Поражение неустрашимых самураев

Историческую Японию начинают смутно – с мифического императора (тэнно) Дзимму, непосредственного потомка богини солнца Аматэрасу. То есть – как бы ее сына. Относят это происшествие согласно японской легенде к 660 г. до н.э. Что никак не может быть признано научной датировкой. Тем не менее, так как в Японии ни разу не прерывалась императорская династия (какой контраст с Китаем, где таких смен в результате гражданских войн или дворцовых переворотов было около 25 !) , то отсчет императорских поколений ведется именно от этого мифического Дзимму, и нынешний император Японии Нарухито – 126-й по счету от “основоположника”, взошел на трон 1 мая 2019 года, после добровольного ухода отца Акихито на покой (его титул так и звучит: император на покое). Самое колоритное в японской истории – это, конечно, сословие самураев, а у них – торжественный обряд самоубийства – харакири.

В дословном переводе харакири означает «резать живот» (“хара” – живот и «киру» -резать). Однако слово «хара”, пишет японист Александр Борисович Спеваковский, – имеет и скрытый смысл. Понятию «хара», в японском языке соответствует не только слово «живот», но также «душа», “намерения”, “тайные мысли” с тем же написанием иероглифа. Так сказать, раскрывая свой живот, самурай демонстрировал всем чистоту своих помыслов и честность намерений. Но харакири – это термин для экспорта. Для внутреннего же потребления чаще применялось слово “сэппуку”, которое означает примерно тоже самое и является синонимом харакири.

Разрезание живота требовало от воина мужества и выдержки, так как брюшная полость – из наиболее чувствительных мест тела человека, средоточие многих нервных окончаний. Именно поэтому самураи, считающие себя самыми смелыми, хладнокровными и волевыми людьми в Японии, отдавали предпочтение мучительному способу смерти. Разрезали живот обычно малым стальным самурайским мечом, но особо доблестные делали это бамбуковым, ибо тогда перерезание брюшины, печени, кишок и прочей требухи было еще гораздо болезненнее, а самурай становился еще доблестнее.

Очень важно было, чтобы длина меча оказалась не маленькой, но и не слишком большой, иначе бы он мог зацепить позвоночник, что привело бы к параличу и прервало бы харакири на самом интересном месте.

А место это таково: как только самурай воткнет меч, а потом в положении сидя сделает два длинных разреза (схем было много – под прямым углом, крест накрест и пр.) и отрежет себе тем самым всякую возможность возвращения (выжить после такое процедуры было бы невозможно даже при всех достижениях современной медицины), он перерезал себе горло, дабы быстрее прекратить мучения.

Но наиболее красиво и торжественно бывало, когда голову ему отсекал ассистент, доверенное лицо – кайсяку (это мог быть его друг), причем именно в момент, предшествующий потере сознания и так, что бы голова не покатилась, а осталась тут же. Особым шиком считалось, если голова оставалась соединенной с туловищем тоненькой полоской кожи. После этого кайсяку отрезал перемычку и всем показывал голову – в знак того, что обряд совершен точно по канону бусидо и самурай еще раз доказал себе, своим близким, всему сословию и всему миру превосходство японского благородного духа.

У самураев обряд харакири появился и стал обычаем где-то в IX веке, но широкое распространение как способ смыть позор от совершения недостойного самурая поступка (например, – не пришел во время в назначенное место – независимо от причин, или обнажил меч в доме своего господина) или подозрения в чем-то недостойном, доказать преданность (после смерти своего сюзерена – дайме – “большое имя” – название крупного японского феодала), или по приговору старшего (или семейного совета), наконец, в качестве наказания, приобрел только в конце XII века.

Да, любопытный народ эти самураи.

Слово «самурай» («сабурай»), образовано от глагола старояпонского языка «сабурахи», имеет в японском словаре древнего языка следующее толкование: «служить великому человеку, человеку высшего сословия» – «служить хозяину, защищать хозяина». Для графического обозначения этого слова японцы воспользовались китайским иероглифом, который читается как «дзи». Разложение этого иероглифа на составные говорит о вероятном применении этого знака вначале для обозначения людей, охранявших буддийские храмы и служащих при них.

Начало становления сословия самураев – мелкопоместного военно-служилого дворянства Японии – можно отнести к относительно позднему времени – VII-VIII вв.

Император выдавал земли крестьянам во временное пользование ( в замен они платили подати и выставляли от каждых 50 дворов по одному солдату в армию), и знати – либо за исполнение должностей, либо жалованные за особые заслуги, часто пожизненно, что с течением короткого времени перестало отличаться от их полной собственности. Землю давали или жаловали вместе с крестьянами (донин), которым запрещалось покидать место их проживания. Получился почти что классический феодализм. Но с японским колоритом. Который заключался в том, что новоявленные феодалы продолжали под шумок враждовать между собой, а по дороге грабить крестьян своих родовых врагов. И своих – тоже. Впрочем, в этом особого колорита как раз не было. Он начался чуть позже, как следствие этих грабежей крестьян.

В YII веке и позже в Японии получилось нечто очень похожее на Россию спустя 1000 лет – конца 16-го и начала 17 веков. Крестьяне побежали. Но если в России они могли побежать далеко – на Дон, на Кубань, на Яик и там создавать свое псевдогосударство казаков, живущее набегами на купеческие персидские, а то и на свои караваны, то при малых размерах Японии скрыться от центральной власти, ловящей беглецов, было невозможно.

Потому они и не скрывались. Бродячих японских крестьян стали называть “ронин” или “фуронин” – бродяга или “человек-волна”. Ну и сколько можно бегать перекати-полем без еды? Потому очень быстро ронин стали кучковаться в шайки, которые , в свою очередь, стали грабить поместья (сеэн) владельцев (реси).

Владельцы призывали свои дружины, плюс армию императора для ликвидации шаек людей-волн. Тогда шайки ронин для выживания стали предлагать себя владельцам поместий как вооруженная сила для борьбы с такими же шайками, и для нападения на недругов реси-хозяина. Те стали их принимать – вот так и возникли самые первые самураи, воины-буси. Аналог западноевропейским рыцарям, верой-правдой в духе оммажа служащим своим сиятельным сюзеренам-феодалам.

И вот тут история учинила очередную гримасу: реформы Тайка проводились для ослабления родовых вождей и укрепления власти императора. А получилось следующее: первым набрал больше всех подкреплений в виде бывших шаек, а ныне верных самураев, глава рода Минамото. Правда прошло несколько сотен лет бесконечных междоусобиц (нечто очень похожее на клановые войны Дона Корлеоне с другими “семьями” гангстеров) рода Минамото с противником – феодальным домом Тайра. В 1192 году Минамото Еритомо одолел своих врагов и принял титул тайсегун (великий воевода) или проще – сегун (воевода) – ранее этот титул давался императорами своим полководцам. И закатилась звезда императоров.

Возник первый сегунат, когда власть императора была сугубо номинальной, реально она принадлежала сегуну, он же ее делегировал вниз.

Более того, не раз императоры находились в почетной ссылке и под домашним арестом, что в самых вежливых японских традициях подавалось как особая забота о священной особе тэнно – дабы он не простудился и не огорчился недостойными его картинами окружающего пространства. Но – никогда ни один волос не упал с его головы.

Всего сегунатов было три. Третий сегунат Токугава правил до так называемой революции Мейдзи (1867-1868). Мейдзи – это – девиз правления, оно же тронное имя (как и в Китае) нечто вроде “Блистательное” или «Светлое правление» императора Муцухито, проходившего под лозунгом “Почтения к императору и возвращения ему всех положенных властных полномочий”. Реформа “закрыла” сегунат, отменила сословие самураев и запретила харакири. Но – какое там. И дух бусидо, и харакири продолжали процветать все десятки лет и после того.

Дух самураев был восстановлен в японской армии во время второй мировой войны, и завершился массовым харакири по случаю подписания капитуляции 2 сентября 1945 года ! И это несмотря на то, что в документе о капитуляции специально оговаривалась полная личная неприкосновенность божественного микадо Хирохито (деда нынешнего императора Нарухито) и право на ношение холодного оружия сдавшимися в плен офицерами.

Несколько тысяч офицеров, солдат и чиновников, а также частных патриотических лиц пришли на площадь перед дворцом императора и стали стрелять сами себе или друг другу (по уговору) в живот – такой легкий военно-полевой вид харакири. Полицейские только и успевали, что оттаскивать трупы в сторону и складывать их штабелями, очищая поле последней битвы для желающих продемонстрировать высоты самурайского духа и презрения к врагу с его атомной бомбой.

Или вот случай, проанализированный в работе Григория Чхартишвили (Бориса Акунина) “Писатель и самоубийство”.

Речь идет об одном из самых известных послевоенных писателей Японии Мисима Юкио. Он был не только писатель, но и представитель японских ультра, нечто вроде нашего Эдички Лимонова, у которого (у Мисимы), однако, слово не расходилось с делом. 25 ноября 1970 г. Мисима с четырьмя своими сообщниками, принадлежавшими к так называемому “Обществу щита”, пошли на крайнюю меру, стремясь поднять солдат токийской базы сил самообороны Итигатани на вооруженное выступление с целью повернуть Японию на путь милитаризации. Проникнув в штаб командующего восточным военным округом генерала Масуда Канэтоси, заговорщики под дулом пистолета заставили его собрать один из полков базы у здания, в котором они находились. После этого Мисима выступил по микрофону перед солдатами с речью, призывавшей к отмене конституции 1946 г. и восстановлению в японцах «национального самурайского духа». Он говорил: «Мы надеемся, что сегодня именно в „силах самообороны” сохраняется дух истинной Японии, истинных японцев, дух бусидо. Однако… армия лишена своего имени – все это привело к тому, что разлагается дух японцев и падает их мораль».

Призывы Мисима «погибнуть всем ради пересмотра антинародной конституции» не увенчались успехом. Слушатели остались равнодушными к речи потомка самураев. Одни зевали, другие ругались, посылая Мисиму к “япона мать”. Результатом этой неудачи явилось харакири, произведенное в соответствии с правилами средневековой самурайской этики Мисима и его другом Морита Хиссё. Вслед за Мисима и Морита еще семь человек в Японии последовали их примеру, сделав харакири во имя возрождения великояпонского духа, веры в «чистоту и верность идеала самурая». Убыль для 120 миллионов японцев не такая уж большая.

Но были во время реформы Мэйдзи и сдвиги. Появилась конституция и парламент (1889). Проявлялась довольно удивительная веротерпимость – еще тогда в Токио действовали два православных храма, в которых позже, во время русско-японской войны 1904-1905 годов проводились молебны за победу русского оружия ! Победы не было, но и храмы не закрыли.

Я бы хотел остановиться на некотором парадоксе. Самураи с детства воспитывались в духе верности долгу, бесстрашию, личной храбрости, мужеству, отсутствию страха смерти. Казалось бы, такой армии было бы невозможно противостоять. Казалось бы… А вместо этого Япония после первого контакта с португальцами (они появились в 1542 – португальские миссионеры принесли в Японию огнестрельное оружие, сами самураи никогда бы не дошли до этого своим умом, и еще принесли христианство) очень быстро испугались. Несколько десятков лет японцы всячески пытались сдерживать европейскую экспансию – даже и не военную, а только торговую и культурную (даже как-то в 1597 году запретили менять веру и казнили 26 францисканцев в качестве предупреждения), но в 1639 году больше не выдержали христианского напора, всех иностранцев изгнали и объявили полную изоляцию Японии от остального мира. А потом многократно терпели поражения от западных сил (да и от СССР – достаточно вспомнить Хасан и Халкин-Гол), из коих самым сокрушительным было поражение в 1945 году, в том числе и разгром Квантунской армии советской армией.

А ведь самурайский дух был возрожден в полную меру в императорской армии во второй мировой войне. Всем известны камиказде – летчики-самоубийцы, которые взлетали на самолетах-бомбах без посадочного шасси и искали ближайший американский авианосец или другой корабль, чтобы хоть не зря тратить дорогое топливо. Камиказде означает “божественный ветер” – так назвали ураган, который разметал флот внука Чингиз-хана Хубилая (два раза – в 1274 и 1281 г.), возглавлявшего главную часть монгольской империи – Китай (там была установлена китайская династия Юань), когда он пытался высадиться на Японских островах. Японские самураи, далекие потомки первых китайцев, высадившихся когда-то на островах, не признали родственников и добили уцелевших гостей.

Кроме камикадзе-летчиков, были еще люди-торпеды, люди-минные тральщики, и еще несколько военных специальностей разового героического действия. Когда камикадзе или человек-торпеда неслись к цели в полном отрешении глубокой медитации (это состояние нечто вроде эпматии при стрельбе из лука), то зрелище, наверно, было прекрасным. Жаль, никто не видел.

Много ярких ритуалов исполняли самураи, которые должны были бы поднять их и так высочайший боевой дух на невиданную высоту и обрушить его оттуда на врагов, сокрушая их в полное ничтожество. Например – обряд кимотори, поедание печени пленных офицеров. Особенно этим прославились нынешние самураи в лагерях американских летчиков-военнопленных на Суматре. Дорого же им потом пришлось заплатить за эти трапезы. В целом же Япония терпела страшные поражения.

Самураи шли в бой радостно. Хотя никогда не шутили. Смех, розыгрыши, юмор противопоказан бусидо, настоящему пути воина. Потому радость самурая в бою проявлялась не в шутках (в мирной жизни они тоже не шутили, ибо даже не знали, что это такое), а в легкой улыбке на губах, с какой он ловил своим сердцем пулю жалкого и низкого человечишки, который даже и помыслить не мог, в силу своей подлой природы, о благородном и эстетически прекрасном харакири.

Когда я читал воспоминания Константина Симонова, который участвовал в переговорах с японцами по результатам сражений на Халкин-Голе (лето 1939 года – японцы намеревались захватить Монголию, а советский Старший брат вступился) и страшного поражения храбрых самураев, то обратил внимание на то, что японские представители все время говорили о трупах своих солдат, которых просили выдать японской стороне. По словам Симонова, только и слышалось: трупы, на трупах, при трупах, рядом с трупами, вместе с трупами. Дескать, хорошо бы получить трупы с саблями (как бы самурайскими мечами), которые были на трупах, рядом с ними, около, и пр. Вместе, в общем. И ведь славных самураев разбили не какие-то мощные армии, а советские войска, по которым только что прокатился страшный вал сталинских чисток и армия была ослаблена обезглавливанием своих командиров, что произошло без всякого харакири и приличествующего этому неподражаемому обряду красоты и почета. Как тогда пели : ” И летели наземь самураи под напором стали и огня”.

Почему же неустрашимый самурайский дух дал сбой? Может быть дело в амуниции самурая? Конечно, форма солдат императорской армии была уже совсем не похожа на традиционный покрой самурайской одежды – какие-то немыслимой ширины шаровары, на зависть запорожским парубкам, кимоно (вроде халата), накидки, пеньковыми декоративными крыльями на плечах… (все это называлось хаори, нагабакама, хакама, и другими японскими нехорошими словами в комплексе – словом рэйфуку). Да еще все это расписано фамильными гербами. Очень импозантно. Но воевать в этих шальварах да кимоно, путаясь в складках , все равно как бородатому боярину сражаться в свой шубе до пят и рукавами до пола.

– Сержант, я в этой одежде похож на пугало!

– Это хорошо. Солдат должен устрашать врага!

Одежда – это, конечно, не главное. Почетно и величественно, но весьма проигрышно. Так или иначе, но Япония до официального запрета сословия самураев в 1867-68 гг. (реформа Мэйдзи) не проявила себя как военная держава.

Вот еще важный момент: половой вопрос. Если японцы хоть в какой-то степени унаследовали мощную сексуальную энергетику китайцев (доказательство – численность населения Китая), то на него нужно было бы давать ответ. Если у самураев вся жизнь подчинена подготовке к битвам и смерти, то как быть с древним инстинктом, который никто не отменял специально для самураев?

Семья, согласно бусидо, самураям не возбранялась. Более того, вскоре после окончания самурайского “высшего учебного заведения” (в 15 лет) молодой самурай проходил обряд инициации, в который входил так называемый пробный брак (японское изобретение, хотя есть и у папуасов) – церемониальное сожительство со своей невестой (хода -авасэ). И все-таки семья – не для самурая. Все время в тренировках на мечах и стрельбе из лука, всякое японское самбо, да в придачу вполне возможная ранняя смерть… Но половой вопрос, как у Фореля, требовал ответа! Ответ находился прямо в походе. Для этого достаточно было двух самураев. А их было гораздо больше, так что еще и выбор большой.

Давненько этот способ в Японии был найден. Независимо от Европы. И даже получил яркое воплощение в литературе. К примеру, у Ихара Сайкаку (1642-1693), который считается одним из крупнейших писателей Японии. Вот что сообщают нам японисты. По мнению некоторых японских исследователей, Ихара Сайкаку уступает лишь Мурасаки Сикибу (автор знаменитого классического романа “Гэндзи моногатари”). Сайкаку жил в эпоху японского Ренессанса (сегунат Токугава) в крупном и процветающем городе Осака и был хорошо знаком с жизнью купцов и самураев, актеров и куртизанок, авантюристов и чиновников, о которых и написаны его произведения. Особенно прославился он своими любовно-авантюрными романами (недаром в Европе его сравнивают с Бокаччо). Впервые в японской литературе он создал книгу, целиком посвященную гомосексуальной тематике – “Нансёку Окагами” (“Великое зерцало любви мужчин”), которая вышла в 1687 г.

В книге содержится такой вывод:

“Ничто на свете не способно дарить нам большую радость, чем любовь юноши – без колебаний вступайте на этот путь!”

Вот самураи и вступали. Как говаривал Козьма Прутков : “Кто не брезгует солдатской задницей, тому и правофланговый служит племянницей”.

Но… не кроется ли и в этом причина поражений самураев? Все-таки любовь при всей самоотдаче ради смерти за императора и бесстрастному лицу для самурая оказывалась очень важным делом. А вдруг нежные чувства к боевому другу-любимому одолевали чувство любви к императору? Разве ж это не могло снизить беззаветную преданность микадо и осадить напор для скорейшего достижения собственной смерти?

Да, форму самураев заменили. И время для создания свой семьи с женщиной увеличили. Но самурайский дух остался.

Сама идеология самурайства не способствовала развитию военного искусства.

И особенно – военной техники. Да и науки заодно. А зачем, если отработана техника харакири? Притом давно и надежно. Не было ни одного случая, чтобы после правильного харакири самурай выжил. Одно это должно было бы устрашать врагов. Но враги были очень тупые и многого не понимали.

Они конструировали самолеты, танки, авианосцы. Дабы трусливо прятаться в них от бесстрашных и благородных воинов микадо, которых нельзя было напугать какими-то железяками западных варваров. А самураям все эти ухищрения вроде радаров или самонаводящихся торпед не нужны. Для этого есть лучшие из них – камикадзе.

Это, конечно, гипербола. Были у японцев и самолеты, и танки. И корабли – особенно. Но… не того качества. И тактика, и само умение управлять этими машинами сильно уступали западным войскам. И даже советским. Японская техника в смысле военных машин и техника управления этими машинами заметно уступала технике совершения харакири. И самурайскому несгибаемому боевому настрою. Ибо, скажем, уклониться от идущего в лоб самолета считалось неприличным. Вообще, тактика обходного маневра, отхода, военной хитрости, маскировки не считалась важной. Не то, чтобы отрицалась, нет, ложные макеты японцы применяли, но… Что-то было в этом постыдное и безобразное. Бросающее вызов эстетике прекрасной смерти. Дух, воля и порыв к величественной и эстетически возвышенной смерти – вот что самое важное. А перебежки да укрытия…

Устрашение врага разноцветными перьями и заплечными крыльями помогало мало. И самурайский дух самопожертвования и радость смерти за императора не обращал врага в паническое бегство. Враг, трусливо прячась за броней и навесным огнем минометов, обрушивал на неустрашимых самураев тонны снарядов, бомб и пуль. И, о чудо, оказывалось, ничто человеческое, как и людоеду, самураям тоже не чуждо. Невероятно, но факт: ужас начинал стучаться в ледяные самурайские сердца.

Есть очень сильно сделанный американский документальный фильм “Япония в войнах”. Там в подлинных съемках военного времени мы видим налеты камикадзе на авианосец. Американские моряки из всех видов оружия (даже из пистолетов стреляют) устраивают наклонный как бы занавес из снарядов и пуль. Он виден как серая сплошная пелена – такова плотность огня. Камиказде, идя на таран с авианосцем, неминуемо пересекает огневой занавес и этот стальной экран просто разрезает самолет на несколько частей, которые со страшным взрывом обрушиваются в воду где-нибудь метрах в ста от борта.
А как там моряки помогают вылезать своим друзьям-летчикам из трудом севших подбитых и горящих истребителей ! Далеко до этого действительно фронтового братства красиво умирающим самураям-любовникам камикадзе.

Вот что записал о событиях на Халхин-Голе японский солдат Накамура в своем дневнике 3 июля 1939 года (эти строки цитирует Г.Жуков в своих “Воспоминаниях”):

«Несколько десятков танков напали внезапно на наши части. У нас произошло страшное замешательство, лошади заржали и разбежались, таща за собой передки орудий- автомашины помчались во все стороны. В воздухе было сбито 2 наших самолета. Весь личный состав упал духом. В лексиконе японских солдат все чаще и чаще употребляются слова: «страшно», «печально», «упали духом», «стало жутко».

И далее Жуков пишет:

“Бой продолжался день и ночь 4 июля, н только к 3 часам утра 5 июля сопротивление противника было окончательно сломлено, и японские войска начали поспешно отступать к переправе. Но переправа была взорвана их же саперами, опасавшимися прорыва наших танков. Японские офицеры бросались в полном снаряжении прямо в воду и тут же тонули, буквально на глазах у наших танкистов.

Остатки японских войск, захвативших гору Ванн-Наган, были полностью уничтожены на восточных скатах горы в районе спада-реки Халхин-Гол.

Отход с поля сражения так описал в своем дневнике старший унтер-офицер его штаба Отани:

«Тихо и осторожно движется машина генерала Камацубара. Луна освещает равнину, светло, как днем. Ночь тиха и напряжена так же, как и мы. Халхы освещена луной, и в ней отражаются огни осветительных бомб, бросаемых противником. Картина ужасная. Наконец мы отыскали мост и благополучно закончили обратную переправу. Говорят, что наши части окружены большим количеством танков противника и стоят перед лицом полного уничтожения. Надо быть начеку”.

Начеку, чтобы успеть сделать харакири, или чтобы успеть удрать? Пусть и унтером, но описано по-японски красиво. “Луна освещает равнину….ночь тиха и напряженна… “. Прямо-таки Гоголь – Тиха украинская ночь…

Но вот перебежчиков у японцев не было. Тут самурайский кодекс сыграл свою роль. Как и при расправе с советским начальником пограничных войск Дальневосточного округа и начальником краевого управления НКВД Григорием Люшковым, перебежавшим к японцам 13 июня 1938 года со всей документацией укрепрайона (он спасался от неминуемого ареста и расстрела как бывший ягодинец и друг Ежова). В 1945 году, когда нужно было забирать его с собой в Японию, японский полковник застрелил его в своем кабинете и небрежно перешагнул через труп “подлого предателя”.

Ладно, это частности. С точки зрения какой-нибудь теории систем, японская военная машина не соответствовала требованиям максимальной выживаемости, так как имела в конструкции своих элементов (солдат) слишком большую уязвимость. Представьте себе , что ли, компьютер, функциональные элементы которого при всяком небольшом повышении напряжения или встряске, или температурных изменениях включали бы программу собственной деструкции. И не только свою программу, но и в целом в компьютере была бы заложена такая программа, которая бы разрушала самое себя при небольших колебаниях параметров. Я не раз видел устройства, которые ради сохранения ноу-хау имели встроенные программы самоуничтожения при попытках их несанкционированного вскрытия. Снимаешь крышку, а внутри – пых, и все сгорело.

Вот так после капитуляции Японии сгорел самурайский японский дух.

---

Валерий ЛЕБЕДЕВ,
Бостон, США
Для “RA NY”