Легенда о ядерном черном чемоданчике

Рассказывает (5 марта 2021 г. на Эхе Москвы) Дмитрий Муратов, главный редактор «Новой газеты:

«Главный миф про Горбачева — это то, что он знал про готовящийся государственный переворот 19-го августа, так называемый КГЧП, и просто хотел сделать это чужими руками. Я как-то здесь рассказывал. Сегодня, сразу после горбачевского 90-летия…

Я, кстати, тебе хочу сказать, я у него был в палате, где он проходит курс лечения. Мы выпили по рюмке. У него прекрасно работает голова, чего не скажешь о бодрости походки. Но, вообще говоря, что называется, не дождетесь. Допустим, поэтому у Геннадия Андреевича Зюганова есть живой Ленин, там можно делать дыхание рот в рот, а у нас есть Михаил Сергеевич Горбачев, и он, действительно, живой.

Смотрите, что происходит. Я должен про эту историю коротко рассказать. Многие, кстати, на самом деле не знают. 4 августа 91-го года перед переворотом Горбачев проводит совещание в Ново-Огарёво у себя в резиденции с Ельциным и с Назарбаевым. Чего они обсуждают? Они обсуждают, каким будет союзный договор, и каким будет Советский Союз после этого — Союз суверенных республик — ССР.

Вот они сидят. У них там закуски, там чего-то выпить. Сидят они 11 часов. О чем они договариваются? Горбачев идет в президенты Советского Союза и Ельцин идет на альтернативных выборах кандидатом на президенты Российской Федерации. Назарбаев вместо Валентина Павлова премьер-министром. Крючков, председатель КГБ уходит в отставку. В отставку уходит министр МВД Пуго. И, в общем-то из когорты, которая потом стала основой ГКЧП никого-то не остается. Начальник охраны Горбачева Генералов и официант, который всё это привозит на тележке, прикрепляют микрофон к этой тележке с бутербродами и выпивкой. И доставляется эта запись прямиком к Владимиру Александровичу Крючкову, генералу армии, председателю КГБ СССР.

Крючков понимает: ему кирдык: его не будет, его снимают с работы. Именно это послужило триггером, главным спусковым крючком, что у себя на объекте АБЦ — это такое специальный объект Первого главного управления в переводе Абонентско-библиотечный центр.

Там собираются: Бакланов, Шейнин, чуть позднее — Павлов, Пуго. И он говорит: «Ребята, никого из вас не будет. Это надо останавливать. Нужно это останавливать». Вот так вот, борясь за власть, они придумывают ГКЧП. Потому что они поняли: они не усидят.

У меня есть письмо от 25 августа:

««Уважаемый Михаил Сергеевич!

Огромное чувство стыда — тяжелого, давящего, неотступного — терзает постоянно. Позвольте объяснить Вам буквально несколько моментов.

Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам, Раисе Максимовне, семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние. Какая все-таки жестокая штука эта политика! Будь она неладна… Короткие сообщения о Вашем пребывании в Крыму, переживаниях за страну, Вашей выдержке (а чего это стоило Вам!) высвечивали Ваш образ. Я будто ощущал Ваш взгляд. Тяжело вспоминать об этом.

За эти боль и страдания в чисто человеческом плане прощу прощения… Понимаю реальности, в частности мое положение заключенного, но питаю весьма слабую надежду. Но прошу Вас подумать о встрече и разговоре со мной Вашего представителя.

С глубоким уважением и надеждами…

В. Крючков»

Значит так «Когда вы был без связи, я думал, как вам тяжело». 18 августа господин Крючков вызывает своего заместителя господина Агеева и отдает ему приказ: «Лишить Михаила Горбачева всех средств связи». Кириллов — это такой очень серьезный человек, знаете, это тот человек, который носит чемоданчик, с Кирилловым были еще два человека, офицеры. Она видят сначала, что погас сначала экран телевизора, а потом связь, управление Вооруженными Силами, в том числе, ядерными, погасла и написано «Связи нет». Президенту отключают управление ядерным чемоданчиком и ядерными силами.

Напомню: Крючков говорит: «Господи, какой ужас! Вы оказались без связи». Крючков отдает приказ командующему, руководителю правительственной связи генералу Беде: «Генерал Беда, отключайте всё: коммутатор в Мохалатке, все телефоны, включая правительственную связь «Казбек». Это даже невозможно себе представить.

Офицеров во главе с Кирилловым просят покинуть Форос, дачу вместе с чемоданчиком. Но рядом на аэродроме Бельбек стоит командный пункт Ту-154. Ту-154 по команде Крючкова, дублированной начальником 9-го управления Плехановым, борт угоняют в Москву. Там остается вертолет. Вертолетчикам говорят: «И вы в Москву». А потом берут несколько нарядов и пригоняют эти наряды туда, в Форос.

В это время Кириллов, Мытиков и Миронов, как раз носители этого сакрального чемоданчика покидают этот самый Форос. Все стенания Крючкова продолжаются. Потому что дает прямое указание Язову вводить войска в Москву: Тульскую дивизию, 2-ю мотострелковую дивизию, десятки БТР и танков.

Концлагерь на 70 человек. Список сформирован. Группу «Альфа» посылают арестовывать Ельцина, который должен вернуться, прилететь из Казахстана. Ачалову и Громову дается указание разработать операцию по захвату Белого дома. Это всё делает Владимир Александрович Крючков. Который потом говорит: «Я же не знал. Вам же отключили связь. Как я страшно переживал…». А там пограничные корабли его службы стояли. И когда Анатолий Сергеевич Черняев, фронтовик, у которого пиджак рвется от настоящих, а не от, извините, юбилейных орденов медалей — а он атлетически великолепно был подготовлен (я хорошо знал Анатолия Сергеевича) вплоть до глубокой старости, — он засовывает себе в плавки обращение Михаила Горбачева, записанное на любительскую камеру, прыгает в море и плывет с этим обращением, герметично, естественно, завязанным. Его боевые пловцы поднимают и возвращают.

Это есть в документах дела. Там есть гигантское количество сведений, составляющих государственную тайну: как устроена система связи, система охраны, как охраняют резиденцию, эти документы в открытом доступе не опубликованы. Я говорю то, за что меня не привлекут к ответственности».

А вот так выглядит обстановка в Форосе по словам Черняева, помощника Горбачева, который как раз в дни путча 19-22 августа находился вместе президентом на даче в Крыму.

«Видимо, пора писать хронику событий. Кроме меня никто не напишет. А я оказался свидетелем поворота истории. 18-го, в воскресенье, после обеда в “Южном” мы с Ольгой вернулись на службу.

Около 5-ти в кабинет ко мне вбежала Ольга: “Анатолий Сергеевич, что происходит? Приехал Болдин, с ним Бакланов и Шенин, и еще какой-то генерал, высокий в очках, я его не знаю” (потом, оказалось, – Варенников).

Я выглянул в дверь… у подъезда нашего служебного дома скопилось множество машин – все с антеннами, некоторые с сигнальными фонарями… толпа шоферов и охраны. Выглянул в окно – в сторону дома М.С…. По дорожке ходит смурной Плеханов (начальник охраны Горбачева – ВЛ). На балконе виден издалека Болдин. Ольга: “Анатолий Сергеевич, все это неспроста… Вы знаете, что связь отключили?”

Я снял трубку… одну, другую, третью, в том числе СК14 – тишина. Стали гадать. Вслух я фантазировал насчет какой-нибудь новой аварии на АЭС (поскольку среди приехавших – Бакланов): накануне сообщили о неполадках на Тираспольской АЭС и на одном из блоков Чернобыля… Но дело оказалось гораздо хуже!

Четверо были у М.С. Плеханов, Генералов (его зам.) и Медведев (личный охранник Горбачева) сидели на парапете лестницы под моим окном… Поглядывали, когда я подходил к окну. Включил транзистор: обычные передачи. Потом в этот день сообщили, что М.С. приветствовал какую-то очередную конференцию, что было передано его обращение к Наджибулле по случаю “ихнего” праздника (заготовки делал я)…

Минут через 10 явился Вячеслав Владимирович Генералов. Мы с ним хорошо знакомы по поездкам за границу с М.С. – он обычно там руководил безопасностью. Очень вежливый. Попросил Ольгу оставить нас. Сел. “Анатолий Сергеевич, поймите меня правильно. Я здесь оставлен за старшего. Мне приказано никого не выпускать. Даже если бы я вас выпустил, вас тут же бы задержали пограничники: полукольцо от моря до моря в три ряда, дорога Севастополь – Ялта на этом участке закрыта, на море, видите – уже три корабля”…

Я задаю наивный вопрос: а как же завтра с подписанием Союзного договора? Он: “Подписания не будет. Самолет, который прилетел за М.С., отправлен обратно в Москву. Гаражи с его машинами здесь на территории запломбированы и их охраняют не мои люди, а специально присланные автоматчики. Я не могу распустить по домам даже многочисленный обслуживающий персонал (люди местные – садовники, повара, уборщицы). Не знаю, где я их тут буду размещать”.

Я опять наивно: Но как же так – у меня в “Южном” вещи, в конце концов ужинать пора! Там Тамара Алексеевна, наверно, мечется, ничего не может понять”. Я понимал, в каком ужасном положении она оказалась, когда вечером мы не вернулись в санаторий. Потом она рассказывала, как металась, пытаясь связаться с нами. Но там связь тоже была отрезана. И в машине ей отказали. Он: “Ничего не могу сделать. Поймите меня, Анатолий Сергеевич. Я военный человек. Мне приказано… Никого! И никуда, никакой связи”.

(Далее ниже идет пересказ того, что Горбачев (МС) рассказал Черняеву после посещения дачи заговорщиками).

– Сели, я спрашиваю, с чем пожаловали? Начал Бакланов, но больше всех говорил Варенников. Шенин молчал. Болдин один раз полез: Михаил Сергеевич, разве вы не понимаете, какая обстановка!! Я ему: мудак ты и молчал бы, приехал мне лекции читать о положении в стране. (Слова “мудак” произнес “при дамах”. Иришка засмеялась и интерпретировала: “мутант” очень удачно. Она вообще умная, образованная).

Словом, продолжал М.С., они мне предложили два варианта: либо я передаю полномочия Янаеву и соглашаюсь с введением чрезвычайного положения, либо – отрекаюсь от президентства. Пытались шантажировать (не пояснил – как). Я им сказал: могли бы догадаться, что ни на то, ни на другое я не пойду. Вы затеяли государственный переворот. То, что вы хотите сделать, – с этим Комитетом и т.п. – антиконституционно и противозаконно. Это – авантюра, которая приведет к крови, к гражданской войне. Генерал стал мне доказывать, что они “обеспечат”, чтобы этого не случилось. Я ему: извините, товарищ Варенников, не помню вашего имени отчества…

Тот: Валентин Иванович.

Так вот: Валентин Иванович – общество, это не батальон. Налево – марш и шагай. Ваша затея отзовется страшной трагедией, будет нарушено все, что уже стало налаживаться. Ну, хорошо: вы все и всех подавите, распустите, поставите везде войска, а дальше что?..

Вы меня застали за работой над статьей. Ибо уже налажен процесс согласия через формулу ” 9 плюс 1″, мы были накануне подписания Союзного договора, который кардинальным образом менял бы положение во всей стране, который стал бы рубежом в развитии государства и общества, когда можно было бы начать строить новые структуры

– Так вот, продолжал рассказывать мне Горбачев о своем отпоре непрошенным гостям, – в статье рассмотрен и ваш вариант – с чрезвычайным положением. Я все продумал. Убежден – что это гибельный путь, может быть кровавый путь… И он – не куда-нибудь, а назад, в доперестроечные времена. С тем они и уехали”.

Все наперебой – что же дальше? М.С.: ведь завтра они должны будут обнародовать. Как они объяснят “мое положение”? Порассуждали насчет тех, кто приезжал. Я не преминул ввернуть: это же все “ваши”, М.С., люди, вы их пестовали, возвышали, доверились им… Тот же Болдин… “Ну, о Плеханове, – сказал М.С., обойдя Болдина – и говорить нечего: не человек! Что он – о Родине печется, изменив мне?! О шкуре!”.

М.С. стал вслух гадать насчет других “участников” всей этой операции: посетители ведь ему назвали членов ГКЧП. Никак не мог примириться с тем, что Язов там оказался. Не хотел верить: “А может они его туда вписали, не спросив?”…

В отношении старого маршала я присоединился к его сомнениям. Но в отношении Крючкова “отвел” его колебания: “вполне способен на такое… Да и потом: мыслимо без председателя КГБ затевать нечто подобное, тем более – действовать!!”.

– А Янаев? – возмутился М.С. – Ведь этот мерзавец за два часа до приезда этих со мной говорил по телефону. Распинался, что меня ждут в Москве, что завтра приедет меня встречать во Внуково!».
А вот выглядит якобы заплыв Черняева и запиской и видеозаписью о заточении Горбачева словами самого Черняева.

«Я говорю: “Р.М., вот видите эту скалу, над которой пограничная вышка. За ней, за поворотом – Тессели (это филиал санатория “Форос”, там Дача, где в начале 30-х годов жил в Крыму Максим Горький). До того, как построена была “Заря”, здесь, на ее месте был дикий пустынный “пляж”. На самом деле, никакой не пляж – по валунам в воду зайти было трудновато.

Так вот… Я несколько раз проводил отпуск в Тессели. И плавал сюда из-за той скалы. Лежал здесь и потом плыл обратно”. Р.М. слушала рассеянно. И вся встрепенулась, когда я продолжил: “Вы, наверное, знаете, что я очень хорошо плаваю? Мне и 5 и, наверное, 10 км проплыть ничего не стоит. Может, рискнуть?” Я улыбался, говоря это. А она вся насторожилась. Прямо и долго смотрит на меня, т.е. всерьез подумала, что такой “вариант” возможен. До этого она бурным шепотом мне рассказала, как они в 3 ночи, завесившись во внутренней комнате, Толиной камерой засняли заявление М.С. “Мы его вырежем из кассеты, говорила она (но скрыла, что снято было в двух вариантах, плюс еще – заявление врача Игоря Анатольевича) – Так вот… Я упакую пленку в маленький “комочек” и вечером вам отдам. Но вы, ради Бога, не держите у себя. Вас могут обыскать. И не прячьте у себя в кабинете”.

Тут вмешался М.С. и посоветовал упрятать в плавки. Я их сушу на балкончике при комнате Оли и Томы, где расположены их пишущие машинки и прочая “канцелярия”. М.С. отнесся скептически – чтоб я поплыл в Тессели, в Форос и даже в “Южный”: “Даже если не выловят в воде, выйдет голый – и что дальше? Отправят в ближайшую комендатуру и пропала пленка”. Но обсуждали всерьез, хотя вариант был явно абсурдный. И я его “предложил” в шутку, чтоб как-то разрядить их нервное напряжение. Пленку Р.М. мне дала позже. А пока М.С. попросил ее заняться детьми. Мы с ним перешли на другой балкон, встали у перил и тут же увидели, как повернулись к нам трубы с вышки, и погранпатруль на ближайшей скале взял нас “в бинокль”…

То есть, никакого заплыва Черняева в реальности не было. Был фантазийный разговор об этом.

А вот так выглядит словами Черняева эпизод с черным ядерным чемоданчиком.

Связь была отключена начисто.

Я сразу тогда догадался, о какой “связи” идет речь. Генералов проговорился. Имелось в виду то, что в просторечии называется “ядерной кнопкой”… Потом это подтвердилось. Офицеры, при которых неотступно находился знаменитый “чемоданчик”, были отозваны вместе с ним в Москву, в распоряжение Моисеева, начальника Генерального штаба».

Этот эпизод в целом совпадает с тем, что рассказал об этом Муратов. Но давайте теперь проанализируем, насколько он был возможен.

Черный ядерный чемоданчик с красной кнопкой – это мощный радиопередатчик с правительственными кодами с выходом на спутник и с возможностью прямой связи с президентами главных ядерных стран. Весит он около 11 кг. Там же находится и та самая красная кнопка, с помощью которой выдается команда на запуск межконтинентальных баллистических ракет с ядерными головками. Одной этой кнопки недостаточно: нужно, чтобы аналогичные кнопки были нажаты еще двумя высшими военными чинами: министром обороны и начальник генштаба.

Горбачев мог через ядерный чемоданчик, через выход на каналы ТВ обратиться к народу и осудить путч. Но – не обратился. Ах, да. Черняев ведь пишет, что оба офицера при чемоданчике отбыли с путчистами в Москву. А вот этого не могло быть в принципе. По регламенту эти два офицера подчиняются только лично президенту (он же главнокомандующий) и более никому.

Более того, они не имеют права его покидать, даже если он сам отдаст им такой приказ. Как, скажем, летчик или водитель автомашины не имеет права выполнять приказ начальника, нарушающий правила безопасности полета или вождения. У полковников при чемоданчике есть на этот счет точный и неукоснительный регламент. И уж тем более никто иной не может приказать им покинуть, так сказать, пост номер один. На случай насилия они обязаны применить свое табельное оружие, которое всегда при них.

Речь здесь идет не о каких-то законах, и не о конституции, а о военной присяге. Причем весьма специфической, касающейся вопроса национальной безопасности высшего ранга. Офицеры при ядерном чемоданчике давали клятву ни при каких обстоятельствах не покидать президента и защищать чемоданчик хотя бы и ценой своей жизни.

Тут был и международный аспект: как бы стали относиться во всем мире к СССР, где ядерный чемоданчик может умыкнуть какой-то террорист или заговорщик?

Именно поэтому в дни после путча особо подчеркивалось, что “черный чемоданчик” все время оставался у Горбачева (но без упоминания о коммуникационных возможностях этого пульта связи).

И вот Черняев, а теперь и у Муратова, мы читаем, будто два офицера по приказу какого-то не самого даже главного члена ГКЧП (не сказано, какого именно) оставили пост номер один и отбыли с чемоданчиком в Москву. Этого никак не могло быть. Ядерный чемоданчик – это не только пульт управления атомными ракетами и радиопередатчик, но и символ высшей власти. Нечто подобное скипетру.Отъезд двух офицеров с ядерным чемоданчиком мог произойти в единственном случае: если бы Горбачев был отрешен от должности юридически, законным образом. Например, решением Верховного Совета и Верховного и Конституционного судов с соблюдением всей процедуры импичмента. Все остальное было бы покушением на национальную безопасность и расценено как попытка теракта против высшего лица государства. В общем, никак не могли два приставленных к ядерному чемоданчику улететь с путчистами в Москву. Стало быть, невыход на связь с внешним миром был у Горбачева добровольным.

В общем, его позицию можно понять: он до конца бился за сохранение СССР, или хотя бы того, что можно было от него оставить – союз 9-ти республик. Если это можно было сделать через чрезвычайное положение, нужно было пойти и на это. Но – при условии и гарантии успеха. А если нет – тогда извините, вы будете объявлены авторами государственного переворота. Горбачев ни тогда, ни теперь не мог бы признать, что та самая демократизация и возвращение к общечеловеческим нормам, которые он прокламировал и по мере сил вводил в жизнь, невозможны без распада СССР. Ибо сам Союз скреплялся идеологией большевизма и строился исключительно на кадровой политике КПСС.

С помощью ядерного чемоданчика также предусматривается возможность обращения президента к нации в течение 10 минут после объявления чрезвычайного положения.

Вопрос: почему Черняев, а теперь и Муратов говорят о том, что Горбачев был лишен всех средств связи, включая черный чемоданчик. При этом Муратов цитирует записку Крючкова, в которой тот хныкает и раскаивается в своем преступлении и просит прощения у МС за лишение его средств связи. Это как раз понятно. Крючков сидит в это время в камере, ему грозит неведомо что за попытку государственного переворота (статья 64 УК РСФСР «Измена Родине» – вплоть до ВМН). На допросе 22 августа Крючков показал, что Горбачёв в Форосе 18 августа на встрече с делегацией ГКЧП заявил, что он не будет передавать полномочия Янаеву, но сказал, чтобы они попробовали ввести чрезвычайное положение и сообщил им, что у него радикулит. Ламентация Крючкова из Матросской тишины (и прочих) – это желание как-то умалить вину, признать ее и просить о прощении. Что, кстати, сработало: реально все гкчеписты отсидели всего полтора года, а через два с небольшим и вовсе были амнистированы. До конца жизни (ноябрь 2007) Крючков занимал разные хлебные места, являлся председателем Совета директоров АО «Регион», входящего в АФК «Система», был советником директора ФСБ России Путина.

Крючков стал шестым арестованным руководителем органов госбезопасности СССР (после Ягоды, Ежова, Абакумова, Берии и Меркулова) и единственным из них, который был осуждён, но не расстрелян. Странным образом можно понять и даже как бы одобрить тайное присоединение МС к введению ЧП. Ведь Горбачев был страстным сторонником сохранения единства страны, сохранения СССР и, тем самым, сохранением и своего поста президента.

Об отношении к СССР могу судить по себе как «пробному телу» – я тогда сам активно участвовал в защите Белого Дома. В 11 утра на Тверской показались танки, бронетранспортеры и боевые машины пехоты. Доехали до Манежной и остановились. Длинная колонна. Настроение у народа было праздничное, приподнятое. Вроде какой-то маскарад. С солдатами-офицерами заговаривали, шутили. Те: “А мы что? Нам приказали, мы приехали. Мы против народа выступать не будем.”

В 12 часов войска заняли центральный телеграф. Мы решили – все-таки что-то назревает. Снова пошли в Белый Дом, там я позвонил Володе Лукину, своему старому товарищу, он в то время был председателем комиссии по международным делам Верховного Совета). Попросил передать материалы для информирования солдат. Принесли пачку, попросили размножить. Тут же мы познакомились с Юрием (фамилию не помню) из Интерквадро, он предложил помощь. У него в конторе размножали листовки, на машине подвозили к колонне, раздавали солдатам. Их расхватывали, как горячие пирожки. Позвонил Карлу Шульцу, пресс-атташе американского посольства. Он принес материалы с реакцией американской стороны. Продолжал интенсивно ездить (благо все рядом) из Белого дома в посольство – передавал материалы правительства РСФСР, а из посольства в Белый дом – американские бумаги. Реакция Буша уже стала определенной – никакой поддержки ГКЧП, вся симпатия – Ельцину.

Ощущалась страшная нехватка информации. Что происходит, где Горбачев? Не раз проносился слух, что он умер. Белодомовские листовки мы размножали в Интерквадро, они исчезали в сотнях протянутых рук мгновенно. Около тех, кто имел приемники, толпился народ. “Эхо Москвы” давало репортаж с мест. Наконец, ночью отряд военных их отключил. Но вещали бывшие вражьи голоса. Из Интреквадро позвонил (разрешили) на Би-Би-Си Саше Раппапорту, дал в эфир зарисовки с улиц и первый, предварительный анализ происходящего. Анализ сводился к тому, что все это мало похоже на путч и он, скорее всего со дня на день накроется. 21 августа стоял в цепи на Калининском мосту. 22 все закончилось, МС с семьей вернулись в Москву.И вот при всем отвращении к коммунистам, к режиму и пониманию, что СССР несет в себе проклятие истории и груз жутких преступлений, эмоционально распад страны воспринимал болезненно. Да просто на бытовом уровне распад сказывался неприятно: летом я собирался в Таллин, вдруг сообщение: нужна виза – как раз в день отъезда. Все, никакого путешествия. Помню, в первый день путча депутат Моссовета Иванов с грузовика скандировал: “Язова долой!”, “Янаева долой”, “КГБ долой!” – его дружно поддерживали ревом «долой!». Потом Иванов вдруг крикнул “Долой СССР!”. И вот – ответного рева «долой» не было. Меня этот лозунг как-то покоробил.

Победа над путчистами – не хочу сказать, пиррова, но цена ее очень велика. Судите сами: эта цена – развал СССР, исчезновение с карты мира сверхдержавы. Само по себе это, может быть, и не так плохо, даже вполне возможно, что изменить политический режим только и можно было через распад страны, да и вообще “СССР” – аббревиатура неблагозвучная, просто мы к ней привыкли. Да, это возможно, но не доказано. Наверняка были способы ликвидировать режим за меньшую плату. Но тогда бы оставался Горбачев как президент, а вот для его устранения решили не скупиться. Морально новому российскому руководству в лице Ельцина это оправдать было тем легче, что они, конечно, знали о причастности Горбачева к попытке установить чрезвычайное положение.

Это объясняет, почему так стремительно пять заговорщиков 21 августа полетели на Форос к Горбачеву. Странно ведь лететь к человеку, которого вы вроде как арестовали, правда? А вот если он был косвенным соучастником, это перестает казаться странным. Они могли бы сказать примерно так: “Михаил Сергеевич, может быть, сейчас, когда вы увидели, что без вас не получается, подключитесь и освятите своим именем все происшедшее, и тогда мы обойдемся без жертв. Тогда эти чрезвычайные меры пойдут от имени, президента, и никто слова сказать не сможет, все будет еще более законно”.

Но поскольку Михаил Ceргеевич через эфир – оставленные ему приемник и телевизор – знал о реакции Запада и здесь, в стране (информацию он получал, по его словам, в основном из сообщений радиостанций Би-би-си и “Свобода”,) а Би-би-си ретранслировала передачи радиостанции Эхо Moсквы”, так что он знал обо всех внутренних событиях, он понял, просчитал, что даже его участие ничего не спасет, дело зашло далеко, и фактически не принял их.

Когда я говорю о попытке установить чрезвычайное положение (о “путче”), о соучастии в этом М. Горбачева или “провоцировании” путча Б. Ельциным, то здесь нет никакой отрицательной оценки. Вообще нет никакой оценки, хотя наши слова как бы изначально нагружены эмоциями (скажем, участник – ‘это хорошо, соучастник – всегда означает нечто плохое). Просто шел процесс нормальной российской политики. Одна сторона хотела сохранить прежний (точнее, нечто вроде брежневского) режим, свою власть, нo – одновременно – отстаивала территориальную целостность страны, прочность исполнительной власти. Другая сторона хотела радикально изменить политический режим, получить всю полноту власти, но ценой распада страны. Видите, как все неоднозначно? Вот и судите, кто более матери – истории ценен.

---

Валерий ЛЕБЕДЕВ,
Бостон, США
Для “RA NY”