, в том числе возникновение Земли из протоземного облака. Первой образовалась земная кора, потом – кислородный каркас, водород и кислород. Потом начались мутации, то есть вступила в ход такая же сила, что открыла путь к производству всех рыночных товаров современности. Возникают растения, а они создают почву. А они вместе – кислород, а они в слепых мутациях – клетки, а они – проецируют моллюсков, и далее весь животный мир. И они, вместе, – основной материал для производства Дмитрия Мышкина. Человека! А он создает науку! А она – механизмы, а человек, наука и материалы – искусственный интеллект, а он – новый товар, – андроидов. А они сотворят новую, мне еще не ведомую, товарную массу. И так далее. Так что я не что иное, как результат всех предыдущих, совершившихся за миллиарды лет, импульсов мутаций, то есть самая настоящая вещь! Ведь андроиды, будучи более совершенным продуктом, станут относиться ко мне как к изделию, как к гражданскому имуществу, без большого сочувствия (так я сегодня без особого интереса отношусь к дождевому червю), но при этом с огромнейшим удовольствием, как я к полету своих размышлений. Меня станут покупать, так же как я сегодня покупаю в городском магазине перепела, за которого расплачиваюсь деньгами, полученными за свой труд. На смену андроидам придут космикус обитанте. Эти уже будут смотреть на андроидов, на звезды, на планеты и кометы как на товар. Звезды будут иметь свою стоимость, кометам придадут функции посыльных, планеты станут у нового вида обменным фондом. Человек сегодня присматривается к товару на прилавках и в Интернете, приценивается к тканям, обуви, квартире, земельному участку, так же как медведь к выбору берлоги, как пчела к улью, как крыса к поиску норки. Если кварки, звезды, кислород, вода – это товар, то почему Дмитрий Мышкин – не вещь? Он же состоит из всего этого! Он же продукт мусора Вселенной. Да-да, ядро исторгло из себя весь свой отработанный материал, и вся эта его суть стала отходом! Именно из этих отходов волею случая и возник я. Если вода – это энергия, вырабатывающая мысль, то для безупречности мыслей необходима чистейшая вода. А в Дмитрии Мышкине, как в проекте, и в окружающем его мирке, ее не так много. Я пью ее в основном из Волги. Экономно. Великая река, но, как и Вселенная, перенасыщена отходами. Поэтому и суждения мои частенько странные, а идеально прозрачные, свежие и глубокие среди них огромная редкость. Для определения коэффициента ценности интеллектуальных выводов необходимо выстраивание всего исторического ассоциативного ряда. И лишь степень легкости размышлений, отказа от шаблонов и новизна подходов при аналитике способна вызвать восторги. А они не так часто возникают в моем сознании. Чаще его переполняет ненависть к себе и миру вокруг… Неожиданно в голову пришла оригинальная идея: «Многие из людей не знают, что каждый из них является вещью. Своими поступками я должен доказать нашей публике, что мы в современных экономических условиях, то есть при капитализме, являемся не чем иным, как товаром, точно шкаф, телевизор, автомобиль, холодильник, соловей в клетке или без нее… Существует очевидная несправедливость в разнице между статусом товара, установленным природой посредством слепых мутаций, и его местом в ранжире венценосности, на лестнице престижности, сложенной социумом. Человек переоценивает себя! Колоссальный вред природе наносит исключительно он. Только он! Но с апломбом почему-то гордо называет себя ее венцом, хотя враждебные столкновения с другими товарными видами происходят повсеместно и всё более извращенно. Охота должна быть запрещена. Я не без удовольствия сменил бы свой статут «хомо сапиенс» на тысячу разных вариантов из животного мира. То не остатки сновидений толкают меня к перевоплощению. Просто мое сознание одарено особой и богатейшей способностью к абстракции. Сегодня я медведь, завтра крыса, потом – ворона, ящерица, попугай, червяк, слон, клоп! Как же убедить наш народ, что мы все являемся товаром? С каких доводов начать? Надо раскинуть мозгами и найти что-нибудь оригинальное и доступное. Думай, думай, Мышкин! Тут главное стереть в своем сознании волю. Тогда исчезнет и потенциальный комплекс амбициозности, который способен таиться в глубине души. Правда, я его, к счастью, никогда в себе не замечал. И все же необходимо как можно надежнее его похоронить. А что если предложить себя на место манекена в магазин одежды? И там найти героя для своих умственных развлечений? Ведь зерно опускают в борозду и терпеливо ждут всходов. Так я посею в сознании новый образ – человек-манекен. Чем глубже я погружу себя в этот образа, тем ярче сознание заиграет фантазиями. Внутренний голос даже стал приказывать немедленно направиться к возможному месту работы. Уверенность в выборе начала лихорадить разум. А это состояние воспаленности рассудка для меня наиважнейшее, оно гармонично согласуется с моей природной вещностью. Впрочем, может быть, такая работа вернет меня к ипостаси обычного человека? Не хотелось бы! Наоборот! Усилить бы в себе способности экзистенциально воспринимать реальность! Я избавился бы от ошибок в поиске комфортных для меня мест бытия. Надо взглянуть в Интернет, чтобы узнать его цену манекена. Ага, от десяти до тринадцати тысяч рублей. Плюс доставка – еще две-три тысячи. Да, но владелец манекена покупает его на три года, а то и на пять лет. А я предложу себя на четыре-пять месяцев. На жизнь мне, помимо рыбалки, достаточно три тысячи в месяц. Скромное питание, редкие покупки дешевой одежды. Но с таким тарифом покупателя не найдешь. А если без содержания, на пару часов в день? Как волонтер, стажер, практикант? Как поэт маркетинга? Как вдумчивый аналитик? Да, вспомнил я, у нас в городке есть небольшой магазин одежды. Вдруг в этом тупичке я найду себя? Надо срочно поговорить с владельцем. Я выбрался из баркаса и в темпе засеменил по Угличской улице. Вся публика нашего мышкинского мирка, встречавшаяся по дороге, была, казалось, одержима одним стремлением – найти заработок. Глядя на унылые, встревоженные лица горожан, я чувствовал очевидное собственное преимущество. В руках у меня был козырь: мое предложение имело на рынке труда преференции – оно не предполагало вознаграждения. В состоянии душевного подъема я особенно ясно понимал, что только разнообразные формы и статусы собственной жизни способны насытить мое воображение энергетическим зарядом для будущих превращений. Видимо, поэтому узкая, неказистая улочка представлялась мне сейчас широкой столичной магистралью. Через семь-восемь минут я уже стоял перед магазином одежды. Витрины выглядели бедно и неказисто. Ни в одной из них не было манекенов. У меня окрепла уверенность в успехе предстоящих переговоров. Настроение поднялось до небес, похожих сейчас на гладь волжских вод. Для меня было совершенно не существенно соблюдение в деловой беседе изящных манер. Без малейшего волнения я распахнул дверь этого скромного пристанища мышкинской моды и решительно шагнул внутрь.