ЗНАКОМЬТЕСЬ: ЖУРНАЛ “ПРИОКСКИЕ ЗОРИ”

Литературно-художественный и публицистический журнал «Приокские зори» издается в городе-герое Туле с 2005-го. Его авторы живут и пишут в разных городах и весях России, в странах ближнего и дальнего зарубежья. Кредо журнала – на основе всего хорошего, что было на протяжении всей истории России, внести вклад в дело дальнейшего духовного и культурного возрождения страны. Это журнал не для авторов, а для читателей.

Главный редактор журнала — заслуженный деятель науки России, профессор, член Правления Академии российской литературы, кавалер орденов А.С. Грибоедова и В.В. Маяковского, лауреат многих литературных премий, известный прозаик Алексей Яшин.

РАВНИНА РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ

Интервью с главным редактором журнала «Приокские зори» Алексеем Яшиным

– Алексей Афанасьевич! Вы даете интервью в преддверии скромного, но – юбилея: 15-летия всероссийского ордена Г.Р. Державина литературно-художественного и публицистического журнала «Приокские зори». Почему он начал выходить именно в середине 2000-х годов и именно под таким названием?

– Названные вами годы стали в определенном смысле сакральными: именно тогда почти одновременно начали выходить «новые» русские литературные журналы, что сейчас, без обиняков говоря, и осуществляют всероссийский литературный процесс, который ныне «прирастает провинцией». И не зря некоторые из них издаются под эгидой Союза писателей России, а наш журнал еще и Академии российской литературы. Назову некоторые из них: «Московский Парнас», красноярские «Истоки», «Северо-Муйские огни» в Бурятии, омский «Иртышъ – Омь», журнал русских писателей в Белоруссии «Новая Немига литературная», алтайские журналы «Бийский Вестник» и «Огни над Бией»… Перечисление можно продолжить. Как объяснить эту одномоментность? – Видимо, говоря в терминологии Льва Гумилева, это был пассионарный взрыв (надеемся оптимистично что не последний…) в отечественной литературе. Как здесь не вспомнить слова Пушкина из письма к Вяземскому: «Когда-то мы возьмемся за журнал! Мочи нет хочется…» Ибо журнал суть главный организатор и движитель литературного процесса. А название? – Но ведь мы живем именно при Оке, которая с запада и севера окаймляет Тульскую область.

– Окский край дал много звучных имен в русской литературе…

– Поправлю: великих имен, и не просто много, но большинство. Самая русская река Ока от орловских своих истоков в центре Средне – Русской возвышенности в течении своем до Мещерской низменности стала магнетической равниной русской словесности, «впридачу» дав великолепие природы, гимном прозвучавшее в произведениях Тургенева, Бунина, Лескова, особенно у Гоголя в сохранившихся главах второго тома «Мертвых душ». Вне всякого сомнения, силовые линии этого магнетизма пронизывают и страницы нашего журнала. Для того и стараемся.

– Сразу, Алексей Афанасьевич, возникают два взаимосвязанных вопроса: «Приокские зори» – прямой продолжатель традиций «равнины русской словесности»? А как такая историческая география и литературный традиционализм соотносится с сегодняшними авторами журнала?

– На первый вопрос последует утвердительное «да». Наш журнал программно следует целям, содержанию и заветам великой русской классической литературы, продолжавшимся в литературе советского периода истории России. Поощряемый творческий метод – новый русский критический реализм, сущность которого изложена в одноименном нашем манифесте, опубликованном в ряде литературных изданий. Потенциал критического реализма далеко не исчерпан, в том числе в нынешний, зловещий для творческой чувственности еще традиционного, не ставшего придатком телекоммуникационных сетей человека, период глобализации. Увы, он предусмотрен социальной эволюцией, как переходный от биосферы в новое биогеохимическое качество Земли – ноосферу (по В.И. Вернадскому). Пагубность глобализма для словесности состоит в переходе от аналогового творческого мышления к утилитарному цифровому, то есть «от слова к цифре» – оглянись вокруг…

Тем более этот потенциал реализма не канул в Лету для русской литературы, ибо наша страна во многом еще верна традициям православной, она же социалистическая, морали и несколько «хмуро» относится к всеобщему оцифровыванию мышления и всяким перекосам в оном. Вспомним слова выдающегося (как публицист) прозорливца Льва Троцкого о том, что России вечно суждено торопиться по сокращенным европейским учебникам…

Итак, наш творческий метод объяснен, а «как быть» с авторами «Приокских зорь»? Коль вспомнили об «иудушке», то можно бы было в антитезе сослаться и на слова Генералиссимуса: «Других писателей у меня нет». Но ведь одно дело констатация, другое – побуждение в самой организации литературного процесса: на то он и журнал, что, в отличии от сборников, антологий и альманахов, суть коллективное произведение, где каждый номер в определенном смысле имеет сюжетную организацию и литературную идейно-смысловую направленность. Во всяком случае мы к этому стремимся полтора десятка лет. Главное, уже сложившийся во многом круг наших постоянных авторов это интуитивно осознает. Этой же интуицией не обделены все вновь притекающие к нам прозаики, поэты и публицисты.

– Полагаю, Алексей Афанасьевич, теоретико-литературную часть «Приокских зорь» вы кратко, но предельно содержательно объяснили и обосновали: ведь за вами пятнадцатилетний опыт редактирования «толстого» литературного журнала, три десятка прозаических книг, в основном изданных в Москве, свыше пятисот публикаций в литературной периодике, полтора десятка всероссийских, белорусских и международных литературных премий, за вашими плечами Литературный институт им. А.М. Горького Союза писателей СССР… впрочем, все это читатель найдет в вашей персоналии в Википедии; кстати, там же и статья о «Приокских зорях». Поэтому позволительно перейти , так сказать, к «практике». Ведь у журнала очень значительная инфраструктура?

– По родителям своим я потомственный крестьянин, а у рачительных из них (не кулаков – мироедов!) должно иметься небедственное хозяйство: крепкий дом с дворовыми постройками, обязательно два коня – для пахоты и для выезда, непростаивающая земля, весь набор потребной живности… К тому же наследственная, генетическая рачительность дополнена заполярной осмотрительностью и военно-морской воспитанной дисциплиной: отец Афанасий Андреянович двенадцать лет служил на Северном флоте, включая Финскую кампанию и Великую Отечественную войну. Было с кого пример брать.

По аналогии с таким хозяйством создавалась и инфраструктура журнала, который издается вовсе не сам-один. У «Приокских зорей» три своих альманаха: литературно-художественный «Ковчег» (главред Яков Шафран) и два музыкально-поэтических: «На лирической волне» и «Тульская сторонка» (главред Сергей Сенин); последние выходят с периодичностью три выпуска в год и с нотными текстами – для исполнителей. За десять уже лет издаются авторские книги и сборники в сериях «Библиотека журнала «Приокские зори» и «Приложение к журналу «Приокские зори». Счет изданных книг в каждой из серий перевалил за полусотню. «Знаком качества» журнала полагаем вступившую во второе десятилетие существования всероссийскую литературную премию «Левша» им. Н.С. Лескова, ежегодно присуждаемую в четырех номинациях за лучшие публикации в «Приокских зорях». В разные годы лауреатами были названы такие известные писатели, как Леонид Иванов, Виктор Буланичев, Анатолий Аврутин, Тимур Зульфикаров, Владимир Корнилов, Федор Ошевнев, Владимир Федоров, Игорь Нехамес, Наум Ципис, Олег Зайцев, Игорь Лукьянов, Галина Дубинина, Александр Субетто… хочется – и не без основания на то! – список и дальше продолжить, но не будем огорчать пространностью строк и знаков (с пробелами) редакцию публикующего интервью издания… Не лицемеря скажу: наша премия идет по категории «честная», ибо каждый лауреат узнает о своем таковом качестве неожиданно для себя после утверждения редакцией. И еще: она не полагается для руководства журналом, то есть и вашему покорному слуге не украсить лацкан пиджака лауреатской медалью… Среди удостоенных не только авторы из России, но и из Белоруссии, с Украины – в смысле из ДНР, Германии, Монголии и других стран.

Но ведь главное для крестьянина его земля, нива, каковой в нашей аналогии является весь читающий по-русски мир – вот это уже в хорошем смысле глобализм… Мы признательны своим читателям. И на первой странице стоит: «Журнал для читателей».

– Да-а, Алексей Афанасьевич, большое литературное хозяйство вы своим рачением создали. Главное, как апостол Павел изрек: «Не нам, не нам,а Имяни Твоему», то есть великой русской литературе, продолжающейся даже в наши «от лукавого» времена Великого глобализатора, как вы часто указываете в своих уникальных программных «Колонках главного редактора». Но ведь такое большое дело без помощников не сотворишь?

– С осторожностью отношусь к слову «помогать»; нет, семантически здесь подвоха нет, но помогать – все как-то преходяще, мимоходом. Вот делать вместе – это конкретно! Так и у нас вместо института «помощников» суть творческий (и технический – по необходимости) коллектив, как conditio sine qua non, говоря на ученой латыни – непременное условие существования, творческой самодостаточности и потенциала дальнейшего развития журнала. Состав редколлегии и редакции складывался «методом проб, ошибок и исчерпанных ходов» почти десятилетие, пока не пришел к нынешнему стабильному «списочному составу». Главное, практически отсутствуют «свадебные генералы» от литературы: все члены редколлегии – из пяти стран, – что называется «с именами», или пока не имеющих таковых, – все при деле в журнале, и все люди творческие, то есть здесь двойной стимул. Но главная моя опора – на заместителей: Якова Шафрана и вас, многоуважаемый Геннадий Николаевич, на редакцию во главе с Мариной Баланюк, на заведующих отделами. Еще раз – все при деле, и это при том, что в редколлегии состоят руководители творческих союзов, главреды и заместители таковых известных литературных журналов, люди других ответственных занятий.

– И последний вопрос, Алексей Афанасьевич: как всероссийский статус журнала остается с тульскими, окскими корнями; наконец, ваше видение новых поколений авторов?

– Тульские, окские корни – это и есть составная часть равнины русской словесности, как мы ее определили. Поэтому вовсе не география, в том числе тульских писателей, которых мы очень даже жалуем… по талантам естественно, определяет авторский состав журнала, но та их, авторов, сопричастность к традициям русской литературы с учетом современных тенденций и трансформаций, о чем достаточно подробно говорилось в начале интервью. Но вот видение новых поколений авторов – это адекватно прогнозу развития литературного процесса, понятно не в «далеко», как у Маяковского, но всего лишь с отсчетом от времен нынешних. Ибо законами эволюции человеку паложен запрет даже на чрезпоколенное «предвидение»… уже поверьте мне, доктору биологических наук.

Реальность же такова, что, начиная с последнего десятилетия прошлого века, стремительными темпами происходит «смена вех» (во времена Струве она – это его слова – также имела место быть, но – не глобальная) в отечественной литературе; на смену соцреализу пришел новый русский критический реализм, о чем говорилось выше. Во многом сама литература превращается в «салонный» вид творчества из-за разобщенности его. Как следствие, утрата самого понятия авторитета в писательской среде, без которого происходит своего рода нивелирование талантов и творческих способностей. И если Пушкин прекрасно понимал (см. выше), что организация мощного и всеобъемлющего национального литературного движения невозможна без журналов, так и сейчас, без малого две сотни лет спустя, снова на первый план выступают журналы. Только они могут «на равных» бороться с санкционированным Великим глобализатором литературным нивелированием и словесным бескультурьем. Надеемся, что «Приокские зори» с его программным творческим методом нового русского критического реализма, его «магнетизмом» для творческого совершенствования авторов равнины русской словесности, главное – с нашими замечательными читателями, не последние в рядах этих борцов. Dixi – все сказано. Интервью брал Геннадий Маркин,
член Союза писателей России

СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА КАК САЛОННЫЙ ВИД ТВОРЧЕСТВА

Когда-то мы возьмемся за журнал!
Мочи нет хочется…

Из письма А. С. Пушкина
к П. А. Вяземскому, 1825.

Так писал Пушкин еще за одиннадцать лет до начала издания своего «Современника». Под самый конец своей, увы, недолгой жизни Александр Сергеевич исполнил-таки свою заветную мечту о литературном журнале, осознавая: давно пришло время доселе «салонное» сочинительство переводить во всероссийский литературный процесс. Начав с «Современника», совершенно иного качества литературной периодики, нежели выходившие и до него журналы, та же «Почта духов» И. А. Крылова и пр., далее – и в особенности! – через некрасовский уже «Современник», его же «Отечественные записки» этот процесс вывел за исторически краткое время, не более всего-то полувека, русскую литературу на мировые позиции. Заметим, что в конце XIX вв. это феномен русской литературы повторила литература норвежская … конечно, в меньших творческих масштабах. Но – это к слову. Главная же мысль из сказанного: любая национальная художественная литература – с «обслуживающей» ее критикой и литературоведением – в той или иной степени значимости входит в мировой творческий ареал при непременном условии перехода от салонного начального периода развития к литературному процессу в рамках своей страны, социума. …Здесь и далее салонность никак не ассоциируется с «фрачно-кринолиновыми посиделками», но есть синоним очень уж обруганному слову «кружковщина».

Далее русская классическая литература стала истоком литературы советской, причем с высшей в мировой практике степенью соорганизованности. Попутно ответим на обычную при упоминании литературы соцреализма взахлеб-либеральную истерику в части «писательства по указке Кремля… ГУЛАГ’и с несостоявшимися гениями» и пр. А что, классическая русская литература критического реализма разве щеголяла нарочито своей безыдейностью? Куда же тогда всю ее целиком деть? – Все сотни книг «с направлениями» – слева; а справа? – Многоцветье антинигилистической литературы: от «Взбаламученного моря» А. Ф. Писемского, «На ножах» и «Некуда» Н. С. Лескова, «Панургова стада» Вс. Крестовского до «Бесов» Ф. М. Достоевского – а это уже ступень гениальности, с которой, политкорректно говоря, не совсем уместно сравнивать два извечных русских вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?». Опять же к слову, но пора перейти к «антифеномену» современной литературы: ее исчезновению из творческого ареала современного человечества. Причем ареала всемирного, глобального.

Кстати говоря, на Западе-Востоке (это как «Западно-восточный диван» Гёте…) понятие литературного процесса утратилось еще полвека тому назад. Если мы здесь пишем о русской литературе, как-то выделяя тем самым ее, то только потому, что к нам Великий глобализатор, родной брат Великому инквизитору из «Братьев Карамазовых», несколько запоздал с визитом: во-первых, советская власть, окормлявшая писателей и читателей, долго сопротивлялась; во-вторых, слишком короткий по историческим меркам срок отделяет нас от русской классической литературы – первой и великой любви к изящно представленному русскому слову народа с мечтательной жилкой и сравнительно недавно научившемуся грамоте… Потому и пишем с грустью об уходящей русской словесности, что она одна в современном глобо-мире еще топчется на пороге, не желая переступить его, по крайней мере на живой памяти о былом величии, и выйти в холодящий душу мир глобализованного человейника с людьми-роботами, винтиками-шестеренками всемирной машины, где (и уже сейчас!) нет места вдохновенному слову, обращенному в бездушную цифру сугубо утилитарного мышления. Назовем это новым словом: цифрофрения.

Таким образом, антифеномен современной русской литературы суть прямое следствие включения страны в процесс глобализации, что стало возможным после поражения (не развала! – это либерализованный эвфемизм) СССР в Третьей мировой («холодной», информационной и пр.) войне с искусственным возрождением артефакта частнособственничества – и прямо в объятия мирового империализма в его высшей и завершающей стадии глобализма*. … Опять России пришлось догонять Запад, но только в части расчеловечивания, отказа от высшей в Истории христианской морали и – от образного литературного мышления и восприятия его продуктов некогда «самой читающей в мире страной». Как сказал некогда Троцкий – не только ленинский «иудушка», но и блестящий публицист – «мы пришли слишком поздно и потому осуждены проходить историю по сокращенному европейскому учебнику». И, говоря ностальгическим советским речевым штампом, претензий к «партии и правительству» здесь никак быть не может, раз страна всецело включена в мировой процесс глобализации, утверждение о чем мы ежечасно слышим с самых высоких трибун – через «ящик» и интернет. Никакого сейчас нет и в помине «особого пути России», а есть сложнейшая мировая сеть гибридных войн, цветных революций, перманентных обострений, противостояний и пр., и пр. – это «рабочий инструмент» Великого глобализатора. Пресловутые политкорректности, толерантности и «общечеловеческие ценности» (кроме доллара, конечно) здесь малоуместны.

Достаточно сказано для осознанного понимания сущности мирового и <несколько запаздывающего; см. выше> русского антилитературного процесса: словесность, тем более изящная, романически-поэтическая, глобалистскому человейнику (термин А. А. Зиновьева: как пчельник, муравейник, термитник…) безо всякой нужды – и наоборот, вредно для расчеловечивания. Опять же не будем либерально лицемерить, только для нашей страны, кроме ее беспрестанной гонки за Западом, в рассматриваемом контексте добавим дичайшее социальное (не классовое! Классов в глобальном общеустройстве не предполагается) расслоение и стахановскими темпами нарастающее обнищание масс. К литературе это имеет самое прямое отношение, о чем ниже скажем… опять же без лицемерной политкорректности. А «многожанровое» лицемерие – самая яркая окраска бурной глобализации.

Итак, в силу указанных факторов, для словесности начался обратный отсчет времени: от общественного литературного процесса, созданного классической русской литературой и развитого эпохой соцреализма, – стремительное возвращение к тому, с чего начали: к салонному разобщению, кружкам по интересам, образцово-показательным примером каковых все более и более становятся «толстые» литературные журналы и … региональные отделения писательских организаций – их вроде бы сейчас в России пять? Но все время на глаза попадаются новые, диковинные названия. На полном безденежье и отсутствии поощрительного внимания со стороны властей и СМИ, владычицы умов и сердец среднестатистического обывателя, писательские союзы все более становятся формальными <общественными> объединениями и теряют связь с условно своими областными ячейками. К указанным двум факторам салонности добавим, конечно же, авторские книги.

Восторг девяностых годов в части бесцензурной «самодеятельной» печати таких книг уже давно сменился глубоким скепсисом и разочарованием: полное разрушение бывшей всесоюзной книготорговой сети, тиражи в 50…100 экземпляров при полнейшей бедности (см. выше) сочинителей, а главное, полная и безвозвратная потеря читательской акдитории. Сейчас, признаемся, граждане писатели, книги пишутся: старшими поколениями «письменников» – в силу творческой инерции, как машинист и паровоз не может мгновенно затормозить, увидев издали на путях семафор; дескать, дальше нет тебе пути; а литературной новью-молодежью? – Это печальный для них, но оптимистичный для социума признак: слишком мощный разгон взяла во время óно русская и советская литературы, еще не обнулен Молохом глобализма художественный творческий потенциал русского человека! Но раз книга написана, то хотя бы указанные выше десятки экземпляров издать, сэкономив на всем жизненно потребном. Причем без уверенности: а хоть два-три родственника или знакомца прочтут ли?

Это и есть фактор салонности. Точно также в XIX веке сочинялись и издавались собственным коштом многочисленные рóманы и семейные хроники тихими уездными помещиками и удалившимися от дел средними по чинам военными и чиновниками. Коль выше вспомнили о Достоевском, то еще раз отметим его зоркий взгляд, вспомним из «Бесов» губернатора фон Лембке, что, отлынивая от скучных административных дел, любил уделять целые полгода-год кропотливому изготовление «кирки» с прихожанами в движении. Энергичная же супруга его Юлия Михайловна, полагая, что такие увлечения вредят в глазах подчиненных реноме хозяина губернии, «кирку» отобрала и упрятала в комод, а суверену великодушно разрешила сочинять романы – только тайно!

… И самому мне доводилось читать такие рóманы, любовно переплетенные, с автографами авторов, приобретенные в тульском букинистическом магазине, что в 70-е годы был богат на такие раритеты: народ массово увлекся «подписными изданиями» и вычищал под них домашние полки от всякой семейной старины…
Все ясно с писательскими организациями: посмотрите незашоренными глазами на свою областную… а мне и своей хватило для обобщающего вывода.

Осталось нам «пройтись» по журналам – вроде как, на первый взгляд, по определению (см. эпиграф) самой мощной «антисалонной» силы. Но это именно лишь на первый взгляд. Во времена Пушкина журналы раскрывали потенцию литературного процесса. Нынешние же, увы, ее завершают. Отдаленная аналогия – два бурнокипящих взрыва русской литературы в первой четверти ХХ века и в девяностые годы завершения его. Но в первом являл собой энтузиазм творения, зачастую в новых формах, во втором – «но явствен признак угасания», излишнее возбуждение, холерический оптимизм в предчувствии явления Великого глобализатора – могильщика художественного творчества с древнеримским девизом: «Вино, женщины и искусства принадлежат избранным». И вдобавок еще либеральные похороны советской литературы… а впрочем заодно и русской классики. Pax Americana, словом.

Были журналы, но остались журналы; из уважения к герозизму издателей нынешних журналов мы это слово не закавычиваем, но лишь отличающе от журналов выделяем курсивом. Избави, бог, подумать, что таким хитрованным синтаксисом выражаем неодобрение самому факту наличия современных журналов и/или их содержанию! Избави, избави… сам таковой редактирую уже четырнадцать лет, а в свой колодец плевать как-то некомильфо. Или демонстративно взывающе. Нынешние журналы – тягловые лошади исчезающего литературного процесса, но уже в салонном, кружковом качестве. Главное, они уравнены во всех отношениях, но в журнальном деле равенство не является поощрительным признаком. У каждого такого журнала свой салон авторов и – дай, бог, если таковые имеются! – читателей. Словом, в каждой избушке свои игрушки. И растолковывать здесь более нечего.

Как среднестатистически (средняя температура по больнице) уравняли в «художественном весе» журналы, к такому же знаменателю существующее status quo устремило и писателей нехитрым приемом: отрицанием самого института авторитета, взамен предложив суррогат «запиаренного». Все коварство такого нигилизма авторитета в том, что, во-первых, литератор с явными (природными, особенно в поэзии) задатками таланта в уравнительной среде чувствует себя ущемленным; для поэтов это и вовсе непереносимо; во-вторых, пропадает стимул развития мощности своего таланта. В итоге безавторитетное сообщество литераторов, численно, со стороны явного графоманства – трудолюбивого бесталантства, не ограничиваемое никакими барьерами (журналов тьма, книги печатать – были бы деньги, <якобы> творческих союзов много и вступить в них что в баню сходить…), превращается в губернские салоны – аналоги «литературного утра» у уже упомянутой Юлии Михайловны Лембке. В массе своей все эти продукты «стенгазетного» творчества при чтении вызывают вкусовой эффект жевания ваты…

А где современный читатель, зверь, занесенный в «Красную книгу»? И не замкнулась ли нынешняя салонная, кружковая литература сама не себе в условной самодостаточности? – Как в добром советском анекдоте: «…Чукча, однако, не читатель. Чукча – писатель!» Очень даже похоже и на то. Так где он при крохотных «бумажных» тиражах? Слышим восторженно-радостный ответ, что, дескать, весь он, многомиллионный, в интернете. … Я давно сомневался, что в интернете что-либо читается по части литературно-художественной. Но вот получаю первый номер за этот год журнала «Бийский Вестник», издаваемого, как и наши «Приокские зори», при содействии Союза писателей России, а в нем статья давнего друга нашего журнала Валерия Румянцева «Смерть читателя – это лишь версия или?» И в материале этом автор дотошно, с цифрами в руках (даром что полковник ФСБ в отставке, а бывших чекистов не бывает…) однозначно делает вывод: по интернету читают-смотрят что угодно, но только не литжурналы. А про книги авторские мы уже и не говорим.

Нет читателя массового – самый мощный аргумент в части утверждения о салонном характере современной литературы. Дело дошло до самого отчаянного зазеркалья: автор публикуется в журнале – про книги было уже сказано выше – не в расчете на читателей, которых нет, а чтобы таковой номер со своими виршами или рассказом горделиво поставить на домашнюю полку… Еще раз напомним: так по всему миру.

…Явно превышая допустимый объем для современных публикаций (редакции требуют minimum minimorum!), все же затронем животрепещущий ныне вопрос о цензуре, имея в виду все нарастающие устрожения в интернете. По мне бы его, как боевое оружие глобализма в части расчеловечивания, и вовсе прикрыть, оставив только обычную «мыло»-почту. И то потому, что «бумажная» Почта России под гнетом скоропалительных рескриптов о «переходе на цифру» (см. выше слова Льва Давидовича…) совсем сбилась с принятого со времен ямской гоньбы ритма работы.

Кстати о самом институте литературной цензуры в России. Была она введена в качестве предварительной то ли Екатериной после конфуза с Радищевым, а может и строго дисциплинированным Николаем Павловичем. Возьмите в руки любую книжку издания XIX века, на обороте титульного листа которой прочтете шедевр высокого административного штиля: «Дозволено цензурой с тем, чтобы по напечатании шесть экземпляров были препровождены куда следует». Для книг духовно-нравственного содержания разрешение звучало по-другому: «От С.-Петербургского Духовно-Цензурного комитета печатать дозволяется, СПБ <дата>. Цензор <духовное звание, имя>». После революции 1905-го года, это когда «царь испугался, издал манифест…», цензуру упразднили, но с началом Первой мировой войны по понятным причинам была введена иная цензура: «Дозволено военного цензурой <дата>». В советское время цензура, особенно начиная с «хрущевской оттепели», то есть пресловутые «литы», сосредоточилась на полезном и нужном деле: охране военных и гостайн в печати. Функции же предварительной цензуры были переданы, негласно конечно, самоцензуре авторов и издательств (редакций). Таким образом, между властью и писателями постепенно было, опять же негласно, достигнуто джентльменское соглашение: власть дозволяла – раз литератор без нее обойтись не может – злободневную, конструктивную критику, но не выше должности завгоркомхоза (бессмертный товарищ Саахов…), а сочинитель не позволял себе мата, порнографии, главное – «не трогал за вымя партию и правительство и лично <имярек>». Всех это устраивало, вот и распоясались «шестидесятники» и «деревенщики»! Кстати, искусство «обходить острые углы» писателям только на пользу пошло; мастерство эвфемизмов, умолчаний и недоговорок при полной ясности заложенного смысла достигло мировых литературных вершин.

…Все сказанное, также уклончиво, к тому, что литература наша и так в салонные рамки введена, вреда не приносит, не следует жизнь ее – не в интернете, но в «бумаге» – обременять какой-либо цензурой. Чиновникам же по этой части освежить в головах слова Бисмарка: «Говорите что хотите, только слушайтесь!» – И будет всем счастье. Писателям же искренне пожелаем трудиться и еще раз трудиться:

А то – умрет предмет литературы
И станет чем-то вроде лигатуры –
Отживший тлен – предбывшие таланты…

Алексей ЯШИН, главный редактор журнала
«Приокские зори»

АВТОРЫ ЖУРНАЛА “ПРИОКСКИЕ ЗОРИ”

Яков Шафран
(г. Тула)

Член Академии российской литературы, Союза писателей и переводчиков при МГО СПР. Лауреат всероссийских литературных премий: им. Н.С. Лескова «Левша» и «Белуха» им. Г.Д. Гребенщикова, лауреат премии русских писателей Белоруссии им. Вениамина Блаженного. Заместитель главного редактора — ответственный секретарь литературно-художественного и публицистического журнала «Приокские зори», главный редактор альманаха «Ковчег» журнала «Приокские зори», член редакционных советов:Вестника Академии российской литературы«Московский Парнас», музыкально-поэтического альманаха «На лирической волне» (Тула, журнал «Приокские зори») и музыкально-литературного альманаха «Тульская сторонка».

***

Когда рассвет березы красит
Холодным заревом зимы,
Когда он в небе звезды гасит,
Покровы разгоняя тьмы,

Тогда и я заре навстречу,
Навстречу молодому дню,
Бегу, сонливости перечу,
Бегу, трусцою семеню.

Душа поет и к жизни тянет:
Творить, любить, спасать, беречь,
Чтоб только этим день был занят,
Наполнен чередою встреч.

Березы, чувствуя, приветом
Меня встречают на кругу.
Надежды светло-синим светом
Рисует небо на снегу.

28 февраля — 31 марта 2018 г.

***

Вечер не помнит грозы бушеванье:
Молний блистанье и грома раскаты,
Страстное ливня с землею свиданье,
Но позабыл и о чуде заката.

Тихо. Застыли березы и ивы —
Даже не слышно ветвей шепоточка,—
Только ручьи всё бегут торопливы,
Только лишь капля сорвется с листочка.

Роща свежа, молода и умыта,
Тянет к себе, как в иное рожденье,
Тянет от прошлых обид и от быта,
Тянет, как новое нам откровенье.

22.07 — 11.08.2018

***

Две воронки в земле иль траншеи,
Позаросшие, между берез,
Что свои тянут белые шеи,
Словно к небу имеют вопрос.

Небо пишет ответ облаками,
И кудрявы его письмена.
В роще лавочки со стариками:
В дальней памяти смутно — война.

А когда молодыми сажали
Рощу в памятный тот юбилей,
Им тихонечко травы шептали
О минувшем огне батарей.

Землю всю в те года покрывали
Тут воронки, траншеи окрест.
В ту войну наши бой здесь держали,
Вынося на себе русский крест…

Шевелит под березами ветер
Травы, волосы на головах.
Как «в войну» разыгрались тут дети! —
Развевается по ветру стяг.

И глядят старики на их игры,
И застывшие думы в глазах:
«Не дай Бог, появились чтоб «тигры»
В наших мирных родимых местах!»

Что там «тигры»? Уж скоро от этих,
От воронок не будет следа.
Невдомек старикам, что на свете
Многоликая нынче беда…

31 августа — 10 октября 2018 г.

***

Зачем ты, жизнь моя,
Отвлечь меня желая,
Иллюзией питая,
Влечешь в обманы дня?

Влечешь, в трудах найдя,
Все новыми делами
И старыми долгами,
Мне душу бередя.

Мой дом уединенный
Келейно чист и тих.
На лист слетает стих,
Едва в душе рожденный.

Строка в роман ложится.
Над всем парит рассказ
И ждет урочный час,
Чтобы в слова сложиться.

Прошу, оставь меня,
Вся суета дневная.
Порыв души съедая,
Ты — музам западня.

Прошу, оставь меня!

16 марта — 23 марта 2018 г.

***

Опьянен наш желтый клен,
Желтым сном он опьянен.
Все вокруг него в тумане:
И дома и горожане.
Песня осени звучит,
И слетает плавно лист.
А земля, дождем умыта,
Золотым ковром укрыта,
Ожидает зимних снов
Под напев седых ветров.

20 — 28 октября 2018 г.

***

Сероглазая, русая женщина.
Вся в заботах, семейных делах.
Кто-то скажет: «Гляди, деревенщина!»,—
Позабывший о добрых словах.

А она все приемлет покорная —
Только губы сожмутся в тоске
И забьется в молчанье упорная
Только жилка одна на виске.

Но, когда отступать больше некуда
И когда под угрозой сыны,
На врага может броситься беркутом,
Даже силы когда неравны.

Сероглазая женщина, русая,
А душа, словно Волга-река.
И пока есть такая вот, русская,
Быть России собой на века!

26.08 — 11.08.2018 г.

АВТОРЫ ЖУРНАЛА “ПРИОКСКИЕ ЗОРИ”

Евгений СКОБЛОВ
(г. Москва)

Евгений Скоблов – известный российский прозаик, автор шестнадцати книг прозы крупных и малых форм, участник более семидесяти российских и зарубежных периодических литературных изданий. Лауреат литературных премий имени А.П. Чехова и М.Ю. Лермонтова, дипломант нескольких конкурсов «ЛУЧШАЯ КНИГА» Московской городской организации Союза писателей России.

Член МГО Союза писателей России, Академии российской литературы.

Второй звонок

Зазвонил телефон, и я отвернулся от экрана компьютера. Весь день: телефон – экран, экран – телефон. Конец года, бешеный ритм, глаза слезятся, уши пухнут, перекурить некогда.

– Здравствуйте, Беглов, – сказал в трубке едва знакомый, чуть с хрипотцой голос, который я определенно раньше уже слышал. – Тут с Вами кое-какие люди хотят перетереть кое-какие вопросы.

– А Вы кто?

– Конь в пальто, – и опять ощущение, что эти слова этот голос мне уже когда-то говорил, – значит, в восемь у закусочной «Ёлки-палки», на Новом Арбате… Давай, только без юмора, эти люди шуток не любят.

И повесил трубку.

Эх…м-м. Я почувствовал, как намокла спина. Где-то в легких что-то застряло, и я закашлялся. Нажал на клавиатуре «сохранить», и пошел курить.

Дела-а-а… Какие-то люди со мной хотят поговорить. О чём? Нет. Не с этого. Кто звонил, вот с чего. Не представился, но голос знакомый, может розыгрыш? Но, как водится, в конце таких «развлекаловок» представляются, и как минимум, извиняются…

Звонили с мобильного, вот и все догадки. Я перебрал в памяти всех своих знакомых, кто мог обладать подобным голосом, и никого не смог припомнить. Ах ты ж, зараза…

Итак, люди. Но о чем можно со мной говорить? Что я могу сказать людям, которые не любят шутить, и что им может быть от меня нужно? Я самый наиобычнейший клерк, самый рядовой сотрудник планового отдела. Типичный представитель «офисного планктона». Мне даже не светит, по крайней мере, в обозримом будущем, должность заместителя заведующего отделом. Кому, и на что я сдался? Получаю как все, секретов не знаю, «левыми» делами не занимаюсь.

Я прикурил вторую сигарету от первой. Напряжение нарастало. Может быть, сын что-нибудь натворил, и теперь меня хотят «поставить на бабки»? Но мой сын не может ничего такого натворить, он ещё слишком юн, чтобы что-то творить, за что бы мне пришлось платить… Платить? А что же ещё может заинтересовать людей без чувства юмора, кроме, как деньги?

Или они его украли.

Я выхватил, как пистолет из кобуры, мобильник, и набрал дом. Сын что-то жевал, и, пережёвывая, сообщал, что сегодня по английскому пятерка, а теперь он смотрит «те мультики» (недавно я ему подарил диск с лучшими советскими мультфильмами, которые сам с удовольствием смотрел в детстве). «Молодец», сказал я, и прикурил третью сигарету. На часах без пяти шесть, а в восемь надо быть у «Ёлок-палок».

Что-то с Иринкой? То есть, с Ласточкой… Что?!

Ласточка чуть раздраженно («Ты уже звонил») сказала, что у неё ещё два ученика, и она будет сегодня к десяти, и чтобы мы кушали без неё.

Я тяжело поднялся в кабинет и сел на стул. С экрана мне подмигивал Бравый солдат Швейк, новая заставка. Люди хотят «перетереть». Может быть, я сам что-то не то сделал, или сказал. Я стал быстро вспоминать, что неординарного произошло со мной в последние недели и месяцы. С кем встречался помимо работы, что и где говорил. Вроде всё как всегда, одни и те же люди, дела и дни. Семья-работа-семья, обычная схема. Никому не грубил, ни с кем не ругался, никому ничего не обещал. Может быть только…

И всё же, где я мог слышать этот голос, и это старое, как дерьмо мамонта, выражение «конь в пальто», которое имеет несколько нецензурных производных? Может быть, всё-таки, кто-нибудь из очень старых знакомых, из другого мира, оттуда, где разыгрывать по телефону, считалось невинной шуткой? Очень возможно, но откуда у него мой рабочий телефон?

А вдруг, меня хотят заманить в ловушку, и просто, банально, прямо в центре города ограбить? И что, прямо у «Ёлок-палок», на глазах у народа начнут грабить? Не может быть!

Этого быть не может, но возможно, хотят припугнуть, что-нибудь потребовать. Да, проблема.

На часах шесть тридцать пять, сотрудники расходятся по домам, на меня – ноль внимания, и я невольно вглядываюсь в каждого из них. Всех знаю чуть больше тысячи лет, но мысль, а не от кого-нибудь ли из них исходит идея дурацкого звонка, невольно закрадывается.

А вот взять, и не пойти. Не пойти и всё… И потом, сидеть дома и трястись втихомолку, ожидая второго звонка, и дальше – неясной развязки. Если они знают рабочий телефон, то домашний и подавно. Значит, надо идти, хотя бы, чтобы прояснить картину, что за люди, и что им надо.

А если позвонить в полицию? Слишком мало времени, да и события пока никакого не произошло. Телефонный звонок ничего не означает. В полиции скажут, что скорее всего, кто-нибудь неудачно пошутил, или просто ошиблись номером, сколько в Москве Бегловых?

Времени нет. Шесть пятьдесят, и надо идти, делать нечего. Я ещё раз позвонил домой, потом жене, перекурил и пошел. Ноги шли неохотно.

По дороге решил сразу к закусочной не подходить, а понаблюдать издалека, посмотреть, на кого могут быть похожи те, кто вызывают по телефону ни в чём не повинных граждан, чтобы «перетирать» с ними вопросы.

У закусочной никого не было. То есть, конечно, народу было много – шли и туда и сюда, место людное, но чтобы кто-то специально кого-нибудь ожидал, заметно не было. Или это просто я не замечал?

Было без пяти восемь. Наверное, всё же, кто-то из очень старых знакомых разыграл, с надеждой подумал я. И решил, подождать ещё минут десять, и ехать домой. И, если никто не появится на горизонте, можно будет, если что, потом сказать, что вот, дескать, приходил, и никаких людей, кому я могу быть интересен, не встретил.

Вместо десяти, я прождал сорок минут, наблюдая за входом в «Ёлки-палки». Люди входили и выходили из закусочной, но никто не задерживался.

В конце концов, я сказал себе всё, что о себе подумал, развернулся, и пошел домой. Уже в метро, на подъезде к своей станции мне пришла в голову мысль, что те, кто «забил мне стрелку», возможно, тоже наблюдали откуда-нибудь, из-за угла, и видя, что никого нет, решили не светиться. Но это же глупо, хоть одного-то, могли выставить для ориентира!

Сын сказал мне, что уроки он сделал, а сейчас немного посмотрит мультики, и ляжет спать. Я не возражал. Пришла жена. Я обнял её, поцеловал, и пристально посмотрел в глаза. Она передала мне пакет с яблоками, и спросила, что случилось. Ничего, дорогая, это я так. Заскучал. Мы выпили по чашке чая, и я не стал ей рассказывать про странный звонок. Она забралась под одеяло, я взял в свои ладони ступни её ног, и держал их, согревая своим теплом. «У тебя горячие руки, любимый, но ты о чем-то молчишь, что случилось?..», уже засыпая, пробормотала Ласточка. Ничего, любовь моя, спи спокойно, моя девочка. Пока Ничего Не Случилось.

К нам в комнату заглянул сын, поинтересовался, ложиться ему, или нет, и я не заставил его выключить компьютер. Ещё я сказал, что завтра привезу ему смартфон. Такой, какой он хотел.

И продолжал сидеть.

Я испугался. Мне давно не было так страшно как в этот вечер, переходящий в ночь. НИКОГДА мне не было ещё так страшно. Я боялся не за себя, за них. Мне было муторно, страх заполнил не только меня, но и всю комнату, квартиру. Весь мир вокруг был липким от страха. Я хотел пойти на кухню покурить, но так и продолжал сидеть рядом с женой, тупо глядя в чёрное окно.

В конце концов, я встал, подошел к иконе Божьей Матери и три раза перекрестился. Дай сил пережить это дерьмо, сказал я, и одёрнул себя за нехорошее слово. Потом опустился на колени, ещё три раза перекрестился, и сказал: «Я очень прошу… Не за себя прошу…» Что ещё? Что говорят ещё в таких случаях? Я не знал, но продолжал стоять на коленях, повторяя «не за себя ведь прошу…» Сохрани. Спаси. Убереги. Сделай так, чтобы всё это, весь этот кошмар был нелепой, пусть злой и безобразной, но всё же, шуткой.

Потом я заглянул в комнату к сыну, выключил телевизор, и лег рядом с женой.

Я очень устал. И мы мало видимся с родными… только по вечерам, и немного по утрам, и в выходные. И только. Мы мало любим друг друга. И не можем ничего поделать, и тратимся на пустяки. Думаем, что впереди ещё очень много времени…

На следующий день работа, конечно, не клеилась. Это хорошо ещё, что не было на месте тех, кто по идее, мог меня загрузить срочной работой. Я что-то набирал на компьютере, просматривал папки с документами, то и дело выходил покурить. Каждый звонок вызывал у меня мелкую дрожь, я одновременно боялся, и ждал опять услышать этот голос.

И услышал.

Как и вчера, где-то за час до окончания рабочего дня позвонили, я снял трубку и представился. Это был он.

– Ну ты что, Беглов, совсем свинья? – я напрягся, в готовности выложить заранее заготовленный ответ. Показалось, что сердце сейчас вырвется из груди, в висках стучало. – Почему не пришел?

– Послушайте, – сказал я, как можно спокойнее, – пока не скажете, кто Вы, я говорить не буду.

– Вот всегда ты был таким, Сергей. Всё тебе расскажи, покажи. А сам никогда думать-соображать не хотел. А теперь, на старости лет, ещё и память потерял. А совесть хоть осталась? А помнишь такого кренделя по фамилии Щедров? Все вы – паразиты, всех вас обзвонил, хотел собрать вместе, и никто не пришел. А мне сегодня уезжать, поезд через час. Эх вы!

– Нет, не помню, – сказал я, и понял, что страхи были напрасными, потому что я помнил Щедрова.

Мы вместе учились в институте, в одной учебной группе. Мы не были друзьями, и ничего нас, кроме нескольких студенческих попоек не связывало. Правда, на лекциях иногда сидели вместе. И ещё он частенько занимал у меня деньги. Он и тогда был для меня никем, и теперь, после всего, что пришлось пережить, после его дурацкого звонка, тем более.

Я положил трубку.

За все годы после окончания института, мы ни разу не встречались, никогда не переписывались и не звонили друг другу. А теперь он, вероятно, по делам оказавшись в Москве, решил вспомнить молодость, «поностальгировать». Может быть, удивить всех своей крутизной и щедростью, сводить в «Ёлки-палки».

И всё же, я был счастлив. Так, как никогда. Радость от выигрыша в телеигре «Как стать миллионером», по сравнению с чувством, которое испытал я, когда узнал, кто мне звонил – ничто. И, поскольку в кабинете в этот момент больше никого не было, я достал из ящика стола фляжку с коньяком, налил полную кофейную чашку и выпил. Ладно, Бог с ним, со Щедровым, подумал я. Хорошо, что Щедров, а не кто-нибудь другой. Он никогда умом не отличался. И, скорее всего, всем позвонил, так же как и мне. И, может быть, не я один вчера в восемь часов вечера наблюдал из-за укрытия за входом в «Ёлки-палки»… М-да…

Я подошел к окну, посмотрел на улицу в зимних сумерках. Ничего нового там не было. Поток машин, бегущие по тротуарам люди, много людей, рабочий день окончен. Напротив – нагромождение зданий, офисов, торговых центров и жилых домов. Чуть дальше купола Храма Утоли Моя Печали… Они и в потемках сияют, в свете направленных прожекторов… Стоп…

Пережитое прошлой ночью молниеносно пронеслось у меня перед глазами, и я почувствовал легкий укол под сердцем. Это что же… Он? Снова кольнуло в области сердца, и я почувствовал, как увлажнились глаза. Конечно, Он, Отец Наш Небесный… Кто же ещё может услышать нас, когда кажется, что выхода нет? Кто ещё может изменить то, что кажется, изменить уже не возможно? Отвести беду, уберечь… спасти…

Я отошел на шаг от окна и, медленно перекрестился три раза. Затем вынул платок и вытер слезы. Снова взглянул на купола, боль в сердце отпустила. Теперь надо подумать, как благодарить, что делать, как идти дальше…

Лишь бы никто из сотрудников не вздумал сейчас появиться в кабинете и затеять пустой разговор, например о том, почему у меня такое выражение лица.

Затем я достал из сейфа свою заначку, и пошел покупать смартфон.

Сверхурочная работа

Ну вот я и попал.

Как говорится, нежданно-негаданно свалилась на меня, как снег на голову, очередная трудноразрешимая проблема. Впрочем, почему как снег на голову? И почему, собственно, свалилась?

О том, что необходимо готовить материал для статьи (а если быть более точным, статью) о героических достижениях родной фирмы в истекающем году, мне было известно давно. Я-то знал, но никто из руководства до последнего дня не конкретизировал задачу, то есть никто, ни заместитель директора, ни его помощник по общим вопросам, ни наш непосредственный шеф не вызвал меня и не сказал, к примеру: «Александр Евгеньевич, Вам поручается подготовка материалов для статьи в газете о нашей организации, в честь годового праздника». Почему я решил, что материал придется делать именно мне? Да просто потому, что в прошлом году случилась подобная история. В фирме нет штатных писателей и журналистов, и оказалось, что наш отдел ближе всего к решению подобных задач (в смысле подготовки материалов о достижениях фирмы в целом). Тогда Большой вызвал нашего непосредственного руководителя и поручил ему это дело. Наш же, очень быстро отыскал среди нас подходящего исполнителя под это дело. Раз уж я ему готовлю всякие выступления и доклады, значит и это смогу. Обычная логика посредственного руководителя. И я смог. Материал «задвинули» в «Деловые будни» (в 31 номер еженедельника), и все остались довольны. Самым интересным было то, что когда я читал то что опубликовали в газете, я не нашёл существенной разницы с тем, что сдал в редакцию. Там, в редакции, как оказалось, материал никто не редактировал, посчитали, что и так сойдет. В общем, всё обошлось…

Сейчас дело обстояло значительно хуже. Целый месяц в этом направлении сохранялось молчание: ни Игорь Михайлович (руководитель нашего отдела), никто другой ничего никому не говорил. Я же летал из командировки в командировку, а здесь, в центральном офисе, помаленьку накапливались другие дела, требующие немедленного решения.

Два моих соратника-сотрудника не спешили браться за эти дела, справедливо считая, что каждый кролик должен грызть свою морковку, а значит, если они будут делать «мои» дела, то кто же будет делать их дела? Шеф в это не вмешивался, полагая, что мы должны сами разобраться. Но он не учитывал, что времена, когда мы без страха и упрёка, не жалея времени и сил бросались на помощь и выручку друг другу, давно миновали. Он также не замечал (вернее, не хотел замечать), что все наиболее серьезные или «сопливые» задачи как-то незаметно стали собираться на моём рабочем столе. Не на Логинова, не на Ручкова столах, а на моём рабочем столе…

И гром прогремел. Сегодня в обед, шеф заглянул к нам в кабинет, и прихлёбывая чай, который со скоростью мухи подал ему Ручков стал неторопливо интересоваться «как у нас дела». В последнее время (год-два) он перестал проводить с нами совещания. Всё шло по накатанной, и Большой Босс его особо не трогал, потому что по нашему направлению всё и всегда было готово. Собственно, совещания и стали такими вот неспешными чаепитиями, с приятным разговором о делах вообще, вперемешку с воспоминаниями о прежних успехах и победах, и «за жизнь» в общем.

Сегодня, в конце чаепития (чай пил он один, мы же сидели каждый за своим компьютером), он как-то вскользь, разминая сигарету которую ему (со скоростью мухи) предложил Логинов, пробормотал:

– Александр… Да оторвись ты от экрана! Николай Валентинович хотел посмотреть проект статьи для «Деловых будней». Что там у нас?

Так я и знал. Вернее, догадывался что этим всё и закончится. Шеф смотрит на меня, я смотрю на шефа. Я не вижу, но чувствую, как в злорадной ухмылке растягиваются тонкие губы Ручкова. Он конечно же знает, о чем речь, и знает, что я этим вопросом не занимался. Поэтому, он ещё ближе пододвинул лицо к экрану компьютера, и делая вид, что что-то там ищет, слушает в два уха, что будет дальше.

А что будет дальше?

– Пока нет ничего там у нас, Игорь Михайлович, – отвечаю я, – Вы же знаете, чем я был занят последние две недели. И вообще, надо было заранее как-то…

– А ты что, сам не знал? – перебил меня руководитель, – я просто удивляюсь тебе, Александр! Ты для чего здесь находишься? Мог бы спрогнозировать ситуацию и…

– Это не наша обязанность, Игорь Михайлович, готовить статьи в газеты, – в свою очередь перебиваю я шефа, – один раз подготовили, и теперь что же, всё время тащить это на себе? Теперь уже это наше послушание?

– Тихо! – несколько резче и громче, чем следовало прервал мою тираду Игорь Михайлович, – тихо, Александр Евгеньевич! Нечего мне здесь своё недовольство высказывать. Что скажу, то и будешь делать.

Я не вижу, но чувствую, как усмешка Ручкова трансформируется в торжествующую улыбку, за Логинова не скажу, по-моему, ему вообще всё до лампы дневного света над своим столом.

Между тем шеф, уже значительно мягче продолжает.

– Между прочим, прошлогодняя статья, то есть то, что ты готовил в прошлый раз, очень понравилось Николаю Валентиновичу. Он хвалил её на совещании, и все замы сказали, что получилась очень хорошая статья. Так если нам оказали такое доверие, вправе ли мы подводить руководство? Скажи, вправе или не вправе?

Мне очень хотелось сказать, вот сам и готовь, если так дорожишь своим авторитетом в глазах руководства. Наверное сам собрал все сливки, когда бегал со свежими номерами по кабинетам Большого и замов…

Но я сказал:

– Не вправе.

– Так вот я и говорю, Саша, – совсем уж спокойно продолжил Игорь Михайлович, – раз уж нам доверили это дело, то, значит, мы и должны показать свою состоятельность в этом вопросе… полезность. Ну, в общем, что не зря нам деньги платят. Должны или недолжны?

– Должны, – согласился я, уже про себя решив, что деваться мне некуда. Ручкову этого дела шеф не поручит, потому что Ручков способен ответить таким образом, что шефу больше не захочется поручать ему подобные, да и вообще другие дела. От Логинова толку как от козла молока, он и со своей-то работой справляется едва. Ему уже не раз намекали, что пора бы поискать себе другое место, но шеф его почему-то оберегал.

– Ну вот и хорошо, – Игорь Михайлович тяжело поднялся со стула, потянулся, хрустнул костями и широко зевнул. – В общем, завтра, к десяти часам, материал должен быть у меня на столе. Ну, чего смотришь? Учти, его ещё будет смотреть Сам, и возможно, править. Так что давай, Александр Евгеньевич, не подводи. К тому же, я не сомневаюсь, что все материалы у тебя есть, я имею в виду, справочные материалы. Вопросы есть?

Вопросов не было, во всяком случае, у меня. Но Ручков, вдруг вскочил, выхватил какую-то бумажку из кипы лежащих на его столе документов и подскочил к шефу.

– Игорь Михайлович! Я тут по Вашему указанию проект ответа на запрос из главка подготовил, не взгляните? – он чуть привстал на цыпочки и подобострастно заглянул в глаза шефу.

– Серёжа, до завтра подождёт? – шеф изобразил усталость и одновременно озабоченность на широком лице.

– А как же, как же! Конечно терпит, конечно, – засуетился Ручков, а я про себя добавил «…Ваше превосходительство».

Шеф ушёл. Рабочий день уже давно перевалил за половину, я сидел, молча глядя в стол и пытался сообразить, как же мне до завтра, до десяти успеть подготовить материал? Объём статьи должен быть не менее пяти-шести печатных страниц (четырнадцатым шрифтом, с одним интервалом), но главная трудность состояла в том, что на этих страницах должно быть самое главное, самое значимое из того что сделано фирмой за год. А поскольку за год было сделано очень и очень много, то мне (именно мне) предстояло решать, что из этого множества было самым главным и самым значительным. Решить, обобщить, сбить, набрать, литературно обработать и выдать шефу на блюдечке. Даю сто очков вперед, что шеф даже внимательно читать не будет, а бегло просмотрит и побежит к Большому, показывать свою ответственность и исполнительность… Это потом, если Большому понравится статья, он сделает грудь колесом и скромно скажет: «…ну что Вы, Николай Валентинович, это наша обязанность…». А если, вдруг что-то не понравится (что почти исключено), вожмет голову в плечи и промямлит: «…прошу извинить, Николай Валентинович, не-доглядел-сейчас-исправим», и взъерошенный побежит ко мне исправлять.

Ну что ж, деваться некуда, надо «открывать» прошлогоднюю статью (благо я сохранил её электронный вариант в компьютере) и примерно по такому же плану, и почти в той же последовательности делать новый материал. Абсолютно новый. Большой мудр и ужасен в гневе, он знает и помнит всё, и немного больше. Даже намёк на повторение грозит большими неприятностями и нашему шефу, и конечно же мне, как исполнителю. К тому же у Большого, наверняка где-нибудь в шкафу лежит прошлогодняя газета, и он легко может сверить новый материал со старым. Мне совершенно не хотелось быть вызванным в большой кабинет с высоким потолком и получить большую дыню от Большого Босса. Потому что маленький босс, то есть наш шеф, если вдруг жареным запахнет, сразу же переведёт стрелки на меня. К сожалению такие случаи у нас раньше бывали.

Я откинулся на спинку стула и закурил сигарету, что было категорически запрещено в кабинетах фирмы и вообще во всех помещениях административного корпуса. Но рабочий день подходил к концу, у меня «конь не валялся» и мне было всё «по барабану».

– И что ты решил, Саня? – это подает голос Ручков. Голос сочувствующий, но с нотками едва сдерживаемого злорадства.

– Плюнуть на всё и написать заявление по собственному желанию, вот что я решил, – отвечаю я, выпускаю клуб дыма. Я знаю, что ничего подобного я не сделаю.

– Да брось ты, Сань, – очнулся Логинов, – пошли ты его подальше, скажи, не успел и точка! В следующий раз будет думать.

Ваня Логинов не уточняет, кого конкретно я должен «послать подальше». Он также не упоминает о том, что именно мне, а не ему держать суровый ответ не позднее чем в десять ноль ноль или десять тридцать завтра. Ручков, потихонечку передвигая шары на экране тоже достал сигарету. Логинов включил чайник.

Тишина.

– Ладно! – я тушу окурок в банке из-под кофе, – буду делать материал, иду на грозу. То есть, остаюсь на ночь.

Я поглядываю на товарищей, то на одного, то на другого, пока никакой реакции.

Фирма не любит, когда сотрудники остаются работать на ночь. Фирма любит, когда сотрудники успевают решать дела в рабочее время, причём, решать результативно, чтобы всё было «тип-топ». Об этом, кстати, Большой говорит на каждом общем собрании, на каждом подведении итогов работы за квартал. Ещё фирма не любит платить за переработку, и предоставлять выходные дни за сверхурочную работу. И никогда не платит, и никогда не предоставляет. А если не успеваешь, или хочешь, чтобы платили, ищи другую фирму, которая платит…

Но, разумеется негласно, практика трудовых подвигов не запрещалась, и даже приветствовалась Большим, как во времена всеобщих авралов, так и в более спокойные времена. Говорили, что Большой, как правило брал таких людей на заметку, и потом содействовал в продвижении, поощрении и прочем…

В общем, всё это понятно. Но… Я всё же замечаю, как напрягся Ручков. Моё сообщение его озаботило, и понятно почему. Ведь если завтра я выдам готовый материал шефу (а если я останусь в ночь, то так оно и будет), и шеф оценит мое рвение и старание (потратил личную ночь на благо фирмы и всё такое), то я по сравнению с ним, с Ручковым загребу ба-а-альшущий бал в глазах шефа. А там, кто знает, может быть шеф где-нибудь и ляпнет, что статья «готовилась в последнюю ночь», и не кем-нибудь, а Серебряковым… А где он может ляпнуть? Да в том же кабинете у Большого. Найдет Большой опечатку, или неточность по тексту, посмотрит угрожающе на Игоря Михайловича, Игорь Михайлович и скажет, мол извините, Ваше Сиятельство, у меня Серебряков готовил статью ночью, вот ошибочка и вышла… И тогда, Большой будет знать, кто из сотрудников жертвует собой ради процветания фирмы. Причем бесплатно.

Мне показалось, что именно об этом подумал мой, похожий на постаревшего Колобка, сотрудник Серёга Ручков.

Может быть я и ошибался, но когда наливал кипяток в чашку с кофе, я вдруг услышал:

– Я тоже остаюсь, – почти радостно сообщил Ручков, – у меня тут бумаг накопилось! И когда всё это делать?

Врёт. Врёт, что некогда всё это делать, потому что ему вполне хватает рабочего времени, чтобы отработать все документы по своему направлению. Просто помимо работы у него всегда слишком много личных дел, которые он решает всегда в рабочее время, и для чего он постоянно отпрашивается у шефа. И шеф его почти всегда отпускает, демонстрируя свою демократичность и широту души.

– Ну так и я тогда остаюсь, – снова подает голос Ваня Логинов, – делать мне особо нечего, но я тебе, Серёга, помогу.

Ваня уже второй месяц в разводе. Дома появляется редко, ночует где попало, у друзей, знакомых. Иногда остается здесь, в офисе, нелегально, конечно. Благо офис находится в удалении от всех активных зон. Кроме всего прочего, у нас имеется комната отдыха (чего нет у других), а также большой кожаный диван, холодильник, микроволновая печь, телевизор и DVD-плеер.

Намерения моих сотрудников меня не то что не обрадовали, мне стало как-то тревожно. Понятное дело, Ручков часик-полтора позанимается со своими бумагами, Ванечка позанимается с картами на компьютере, а потом… А что потом? Потом вторая серия. Друзьям захочется как-то отметить свою ударную сверхурочную работу, сделать незабываемой эту рабочую ночь. И это вполне объяснимо с их точки зрения.

Я уткнулся в экран компьютера. Для того, чтобы «мысль пошла» нужно время. Нужно некоторое время, чтобы сосредоточиться, настроить себя на творческий лад. Статья о достижениях фирмы – процесс творческий, хоть в ней и будет говориться о делах нетворческих, а вполне обыкновенных, производственных и в общем, скучных. Для начала, мне необходимо собрать в одно место всё, что у меня имеется по текущему году. Затем быстро (как можно быстрее) прочитать и осмыслить. Потом уже потихонечку, чтобы «не сломать» голову, начать сбивать разделы статьи.

Но… я ошибся. Ручков кажется и не думает заниматься никакими документами. На часах уже двадцать два тридцать и он принимает решение: сначала ужин, потом всё остальное. Логинов приветствует решение друга, и даже, выражает готовность «смотать» в магазин «24 часа» через дорогу, за хлебом, консервами и нарезкой. Уже работает телевизор, и по второму каналу транслируется юмористическая передача. Телевизор работает довольно громко, ребята говорят в полный голос, но им кажется, что это не мешает мне готовить материал. Возможно, они об этом даже не думают.

Я отрываю два фильтра от сигарет, затыкаю ими уши и продолжаю «кропать» статью. Пока что удалось выбрать, на мой взгляд, самое интересное и собрать в один массив. Теперь начинается самое сложное: необходимо расставить фактуру в порядке важности, сделать переходы между разделами, и собственно, литературно обработать.

Часы показывают начало первого, и я краем глаза вижу, что на средину кабинета выдвинут свободный стол, на котором возникли бутылка водки, три бутылки пива, хлеб, баклажанная икра и банка маринованных корнишонов. Ребята что-то говорят, показывают на стол, но у меня в ушах фильтры, и я не собираюсь вынимать их. Я зол на товарищей, они отвлекают меня, потому что сквозь фильтры я слышу их голоса, уже не вполне трезвые, и ещё голос какого-то юмориста из телевизора. Мне всё это не нравится, я решаю немного передохнуть и закуриваю. Мужики пируют, наслаждаясь едой, выпивкой, юмористической передачей и обществом друг друга. Их переполняет радость бытия и благостность ночного покоя (на столе появилась вторая бутылка водки).

Уже три ночи. Статья идет со скрипом, но идёт, родимая. Она уже в моём существе и существо цепко держит все разделы, все тонкости, нюансы и «изюминки». Существо также отметает всё, что не связано с работой. Вернее, всё что не связано с работой уже не отвлекает и не вызывает эмоций. Пьяный разговор сотрудников, которые никак не могут успокоиться, меня больше не тревожит. Зато теперь, когда уже ближе к четырем утра, я совершенно уверен, что в десять ноль пять, дядюшка шеф, с очень легким сердцем и подобострастным выражением на широком лице, чуть с поклоном сможет подкатить проект по ковровой дорожке в большом кабинете, с высоким потолком.

Кто-то теребит меня по плечу, я отворачиваюсь от экрана и вытаскиваю фильтры из ушей.

Это Ручков, его слегка покачивает, глаза слегка стеклянные.

– М-м-может т-т-тебе нужна пом…помощь? – он едва выговаривает слова от усталости и водки. – Т-ты толь…только с-скажи…

Из-за его спины выглядывает счастливый Ваня Логинов. Его лицо почти не отличается от лица Ручкова. Они держатся друг за друга, и предлагают свою помощь в надежде, что я её не приму. Но я принимаю их предложение.

– Серёга, – говорю я, и сам чувствую, что вот-вот упаду от усталости, – лучшая помощь от вас будет, если вы оба, сейчас же свалите в комнату отдыха, и тихо ляжете спать. Только очень тихо.

– Тс-с-с… – Ручков приложил палец к губам и развернулся к Логинову, – … уходим…

И вдруг, во весь голос заорал:

– А мы уходим, ухо-одим, ухо-о-одим! Всё! Саня, друг! Дай я тебя поцелую.

Они выволакивают меня из-за стола, начинают обнимать, хлопать по плачам, говорить о вечной дружбе и любви. Меня начинает разбирать смех, злость куда-то подевалась. растворилась в ночи.

Статья почти готова, а когда соратники уйдут баиньки, я заварю себе кофейку, закурю и поставлю большую жирную точку в сегодняшней сверхурочной работе.

Да, и не забыть ещё убрать со стола пустые бутылки, остатки хлеба и закуски, да и сам стол тоже надо поставить на место. Вдруг, с утра шеф лично придёт к нам в кабинет за материалами статьи?

Филин

Как-то раз Филин заметил, что в общем и целом, профессиональный бокс, это такая разновидность развлечений, когда попросту бьют морду, и толпе это нравится. Ещё он сказал, что это большие деньги, некая область политики и целая индустрия, в которой занято слишком много ухватистых околоспортивных деятелей, помимо тех, кто имеет непосредственное отношение. Филин полагает, что по большей части, почти все исходы боев известны заранее. Ребята договариваются между собой и делают шоу за хороший гонорар. В конце концов, один получает гонорар и чемпионский пояс, второй остается без пояса, вот и все дела.

Давайте так. Я согласен с Филином лишь отчасти. Всё же, профессиональный бокс это Большой спорт, и когда Создатель разделил людей на тех, кому он нравится, и тех, кому наоборот, я оказался в числе первых. На мой взгляд, большой бокс, кроме всего прочего, это нечто вроде шаржа в духе работ Бидструпа в самом широком смысле, на всё то, что происходит почти каждый день на просторах нашего безумного социума. Накал страстей, закулисные игры, подкуп, бахвальство и ложь предшествующих борьбе, сама борьба и… победитель и проигравший (а также, нечестные судьи, хитрые и жадные промоутеры, циничные журналисты, купленные аналитики и проч.). Поединок, драка, заруба, мордобой – можно назвать как хочешь, только по сравнению с обычной жизнью, это всё-таки спорт.

Что до Филина, то он ценит, и даже, коллекционирует Большие События в политике, бизнесе, искусстве… или профибоксе. Бой за звание Чемпиона мира в супертяжелом дивизионе это Событие. И, разумеется, тонкая, изысканная и гиперэстетская сущность Филина не может пропустить этот мегафайт.

Когда я ему позвонил и сообщил, что будет дело, и неплохо бы его посмотреть вместе, он ответил, что не против, и было бы лучше это сделать не дома за выпивкой и сигарами, а в каком-нибудь общественном месте за сигарами и выпивкой. Какое-нибудь заведение, где имеется большой экран, и собираются любители посмотреть футбольные матчи.

– Где большой футбол, там и большой бокс, – сказал тогда Филин, и добавил, – более того, мне почему-то кажется, что без нас просмотр супербоя в любом баре будет скучным и глупым. Не потому что нас не будет хватать завсегдатаям бара, а потому, что те кто в ринге не покажут ничего интересного…

Ну и… кто такой Филин?

Да уж… кто такой Филин…

Интеллектуал, философ, эстет, сноб, энциклопедист и кто там ещё… Любитель всего Самого интересного и Самого неординарного. Знаток и ценитель старого доброго и нового альтернативного кино, старой традиционной ритм-энд-блюзовой музыки и культовой литературы «новой волны», старого шотландского виски и «живого» пива. Он может рассказать вам о самых известных предметах и явлениях кое-что, о чем многие просто не догадываются. Порой он, как однажды сказал Великий и Ужасный БГ, «склонен видеть деревья, там где мы склонны видеть столбы»… то есть взглянуть на суть вещей с другой, с обратной стороны. Филин, наверное, знает всё и немного больше: а) об инновационных компьютерных технологиях, б) о традиционном новоорлеанском джазе, в) о сигарах, и всём что с ними связано … от «г» до «я» можете вписать любую область знаний из искусства, философии или политики…

В «перерывах между делами» в своей фирме, он слушает хороший джаз (и посредственный тоже, если нет хорошего) в каком-нибудь клубе в центре Москвы, не прочь погонять шары на бильярде ночью, посмотреть «Стену» в оригинальном исполнении самого Роджера Уотерса. Случалось смотать в Европу (по делам фирмы) и побродить по ночному Парижу. Один раз даже довелось заглянуть на вокзал в поисках табака (всё остальное закрыто), чтобы угостить приставших местных бомжей оригинальными сигаретами «Житан» (…доброй ночи, мадам, месье! Вам привет от московских коллег… но мне, действительно некогда…).

И… пожалуй, он может ещё кое-что, чего не может кто-то другой. Например, заглянуть в Будущее и спланировать Прошлое. Потом всё это перетасовать, как колоду карт и получить Настоящее. Ему – раз плюнуть «переправить» вас в другие, более лучшие времена. В ближнее или дальнее Вчера, если желаете. В воображении, конечно, но поверьте, и этого более чем достаточно, чтобы поймать ощущение реальности минувшего.

Для меня бокс начался лет сорок назад, когда я ходил во 2 класс «А» среднеобразовательной школы. Тогда, всю первую четверть мы учились во вторую смену, и как-то, проходя мимо кинотеатра им. Чкалова, я увидел афишу фильма «Чемпион» с человеком в боксерских перчатках и угрожающим выражением лица. Разумеется, я тогда понятия не имел, да и не мог, что это Кирк Дуглас, и это 1949 год. Я просто купил детский билет на утренний сеанс за 10 копеек и пошел в кино.

Сказать, что меня «взял» фильм, значит, не сказать ничего. Я, маленький человек, который смотрел мультфильмы, «Снежную королеву» или «Айболит-66» увидел нечто необычайное, потрясшее меня новизной ощущений и переживаний за главного героя. Я чувствовал, что вижу на экране что-то не то, что было в наших советских спортивных фильмах, которые видел раньше. И это был совсем не тот бокс, который иногда показывали по телевизору. Всю неделю, пока фильм шел в малом зале «Чкалова», я ходил на него каждый день. Я не мог оторваться от «взрослого» фильма с не слишком замысловатым сюжетом, от роли Кирка и всего, что происходило на экране между людьми на Большом Ринге жизни… На седьмом просмотре я не выдержал и заплакал, когда Чемпион после пятнадцати тяжелейших раундов защиты титула умер в раздевалке. Наверное, именно тогда, в светлом далёке, а вернее, в темноте малого зала кинотеатра я впервые по-настоящему задумался над тем, что мне нравится, а что нет.

Потом «Чемпион» надолго ушел из моей жизни, но был всегда рядом, где-то внутри, там, где подсознательно хранятся кое-какие ценные вещи, которые для других ценности не представляют. Иногда этот красавец появлялся из глубин памяти во всем своем великолепии, и я хотел ещё раз его увидеть на экране. Понятное дело, мне этого никогда не удавалось.

Но однажды получилось, и не без помощи Филина.

Откроем ещё один старый сундук, слой пыли на крышке которого, немного тоньше.

В обрывках воспоминаний, теперь уже двадцатипятилетней давности, мы видим Филина. В прошлом тысячелетии он возник передо мной как чертик из табакерки. Первое, что он сделал тогда – рассказал мне всё, о чем я знал таким образом, что мне показалось, что я, в сущности, мало что знаю вообще. Тогда он представлялся мне загадочным, инородным существом в серой действительности серой Костромы середины восьмидесятых. Гость, пролетавший в будущее, и по прихоти случая, оказавшийся на затерянном во времени полустанке. Поскольку на полустанке был ещё и я, и некоторые эпизоды сохранились в летописи совместных славных дел, то, может быть есть смысл полистать пожелтевшие страницы, посмотреть выцветшие фотографии…

Однажды после посещения ресторана «Центральный», мы привели на квартиру, которую снимали на двоих у бабы Серафимы, девчонок. По идее, нам без лишних разговоров следовало бы заняться с ними… ну… хотя бы, для начала выпить шампанского. Но Филин включил «Pink Floyd» и взял пару аккордов на гитаре, а потом «сопроводил» партию лидер-гитары в одной из композиций альбома «Обратная сторона Луны». Девочки открыли рты и спросили: «…а можно что-нибудь э…э наше, советское?». Он сказал им пару слов о советской эстраде вообще, о некоторых популярных исполнителях в частности, и наши несостоявшиеся подружки слиняли. Романтический вечер закончился под утро, когда мы, в поисках других девушек, завернули в одно место пропустить по рюмочке и, в результате, напились.

В другой раз, в одной забегаловке, претенциозно именуемой рестораном (то ли «Веснянка», то ли «Весёлка»), мы познакомились с другими девочками. И, уже когда, вроде бы всё было на мази, и начинались «трали-вали», из прокуренных глубин заведения выползли два быка, которые всерьез захотели с нами разобраться. Они заявили, что это, мол, они «весь вечер пасли тёлок» и поили их «партейным», а «вы, два козла нарисовались тута, и сразу к сладкому». На что Филин сказал по-английски: «Идите в жопу, оба». Быки, шире и выше нас, примерно в полтора раза, на миг растерялись, они-то себя считали агрессорами. Филин же решил выступить в качестве «претендента», и мне едва удалось оттащить его. Вполне могли приехать милиционеры, и в лучшем случае, был бы составлен протокол. В общем, быки забрали свою добычу и исчезли, а мы с Филином, в поисках других подруг пошли пропустить ещё по маленькой…

В этом месте летопись обрывается и сундук захлопывается, потому как в какой-то момент, мы оказались в разных пространственно-временных измерениях.

В новом тысячелетии, он снова появился, теперь уже из бесконечности столицы, как … пожалуй, как всегда возникал в разных местах Стэнли Ибкис из фильма «Маска»… Я не могу объяснить материализации Филина в своей реальности ни тогда, ни сейчас. Это, вероятно, из области предначертаний, предназначений, линий судьбы и прочей хрени. В этот раз он нашел меня в другое время, в другом месте, и когда мы посмотрели друг на друга, мне показалось, что и не было длинного промежутка времени нашего движения по разным направлениям. Мы встретились и просто продолжили разговор, оборвавшийся на полуслове более двадцати лет назад…

Так вот. Когда Филин возник снова и узнал, что я стал заядлым болельщиком и большим любителем профессионального бокса, он заказал, а затем подарил мне фильм «Чемпион». Тот самый, 1949 года. Я до сих пор ломаю голову, как он узнал… но мне удалось снова очутиться в том кинотеатре сорокалетней давности…

Итак, мы решили, что неплохо бы вместе посмотреть бой за звание Чемпиона мира в супертяжелом весе по версии WBA, и скорее всего, это должно быть где-то, где есть ещё те, кого это интересует. А более определенно – не очень спортивный бар, потому что хотя бы пиво, а лучше виски, там должно быть.

Для Филина в профессиональном боксе очень интересен момент события, атмосфера и обстановка вокруг, сообщество любителей – болеющих, размахивающих руками, выкрикивающих хриплыми голосами. Его увлекают антураж, внешний вид, детали, тонкости процесса, скрытые смешные и неожиданные штучки чего бы то ни было, чем, иногда, сама суть события. Для меня же, то, что я увидел сорок лет назад в художественном фильме, стало частью жизни, и может, даже одной из лучших частей. Спорт сильных, азарт нестареющих, восторг болельщиков, какая-никакая чистота, ясность, и отдохновение в нескончаемой череде мерзости и грязных подробностей вечерних телевизионных ток-шоу «про нашу, на самом деле, жизнь». Мужественные парни без разговоров выясняют между собой, кто есть кто в мире профибокса (и этом мире вообще), завоевывают симпатии публики, становятся значимыми для спортивной эпохи людьми и всё в этом порядке.

Но, в сущности, какая разница? Если в боксе Филин любит внешнюю оболочку, а я содержание, то, по-моему, это избавляет нас от ненужных выяснений, кто там, в квадрате ринга круче. В общем, я был доволен тем, что он заинтересовался, и хочет посмотреть чемпионский бой вместе со мной. Хотя, наверное, при желании мог бы слетать в Германию и увидеть его «в живую», и не где-нибудь, а в рингсайде. Но мы снова вместе, как тогда, когда были в два раза меньше, и он Не Полетит в Германию на матч, а будет смотреть его в Москве за кружкой пива, в моем обществе.

Бар, который откопал Филин, показался мне в самую тему подходящим под просмотр спортивных состязаний, хотя и достаточно дорогим. Филин, в своей снобской манере сказал: «Можно было что-нибудь и поприличнее, но учитывая, что профессиональный бокс это грязный бизнес, сойдет и это». Я же сказал, что всё здесь очень симпатично: люди сидят и тихо пьют, почти никто не говорит. Молчаливая пьянка.

Филин в шляпе, солнцезащитных очках, жилетке и австрийских кожаных штанах смотрится, как гражданин мира, попавший во вчерашний день местной цивилизации. Я тоже, вроде бы, здесь чужой, но косой взгляд бармена по мне лишь скользнул, а Филин этому взгляду не понравился. Хотя, мне думается, что барменам должны нравиться все посетители заведения, и в первую очередь те, кто может порадовать бронированное сердце бармена хрустом купюр вечером в субботу. Потому что Филин выглядит как человек, который что-то может, а не просто хочет. Как тот, кто платит и «танцует девочку», образно говоря.

– Два виски, – в ответ на взгляд бармена Филин лишь ухмыльнулся, и добавил, видимо вспомнив, что мы в Москве, – сделай два по сто граммов бурбона «Jim Beam», друг.

Человек по ту сторону стойки еле заметно кивнул и, как-то нехотя снял с полки бутылку. Потом, сквозь зубы вопросил:

– Вам как, со льдом или…

– Со льдом,– перебил его Филин, – в один больше, в другой меньше. А мы что, бокс сегодня не смотрим?

– Кто-то смотрит, а кто-то не смотрит, – неопределенно протянул бармен, – кроме бокса сегодня ещё есть футбол.

– В рекламе было указано, что здесь будет бокс, да, Серебряков? – Филин приподнял очки и посмотрел на меня, – мы ведь и пришли сюда для этого. Футбол это всегда, бокс лишь иногда, чувак. Я надеюсь, мы будем смотреть бокс.

У Филина в руках показательно возник кожаный держатель, где вперемешку с рублями виднелись доллары и евро. Бармен не взглянул, но держу пари, почувствовал запах денег и ничего не ответил.

– Тем более, – Филин кивнул на публику в баре, – им, пожалуй, всё равно, что смотреть.

Однако бармен лишь неопределенно покивал головой и выставил на стойку два квадратных стакана. Филин выдержал паузу, потом отсчитал деньги и положил их рядом с выпивкой.

– Володя, – он мельком глянул на бейджик, приколотый к левому нагрудному карману куртки бармена, – там у вас на входе, внизу, на доске белым по зелёному, кроме всего прочего нацарапано «boxing match». Что ты на это скажешь? Уж не означает ли это, что бои проводятся непосредственно здесь? Тогда почему я не вижу ринга?

Бармен молча, и мне показалось, едва сдерживаясь, чтобы не сказать грубость, смотрел на Филина, а тот развивал мысль.

– Вообще-то, я думал, что мы в Москве, а не, скажем, в Вегасе… Это там на вывеске могут написать что будет финал чемпионата мира (не меньше), а на деле пара местных клоунов и немецкий гастролер на контракте разыграют рестлерский спектакль… У нас же верят написанному, а тех, кто верит написанному обычно уважают бармены и все остальные, кто за оказанные услуги получает деньги. Так что, пора смотреть бокс. Он, кстати, начинается через десять минут.

Возникла пауза. Сработал мобильник у Филина, он его вытащил из кармана, и не глядя, кто звонит, отключил.

Вдруг бармен достал откуда-то из глубин барной стойки радиомикрофон (чего не могло быть в принципе), щелкнул переключателем, и неожиданно хорошо поставленным баритоном обратился к залу:

– Друзья, прошу внимания… (посетители обратили взоры к стойке)… У нас тут гости из Лас-Вегаса! Нет, не думайте, это наши парни, которые только что оттуда. Простые ребята, но они хотят сегодня смотреть бокс. Бокс начинается через десять минут, как и футбол, о котором мы говорили раньше. И мы можем посмотреть что-то одно! Вау! Бой за звание чемпиона мира в супертяжелом весе или Лигу Чемпионов, «Манчестер» – «Барса»…

Тишина. Потом громко сбоку:

– Нихера! Я буду смотреть футбол, и мне насрать, кто здесь откуда приехал! – здоровенный татуированный тип средних лет, байкерского вида поднялся из-за столика, и ленивой походкой направился к нам.

– Эй вы! Если хотите смотреть бокс, ехайте в Вегас, – он подошел вплотную, и угрожающе оскалился. – А то я уделаю вам бокс здесь. Ю андестенд?

Я посмотрел на Филина, он улыбнулся одними глазами и, глядя на обтянутое футболкой с надписью «Не напрягай»» пузо «байкера», поинтересовался:

– А у тебя, брат, вероятно, второй юношеский? Или ты больше по перетягиванию каната? Сколько клопов передавил, Рокки Бальбоа?

– Кто-кто? Как ты сказал, мудак?!

– Перец в кожаном пальто. – Теперь Филин смотрел на здоровяка в упор.

«Байкер» сделал, по его мнению, страшные глаза, подался вперед и хотел схватить Филина за горло, но тут, как-то незаметно рядом с нами возникла ещё одна фигура, с виду неприметный сутулый человек с усталым взглядом бесцветных глаз.

– Сядь, Харлей. Остынь, хапни пивка, а то уволю, – сказал он низким, хрипловатым голосом и повернулся к бармену. – А почему я не знаю, что сегодня бой?

Бармен несколько стушевался.

– Извините, Николай Васильевич, – он явно занервничал, – в программе сначала не было, мы бы обязательно…

– Влад, – перебил его человек, – не туси, перед ребятами неудобно. Включай бокс. Я думаю, бой не продлится все двенадцать раундов, и мы ещё захватим футбол. Во всяком случае, второй тайм.

Харлей изобразил подобие улыбки и молча отвалил. В зале кто-то заговорил, но большинство просто смотрели на нас со злым интересом. Николай Васильевич скользнул по нам взглядом, и удалился.
Тренькнул мой мобильник. Жена интересуется, где я.

«Я здесь, на боксе», – говорю я и отключаю телефон. Наверное, она обидится, но мне, под виски кажется, что шутка удалась.

Между тем, на экране уже появилась картинка – переполненный зал в Гамбурге, в ожидании главного события боксерского вечера. Комментаторы не спеша обсуждают четыре предыдущих боя, которые показать не удалось. По их мнению, бои «получились на славу». Боксеры, которые выступали в андеркарте, не были титулованными, или даже просто известными спортсменами, но старались изо всех сил, чем порадовали зрителей и обозначили себя как интересных, подающих надежды бойцов. Один нокаут, один технический нокаут и две победы разделенным решением судей. «Очень и очень неплохо», – подытожил один из комментаторов.

Я, потягивая виски, оглянулся на зал. Все как-то успокоились и тихо продолжали свое общение или просто пили. Это, конечно, не болельщики, во всяком случае, бокса. И никто здесь не будет прыгать, кричать и махать руками от впечатлений. Филин поинтересовался моими прогнозами на матч. Я сказал, что девять из десяти победит действующий чемпион, и мне очень жаль. Потому что претендент очень неплох, а Чемпион уже порядком всем поднадоел своей трусоватой манерой проводить бои, беспокойством за сохранность своего «фэйса» и постоянным подбором удобных соперников.

На экране возник проход в зал, и крупно показали претендента, высокого черного атлета с дредами и скучающим выражением лица. В зале поднялся шум, свист и аплодисменты. Это несколько тысяч болельщиков претендента с Туманного Альбиона приехали поболеть за своего.

Он перелез через канаты, и пространство ринга заполнилось разношерстной публикой. Тут вся команда претендента, известные в мире бокса личности, телевизионщики и организаторы. Мелькнула пара лиц известных боксеров прошлого. Суета, приготовления, напутственные слова, объятия и все такое прочее. Тем не менее, народ в зале ожидает Главного Выхода. Параллельно показывают события, предшествовавшие матчу: приезд претендента, приезд Чемпиона, массаж и тапировка в раздевалках обоих боксеров, родственники, друзья, девушки.

Выход Чемпиона затянулся. Все уже увидели в ринге Майкла Баффера, и ждут его коронного: «Ladies and gentlemen! Let,s get ready to rumble!».

Я перехватил взгляд бармена, он бесстрастно поглядывал то на экран, то на нас, то на посетителей за столиками, усиленно протирая один и тот же стакан. Я снова посмотрел в темноту зала. Что-то неуловимо изменилось. По каким-то едва заметным признакам мне показалось, что атмосфера в баре начинает нагреваться. Пока ещё чуть-чуть, но всё же. Кто-то что-то сказал немного громче, слишком резко поставили стакан на стол, откуда-то донесся неприглушенный мат. Из своего угла на нас недобро поглядывал Харлей, и мне подумалось, что где-то, невидимый Николай Васильевич тоже смотрит в нашу сторону. Но бой всё не начинался, более того, Чемпиона не было, ни в ринге, ни в зале, ни где бы то ни было ещё. По идее, должны были показывать приготовления к выходу Главного Героя. В Германии любят такие заставки, между кадрами о прошлых великих победах. Ничего этого не было.

– Футбол включай! – выкрик из темной глубины, откуда-то из-за бильярдного стола. Его поддержал не очень стройный не очень трезвых голосов.

– Филин, – я приметил, как у одного из столиков начинает собираться инициативная группа, по всему – для разборок с нами, – по-моему, пора сворачивать чемпионский бой и валить в другое место, смотри, что-то происходит.

Тем временем о том, что «происходит не то» говорили оба комментатора с телеэкрана. Их рассказы, припасенные для подобных случаев, уже заканчивались, и они обсуждали предстоящий поединок с очень длинными перерывами между фразами. Пошел очередной блок рекламы.

Филин хранил молчание. Он вынул из кармана жилетки кожаный пенал, достал из него сигару, понюхал и вставил на место. Интересно, что если «футболисты» сейчас закончат свое совещание и от слов перейдут к делу? Они ждали футбол, пили для драйва, а тут два заезжих … козла… и сразу «до сладкого»? По-моему это уже когда-то было…

Бармен Володя, между тем, на всякий случай вызвал охранников снизу. Они расположились у стойки и бесстрастно разглядывали пространство. Рядом со стойкой вновь возник Николай Васильевич, и они вежливо с ним поздоровались.

– Спокойно, Серебряков, – Филин одним глотком допил свое виски. – Всё в порядке. Сейчас мы или смотрим бокс, или его не смотрим, а футболистам – до лучших дней. Положись на меня.

На экране показали раздевалку Чемпиона, всего на несколько секунд. Он сидел с безучастным отрешенным лицом, без перчаток, и видимо драться сегодня уже не собирался. Два массажиста и катмен растирали ему спину, плечи и шею. Становилось понятно, что его дело – швах. Камеру снова переключили на зал, потом на проход к рингу. Человек в смокинге и с «бабочкой» торопился сквозь толпу к рингу, размахивая какой-то бумажкой.

«М-м-да, друзья, в боксе бывает всякое… и даже такое, – удерживая спокойствие, продолжил комментатор, – по-видимому, с чемпионом что-то произошло. Сейчас мы с вами узнаем, в чем дело. Не переключайтесь».

Тут, со всех углов бара раздался свист, улюлюканье, аплодисменты и мат. Наша братва (мы уже успели привыкнуть друг к другу) шумно реагировала на, казалось бы, заранее известный исход боя. В зале на экране происходило, наверное, то же самое, только в гораздо больших масштабах. Другой ринганонсер (Баффер куда-то ушёл) сказал в микрофон, что бой не состоится из-за внезапной болезни чемпиона, и титул переходит к новому Чемпиону мира. Претендент с глуповатым выражением на битом-перебитом лице (крупный план), всё же поднял руки, а потом под свист и «бу-у» болельщиков запрыгнул в углу на канаты. На фига, спрашивается? Люди же заплатили за бой…

– Футбол давай! – снова тот же, срывающийся на фальцет голос, и Володя с торжествующей улыбкой театральным жестом переключил канал.

Мы с Филином поднялись, и пошли на выход. Честно говоря, я думал, что за нами кто-то потянется, чтобы сказать несколько слов о сегодняшнем чемпионском бое вообще, и о нас в частности. Хотя бы тот же Харлей – он как раз окончил разговор по телефону и всем видом показывая, что готов к действию, залпом допил свое пиво. По сути, мы и бокс «не показали» и футбол не дали толком посмотреть. Но в итоге, никто не сдвинулся с места. О нас просто забыли.

Уже перед выходом, Филин подошел к Николаю Васильевичу, что-то ему сказал и пожал руку.

– А всё же, мы надрали им задницу, – с удовольствием отметил Филин, когда мы спускались по лестнице, – как же я люблю такие моменты.

У него явно поднялось настроение.

– Какие моменты?

– Как какие? Моменты, когда справедливость торжествует! Хотя бы в одном отдельно взятом баре, на доске у которого мелом написано, что будет показан чемпионский бой. И, кстати, в Сети тоже.

– Да, – усмехнулся я, – и по иронии судьбы его не показали.

– Ну и что? Мы то тут при чём? Тот чувак не вышел в ринг, и это его проблемы. И это он уже не чемпион. А мы-то как раз чемпионы, мой друг. Жаль, я с собой Маринку не захватил, может быть ещё бы «стукнули» здесь по шарам, назло футболистам.

Я вдруг подумал, почему же публика в баре всего-то побурлила и успокоилась? Может быть это тот тип, Николай Васильевич так подействовал? Не могли же мы с Филином так просто выиграть этот своеобразный матч.

Я сказал об этом Филину.

– Вполне возможно, – он протянул мне сигару. – Тем более я его знаю. Это местный авторитет и настоящий хозяин этого заведения. Мы иногда играем с ним в покер. А что удивительного?

Мы вышли на улицу, закурили. Немного молча постояли у входа.

Потом пошли куда-нибудь, пропустить по рюмочке.