ГРЯДУТ ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ ВОЙНЫ, ИЛИ КАК НЕМАТЕРИАЛЬНОЕ ПОБЕЖДАЕТ МАТЕРИАЛЬНОЕ

Чем человек движется дальше по удовлетворению своих потребностей, тем больше его интересует сфера нематериального. Он хочет жить и работать только там. Он готов на все ради новых эмоций. Креативная индустрия захватывает все новые и новые высоты. Это фильмы и телесериалы, проникающие в любую точку мира. Но это и новые идеи, и мысли, которые мы принимаем, не думая, поскольку они приходят от лидеров общественного мнения.

Сегодня миром правит пост-правда, пришедшая на место просто правды, которая стояла в центре всего раньше. И здесь дело не только и не столько в феномене того, что можно обозначить как “медиа-правда”, поскольку она возникла в результате появления множества информационных источников в соцмедиа. Интернет действительно стал информационной площадкой, сменившей рациональность на эмоциональность, тем самым создав прецедент, что то, что может пробиться к массовому сознанию, благодаря захвату внимания, то и является правдой. В результате возникли фейки, которые могут и пробиться легче, и распространяются глубже, и именно они стали претендовать на правду.

Фейк всегда родной, в нем нет ничего, что бы вызывало хоть какое-то сомнение. Фейк воплощает правду в том виде, в каком его хочет видеть массовое сознание. Если раньше такой тип правды пыталась создавать пропаганда, то теперь она создается в соцмедиа с помощью или без дополнительных информационных интервенций со стороны коммуникативных игроков уровня тех или иных государств, которые выстреливают не наугад, а очень точно, чтобы захватить своей точкой зрения весь мир. И именно ее оформляют под видом фейка, чтобы облегчить захват новых информационных пространств.

Гарвардские исследователи пишут о современной пост-правде так: “Правда не в моде в наши дни, по крайней мере, не в области политики. Наверное, никогда и не была; ложь и обман всегда играли важную роль в этой области жизни”.

Однако тут следует добавить, что ложь и обман в прошлом не считались обычным, нейтральным действием, каким это стало сейчас. Они стали столь распространенными сегодня из-за квази-анонимности современных информационных потоков. Теперь можно взять из них и перепечатать нечто, сняв с себя всякую ответственность. То есть “репост” стал главным инструментарием распространения обмана.

И еще одно замечание: “Пост-правда” как характеристика нашей политики относится к относительной неважности ценности правды в современных политических проблемах. В тоже время термин “пост-правда” имеет более длинную историю. Стив Тезич впервые придумал это слово в своей статье 1992 года в TheNation, озаглавленной “Правительство лжи”. Здесь он использовал слово “пост-правда” для описания своего понимания, что Америка стала обществом, где правда является политически неважной. Начав с Уотергейта, но считая, что Иран-Контрас скандал Рональда Рейгана и фабрикация Дж. Бушем доказательств американской включенности в войну в Персидском заливе еще более сильны, Тезич объясняет, что слабая реакция населения на ложь в политике продемонстрировала, что американский народ предпочитает верить в удобную ложь, которая противостоит суровой правде” (там же).

В этот список добавляется референдум по Брекзиту и американские президентские выборы 2016 года, где ложь стерла моральные критерии выбора.

Нас всех эти годы тоже хорошо научили врать и не сопротивляться лжи. Советская система имела один тип лжи, сегодня он другой. Причем не менее опасный, так как каждая ложь пытается выдавать себя за правду. Однотипно происходит и в западной системе правды-лжи.

Человек глобальный оказался не способен к распознаванию лжи еще и потому, что реальная политика сместилась за пределы его страны, что мешает ему понимать истинные цели, поскольку у него опыта в этом новом мире. К счастью, не возникло выборов еще и президента земного шара, коим именовал себя В. Хлебников, который был, если точнее, председателем земного шара, что привело бы к многократному увеличению лжи и обмана в избирательных кампаниях…

Фейки тоже нашли себя в новом мире, где все им рады. Техгиганты с трудом ищут пути борьбы с ними, поскольку любые информационные ограничения с их стороны несут для них потерю прибыльности. Более того, они созданы исходно как машины для зарабатывания денег, а не как вариант медиа. Это базовое несовпадение: они принадлежат не миру журналистики, а миру технологий. И у каждого из этих миров другие правила…Ведь никто же не критикуют фильм за наличие другой действительности.

Иная действительность присуща любой стране. Каждая страна находит свой инструментарий поддержания стабильности. Проведя в Китае восемь отдельных соцопросов с 2003 по 2016 гг., опросив 31 тысячу граждан в городских и сельских районах, американские исследователи пришли к выводам: “Хотя Китай определенно не застрахован от серьезных социальных и экономических вызовов, есть мало доказательств того, что Компартия Китая теряет свою легитимность в глазах своего народа”

Мир управляем, и чем дальше уходит время, тем более тонким инструментарием он управляется. Когда в мир пришли все более мощные медиа, система управления перешла сначала от пистолета к телевизору, а потом к интернету и телесериалу. Сегодня управляющие нами механизмы несут нам радость, а не печаль, поэтому они не вызывают сопротивления. Они устроены так, чтобы мы не отталкивали их, а наоборот, стремились попасть под их опеку.

Медийные механизмы работают напрямую с массовым сознанием, поэтому оппозиция, не имеющая такого выхода на массы, будет всегда проигрывать. Она обречена быть маргинальной, как и ее медиа. Это “карлики”, которые не видны на фоне “гигантов” власти. Их методы – это способы поиска справедливости из прошлого века. Медийные “гиганты” ведут свою борьбу в дне сегодняшнем. Они могут привлекать к работе на себя лучшие умы, которые есть в этой точке пространства и времени.

Г. Павловский говорит, например, о модели, взятой на вооружение российской властью, которая стала играть на поле, как это можно понять, не действующей, а лишь возникающей реальности, которая еще не настала. Он пишет: “у социума власти есть преимущество — он может как бы действовать непосредственно, реагировать непосредственно и быстро. Он может опережать других, не являясь сильным государством. Можно обращаться в глубину веков, а именно в сталинские времена, дальше обращаться не стоит — довольно бессмысленно. Советский Союз в конце 1930-х встретил нападение Гитлера как слабое государство. Но как социум власти он сумел необычайным образом перегруппироваться”.

Павловский доказывает парадоксальную формулу организации России, где есть власть и нет государства в привычном понимании этого слова. Власть как бы “съела” государство. С его точки зрения власть все время обыгрывает своих оппонентов. Вот как выглядит это политическое поведение: “Очень просто: надо быть всё время впереди. Тогда оппозиция разговаривает постоянно с твоей спиной, с твоей задницей. А из этой позиции она ничего не может доказать, ничего не может выиграть, и тем более не может победить. Надо быть всё время на шаг вперед, надо завладевать повесткой, а для этого система власти должна быть непредсказуемой, она должна заниматься топиками, о которых другие не думают. Она должна перехватывать любую повестку. Она должна быть всеядной. Какая разница: коммунистические предложения, либеральные предложения — да это не играет вообще никакой роли. Повестка формируется из задачи опережения. А не из задачи nation building” (там же).

Как видим, в этом случае политическая борьба заменила реальную жизнь, которой должно заниматься государство. Но власти она неинтересна, тем более свое выживание она видит не в развитии экономики, а в победе над политическими оппонентами. Обладая всеми своими ресурсами, она как бы играет на поле, на которое, условно говоря, еще не вышла другая команда. И, конечно, добивается там успехов. С их точки зрения, просто медиа плохо работают, поскольку не могут убедить население в успешности пройденного пути.

В результате достигается устойчивость власти, а остальное закрывается сырьевым характером экономики. Но теперь этот тип экономики стал рушиться в мире, а ничего другого пока не предвидится. Лидеры экономики нашли свое развитие в нематериальном производстве, чему помогло, среди прочего, и изобретение интернета. Теперь техгигантами являются не заводы и фабрики, а производители информации. Основные прибыли принесло не производство материального продукта, а продукта нематериального.

Будущее еще сильнее сделает крен в сферу работы с нематериальным. Материальное завершает свой цикл верховенства. Нематериальная информация создала вереницу техгигантов, которые, обрабатывая наши электронные следы, зарабатывают свои миллиарды. Современный технический мир отправился в поход на материальное, провозглашая его второстепенный характер.

Футуролог Р. Йенсен, выпустивший в 1999 г. книгу “Общество мечты”, уже там предсказывал переход от общество информации к обществу воображения. О нем и его книге пишут так: “Концепция общества мечты Р. Йенсена основана на представлении, что потребители усиленно ищут опыт и приключения, уделяя внимание тому, что привлекает их сердца, а не их разум. Сегодня мы покупаем продукты с историей. Йенсен даже постулирует обратный порядок: мы покупаем историю с продуктом”.

Обратим внимание на то, что перед нами просто новый вариант работы с нематериальным. Суть человечества всегда задавалась не материальным, а нематериальным. Раньше это называлось более красивым словом “духовным”. Религия и идеология всегда работали на этом поле. Религия более работала в сфере эмоционального, идеология – рационального. Но и та, и другая всегда подавались массовому сознанию как спасители человечества. Все главные храмы мира посвящены религии или идеологии. Все главные смерти мира пришли из столкновения в прогстранстве религии и идеологии.

По сути Йенсен отталкивается от понятного и еще более фиксируемого сегодня перехода, когда исчерпав интерес к материальному, мы автоматически уходим к нематериальному: “Когда материальная мечта исполнилась – более или менее – для большинства населения происходит нечто новое. Дополнительная машина, отдых на Таиланде… Да, мы хотим этого, но не так яростно, когда мы были бедны и это было нашей первой машиной. Мы стали думать о более коротком рабочем времени, нам нужно больше досуга”.

Он приводит типичный сегодняшний пример продаж, чтобы продать воду подороже, ее нужно назвать красиво, например, “Perrier”: “Эти и множество других примеров указывают на то, что мы уходим из рационального, логичного, научного Информационного Века, постепенно приближаясь к обществу, ориентированному на ценности и эмоции. Я бы предположил, что люди в богатой части мира, а я говорю только о них сейчас, стоят одной ногой в Информационном Веке, а другой в том, что я назвал “Обществом Мечты”.

И все это уже серьезно реализовалось, мы даже не заметили, как наши мозги стали смотреть на мир под другим углом зрения. Кстати, он говорит и о падающей вере в авторитеты как об еще одной примете этого нового мира: “Это можно увидеть в разных исследованиях ценностей, что только потому, что этот политик, этот полицейский, этот профессор, этот эксперт говорят так и так, мы больше не верим тому, что это правильно. Это тренд в Северной Америке. Это тренд в Европе. Поэтому когда людям дают рациональные аргументы, что глобализация для них хороша, люди позволяют себе не соглашаться и говорить “Может быть, это не так”.

Кстати, вместе со сторителлингом, объединившим все сферы воздействия на человека (бизнес, политика, военное дело, развлекательность), мы как бы вернулись к костру в пещере, когда воображение было сильнее любых окружающих контекстов.

Ведь сила страхов лежит именно в воображении. Холодная война тоже была войной воображений: кто кого сколько раз может уничтожить… Сегодняшние выборы – это конфликт воображений, порождаемых конкурирующими кандидатами. Послушание жителей всех стран во время пандемии тоже является результатом воображения, где в головах у всех возник какой-то средневековый страх перед смертью…

Йенсен считает, что люди за последние сто лет стали реально богаче, поэтому они многое покупают теперь по эмоциональным причинам, а не из-за реальной потребности. Вернувшись домой, они могут рационализировать эту покупку, но она все равно делалась исходно с опорой на эмоции. В прошлом побеждала лучшая продукция, сегодня – лучшая история. И это две разные специальности, требующие разных профессионалов.

Йенсен подчеркивает: “Первым правилом рассказчика является необходимость верить в то, что он говорит, чтобы другие тоже поверили. Люди часто думают, что политики реально не верят в то, что они говорят. Они не выполняют этого первого правила. Эти политики говорят, а люди думают, зачем они это сказали? Люди больше не думают, что политики и другие люди власти реально думают то, что они говорят. А это правило номер один в рассказывании. Если ты реально не веришь в то, что говоришь, забудь об этом”.

Все украинские майданы были историями, которые могли объединить людей и вывести их против власти. Конечно, были организаторы, но без историй люди бы не пришли. Люди гибнут не за металл, а за истории…

Йенсен говорит: “Нас движут истории, у нас нет защиты против истории, которую нам рассказали. Самые сильные истории о стране и о религии. Многие люди готовы умереть за них. История компании намного слабее. Вы готовы умереть за свою компанию? Не отвечайте, если босс слушает. Рассказывание историй хорошо иллюстрируется любым удачным фильмом. Сначала все прекрасно, потом нечто ужасное происходит. Фильм начинается, и герой должен преодолеть все препятствия. В конце он побеждает и у нас будет happy end. В норме герой побеждает благодаря честности, любви, состраданию. А злодей просто стремится к деньгам”.

Йенсен считает, что персональная информация о владельце может помочь в продажах на Западе, но не в Азии, поскольку там люди менее индивидуалистичны. Общество мечты демонстрирует, что через сто лет люди будут более духовными и креативными, их будут интересовать ценности и, говоря словами Кейнса, красота лилии в поле.

Под влиянием перехода мира к приоритетности нематериального стали меняться и войны. Правда, пропаганда существует давно, но она всегда была такой, что принималась одной страной и не принималась противником, поскольку у них были разные пропаганды, продвигающие разные модели мира. И чужая пропаганда вызывала лишь раздражение или смех. Однако сегодня мир поднялся на порядок выше, и современные представления о нематериальном практически стали едиными для всего мира. Пропаганда настоящего могла быть разной, а пропаганда будущего стала единой, поскольку разнообразие будущего исчезло.

Нематериальные войны работают с головами, а не с телом противника. И они выигрываются задолго до начала такой войны. Все оружие противника давно работает в виде фильмов и телесериалов, бестселлеров, университетов и науки. Здесь нет принципиально разных моделей будущего.

В. Коровин пишет о феномене мягкой силы: “В таких войнах стороны оперируют не армиями и техникой, а смыслами, идеями, идеологемами и даже культурными кодами. Ну или одна из сторон оперирует смыслами, а вторая всё еще по старинке готовится к прошедшей войне. Впрочем, это тоже не помешает. Хотя бы это. В войнах будущего же для успешного продвижения вглубь территории противника с дальнейшим установлением над ней своего стратегического контроля используется… нет, не армия, а система смысловых кодов. Современный французский философ, теоретик культуры Мишель Фуко определял это понятием эпистема. Это когда население территории, которую ты хочешь поставить под свой контроль, говорит с тобой на одном смысловом языке, так же, как и ты, понимает содержание основных понятий, терминов и разделяет с тобой общие ценности. Иными словами, если, к примеру, США хотят установить стратегический контроль над, допустим, территорией России, ну чисто гипотетически, то, по уму, начать нужно с навязывания – сначала элитам, а затем и массам – своей эпистемы. Делается это, как правило, через воздействие на культуру. И здесь важнейшим из искусств, как говаривал классик, для нас является кино. Ну и образование, разумеется. Противник перестает быть таким уж противником, когда вы говорите с ним на одном языке – одни фильмы смотрели, любите одних и тех же актеров, слушаете одну и ту же музыку, читаете одни и те же книги. Да что книги, учебники, а также интерпретации исторических событий в них описанных, у вас тоже одинаковые. Та же система образования – болонская, например. Те же смыслы – красиво жить, и цели – иметь дом, допустим, в Майами”.

Все это является победой чужого нематериального над своим собственным. И все эти победы происходят в мозгах без солдат и выстрелов. То, что человек считает лучшим, находится в чужих руках, произведено другими. И он, особо не задумываясь, ведь это не рациональное решение, движется к этому полюсу. В свое время историк В. Ключевский писал, что когда мы берем чужеземный предмет, мы одновременно перенимаем мысли его создателя…

Феномен присоединения к чужому нематериальному исторически всегда присутствовал. Это Древний Рим и античность в окружении варваров. Или пример распространения христианства, когда целью миссионеров было достичь ощущения чего-то великого в душе обращаемого. Чужое нематериальное всегда привлекает, особенно если оно превосходит твое собственное.

А. Аузан, к примеру, объясняет и аннексию Крыма нематериальными факторами, поскольку это единственная точка пересечения России с мировой историей: “Вообще Крым — очень важная символическая точка. Если мы вдумаемся, Крым — это единственная точка, где Россия соприкасается с мейнстримом мировой истории. Византийскую империю, античную цивилизацию мы в себя принимаем как в реальную историю только через Херсонес, через каменных баб, которых Владимир Красное Солнышко, он же Василий Святой, мудро вывез в Киев. Это не просто статуи, это вхождение в мировую историю. Поэтому, мне кажется, тут довольно сложные вещи”.

Точка прикосновения к чужой истории завышает страну, создавая для нее новую глубину своей собственной истории. Отсюда вечный поиск исторических корней, которых никогда не видели у варваров, но которые всегда были приметой цивилизованного мира.

И еще: “Нынешний кризис действительно чрезвычайно редкого типа. Это кризис, возникающий от внешнего шока. Последний такой кризис действительно был во времена Первой мировой войны, революции и испанки, сто с лишним лет назад. Этот кризис открывает возможность не медленными эволюционными реформами что-то сделать, а переменить жизнь… к сожалению, не всегда к лучшему. Потому что этот коронакризис бьет не только по экономике и социальному устройству. Он очень сильно бьет по мозгам. Как минимум два миллиарда человек сидят в самоизоляции и карантине неделями и месяцами. И про что-то думают, и между собой разговаривают. И что-то смотрят, читают и размышляют. Я утверждаю, что весьма высока вероятность, что они выйдут оттуда, из этой медицинской отсидки, с так называемым переворотом вкусов и предпочтений, как это называл замечательный институциональный историк и экономист Роберт Фогель, получивший, по-моему, в 1993 году за свои исследования по истории Нобелевскую премию. Он объяснял, почему пало американское рабство, хотя экономически оно было очень эффективно и было очень нужно капиталистической Европе. Он сказал, что просто произошел «переворот вкусов и предпочтений»: то, что считалось допустимым, стало считаться отвратительным. И книга Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» пересилила экономические схемы Европы и южных штатов” (там же).

Он вписывает в этот список влияния нематериального и … Муму: “И я бы сказал, что пока Иван Сергеевич Тургенев нам не объяснил трагическую судьбу Муму, русское общество не перевернулось во взгляде на крепостничество. Но после Муму и Герасима невозможно было сохранить крепостное право. Я полагаю, что такого рода переворот с высокой вероятностью произойдет в мире или в отдельных странах за эти месяцы принудительного размышления” (там же).

Нематериальные факторы побеждают материальные. Куда можно отнести и чисто субъективное большее желание победы у одной из сторон конфликта. Это пример тех же террористов, которые могут выступать против мощной государственной машины, ведомые идеей. Их мало, но у них большая идея… А у большого числа правительственных войск такой всепоглощающей идеи нет.

Сегодня проделано много исследований сакральности сквозь призму нейропсихологии, позволяющие объяснить, почему сакральное никогда не меняется на материальное. Причем оказалось, что некоторые современные явления могут становиться сакральными, в качестве такого примера анализируется ядерная программа Ирана.

К изучению сакрального принадлежат исследования С. Этрена . Кстати, С. Этрен считает, что в случае террористов “теория промывания мозгов не работает”, что это история скорее о “молодых людях, которых захватили их друзья, и они вместе отправляются на великолепную миссию”.

Два вывода из двух работ Этрена:

– “Безусловные обязательства по отношению к товарищам вместе с сакральной причиной могут быть тем, что позволяет группам с малой силой выдерживать и часто побеждать более сильных материально врагов: со времен второй мировой войны революционные и повстанческие группы, например, Исламского Государства, разбивали армии, которые были сильнее, иногда на порядок, в оружии и живой силе, поскольку они были преданы товарищам и причине, а не типичным структурам вознаграждения, как плата и продвижение”;

– “мы провели серию экспериментов с палестинскими и израильскими участниками, продемонстрировавшими, что насильственное противодействие компромиссу по вопросам, считающимися сакральными увеличивается при предложении материальных стимулов к компромиссу, но уменьшается, когда противник совершает символический компромисс со своими сакральными ценностями”.

Перед нами возникает “проигрыш”, когда мы уступаем в сфере своей сакральности, и “выигрыш”, когда так действует наш противник. И все это происходит в сфере нематериальной. Советский Союз проиграл именно в этой плоскости, когда сонм идеологов, выступавших в роли жрецов своего времени, вдруг отвернулся от своей “кормящей матери” марксизма-ленинизма.

Этрен с коллегами пишут: “В наших экспериментах мы проверяли общую гипотезу, что в рассуждениях о сакральных ценностях люди не будут пользоваться инструментальными (затраты – выгоды) подсчетами, используя вместо этого деонтологические (моральные) правила или интуиции. Мы предсказывали, что рассуждения о сакральных ценностях будут неинструментальными в двух отношениях. Во-первых, поскольку религия запрещает любой вариант смешивания сакрального с профанным, мы сделали предположение, что люди будут следовать деонтологическому правилу или интуиции, запрещающему любую попытку измерять моральные обязательства перед сакральными ценностями в рамках инструментальной метрики. Мы ожидали, что люди будут реагировать с возмущением и поддерживать насильственное сопротивление любой попытке компромисса с сакральными ценностями ради инструментальных причин” (там же).

И еще одно интересное наблюдение: “Хотя люди могут сопротивляться любой попытке откупиться от их обязательств к сакральным ценностям, это не означает, что сакральные ценности имеют бесконечную ценность. По-видимому люди могут оценивать относительную ценность сакрального, которого они придерживаются, и находить компромисс, когда они вступают в конфликт” (там же).

Как видим, разум выносит сакральное за пределы разрешенного для манипуляций, именно поэтому он готов защищать его любыми способами, включая собственную смерть. Вот почему сакральное ведет людей на баррикады и революции. И они часто побеждают, поскольку их сакральное живое, а сакральное правительственных войск – мертвое. И живое рано или поздно всегда побеждает мертвое.

Перенимая чужое нематериальное, мы странным образом не расширяем свое пространство нематериального, а лишь “уничтожаем” свое. Чужое приходит на уже готовое место.

Возможно, в этих всех переходах и нет ничего страшного, ведь мы садимся на более быстроходные машины, хотя они и чужие, или летаем на самолетах, более комфортных. Есть только одна разница – это перенимание материального, но не нематериального. Самолеты из веток в карго-культах не летали и не приносили еду. Они тоже были другими.

Мягкая сила Дж. Ная в отличие от силы жесткой также смещается в сферу нематериального. Вспомним, он говорил о ней, как о том, что привлекает, а не принуждает, приводя примеры американских университетов и Голливуда.

Позже он напишет: “С нашими универсальными ценностями, открытой культурой и большими популярными культурными ресурсами от Голливуда и фондов и университетов, Соединенные Штаты имеют уникальные возможности влиять на то, как другие видят мир и нас. Конечно, это не делает нас привлекательными для всех. Даже наоборот, что доказывают муллы Ирана. Но там, где мы привлекательны, мы имеем большой преимущество”.

Однако все это не продиктовка конкретного месседжа, а скорее вывод, который каждый делает в своей голове сам: если человек считает университет или автомобиль, созданный в данной стране, хорошим, то он переносит это отношение и на страну. И это может оказаться любая страна: США, Япония или Германия…

Сегодня в качестве критики этого подхода заговорили о банальности мягкой силы: “В области публичной дипломатии мягкая сила стала банальной. Я не говорю, что оригинальный термин Ная банален, скорее мягкая сила сегодня часто используется банальным способом” . Отсюда можно сделать вывод,что мягкая сила не виновата, если ею пользуются неумело, а виноваты пользователи…

Когда мы смотрим на мягкую силу как на вариант войны, или инструментарий агрессии, это всегда становится заметным и начинает встречать сопротивление. Ее не будут принимать, когда почувствуют в ней мягкую форму пропаганды. Мягкая сила по Дж. Наю должна привлекать, а это значит, что она или ее большая часть становится самоокупаемой. Если утрировать эту ситуацию, то получается, что снаряды покупают те, в кого же потом и стреляют ими.

Мягкая сила является только частью имеющегося инвентаря. По этой причине справедливым является и такое замечание: “За исключением Далай Ламы и, возможно, кого-то еще, трудно представить кого-то, кто мог бы вести, опираясь только на мягкую силу. С другой стороны, мы часто говорим о жесткой силе, забывая, что привлекательность является очень мощным инструментом. Игнорирование ее является ошибкой. Думается, что есть пробуждение интереса к мягкой силе, когда люди, глядя на кризис на Ближнем Востоке, начинают понимать, что одной жесткой силы недостаточно, чтобы его разрешить. Конечно, работа над комбинацией жесткой и мягкой силы зависит от нашего понимания контекста”.

И еще: “Тедди Рузвельт сказал известные слова, что мы должны мягко говорить и нести большую палку. Говорил ли он о мягкой и жесткой силе? Рузвельт был воплощением умной силы: комбинации мягкой и жесткой силы в нужном сочетании в соответствующем контексте. Проблемы, стоящие сегодня перед Америкой и миром, требует много умной силы, а лидеры, которые хотят ее понять, могут поступить хуже, чем учиться у Тедди Рузвельта” (там же).

Позитив мягкой силы понятен. Его хорошо сформулировал В. Коровин: “Ты хозяин положения в любой точке планеты, когда ты опираешься на свою эпистему – смысловой код, на котором выстраивается вся система ценностей там, где находятся твои стратегические интересы: от детских игрушек и школьного образования до жизненных ориентиров и целей, вытекающих из того же корня произрастающих смыслов. Но для того, чтобы свою эпистему хоть кому-то навязать, необходимо обладать парадигмальным мышлением, при этом во всем альтернативным тому, которым оперируют твои оппоненты. Только тогда ты сможешь навязываешь свою систему ценностей, свое мировоззрение и взгляды в качестве альтернативы, создав на их основе источник некоего идейного и смыслового доминирования. Ну или хотя бы влияния”.

Исходным плюсом мягкой силы, о котором забывают, является то, что страна сама себе делает хорошо, а остальные просто выстраиваются в очередь вслед за ней. Причем важным моментом с точки зрения коммуникаций является то, что они видят визуально то, что их власти пытаются опровергнуть вербально. А конфликт между вербальным и визуальным, решается пользу визуального, поскольку это то, что мы видим своими глазами. Советский Союз пал из-за этого конфликта между загнивающим Западом, о котором рассказывала программа “Время”, и преуспевающим Западом, который демонстрировали западные фильмы и редкие кадры из той же программы “Время”.

Переносить чужое на свою почву очень тяжело. Важным нюансом является то, что этот перенос чужого сложен из-за массового сопротивления этому. Возьмем, к примеру, сериалы, которые в массовом порядке демонстрируют ужас будущего мира, где человека не только отслеживают, но и программируют его правильное поведение с точки зрения какой-нибудь информационной “машины”. Эта дистопическая модель началась с фильма С. Спилберга 2002 г. “Особое мнение”, где даже есть наказания за еще нереализованные преступления, сегодня имеет бесконечное число примеров от американского “Мира дикого Запада” до бразильского “Всеведущего”. Здесь нас никак не привлекают, а явно отталкивают, поэтому модель привлекательности как базовая рушится.

Страны продают другим странам свои эмоции. Это картинки свободы, счастья, победы. Каждый хотел бы оказаться на их месте. Использование мягкой силы является своего рода эмоциональной войной. Ее можно вполне вписать в список новых войн, в которых теперь задействовано человечество.

Эмоциональная война как раз продвигается с помощью виртуальных объектов – телесериалов, бестселлеров, музыки и песен. Дж. Верди своими операми боролся за независимость Италии, за что даже стал депутатом. Битлз держали молодежь всего мира на одной волне. Они сближали мир сильнее любой Организации Объединенных Наций. Когда люди поют одни песни, им не нужны правительства.

Мир с неизбежностью сближается, стараясь повторить у себя все лучшее, что есть у других. Если с материальным это сделать легко, то достаточно сложно с сакральным. Все религиозные и идеологические войны строились именно на конфликтах сакрального. Но именно так и создавалось человечество, которое сегодня нас окружает.

Сегодня на сцену выходят эмоциональные войны, которые с помощью эмоций продают/продавливают новую картину мира. Показав на экране кровавый разгон демонстрации протеста в чужой стране, мы сразу начинаем видеть себя светочем демократии, хотя и у нас самих демократией пока не пахнет. В мире динозавров не бывает самолетов… И наоборот, поскольку они мешали бы друг другу…

---

Георгий ПОЧЕПЦОВ.
Доктор филологических наук, профессор.
Киев, Украина.
Печатается с любезного разрешения автора.