Виталий Сергеенков: Рождественская встреча

Наилучшие пожелания уважаемым читателям “Русскоязычной Америки”.

Здоровья, хорошего настроения, радостей жизни.

Искренне Ваш – Виталий Сергеенков.

Россия, Москва

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ВСТРЕЧА

рассказ

С Валеркой мы не виделись лет пять. Он позвонил утром 6 января. Едучи из Питера в родную Вязьму к матушке, он заскочил в Смоленск. Мы бурно встретились, потолкались по отдыхающему, как вся страна, городу и выдвинулись на вокзал. До вяземской электрички времени было еще достаточно.

В привокзальном кафе-баре народу оказалось немного. Нам никто не мешал выпивать, говорить, вспоминать буйную студенческую, комсомольскую и молодежно-журналистскую молодость. Прошло около часа нашего разговорного сидения, и я стал замечать, что Валерка куда-то выпадает, мыслями уходит и как-то тускнеет все больше.

– Ладно, колись, что у тебя случилось, что это ты незнамо куда уходишь? – напрямую спросил я.

Он шмыгнул носом, резко вдруг встал и пошел к стойке. Вернулся еще с одним графинчиком граммов в триста. Налил по пол стакана мне и себе, выпил и, не закусывая, начал говорить.

– Помнишь, ты приезжал в Питер в том убойном, ГКЧПэшном году?… Настя моя тогда в первый класс собиралась. А Ленка… Ленка очень хотела второго. И обязательно – сына. А я боялся. Я страшно боялся. Я даже не предполагал, что могу так бояться. Я с ужасом думал тогда: какие пеленки-подгузники-памперсы? Какое детское питание? Тут простыни талонов на крупу, муку, сахар, сигареты и водку… В магазинах – только аджика и горчица в свободной продаже. Людям жрать нечего! И танк по Белому дому стреляет… Этот танк я снимал. Питерское агентство журналистских расследования меня туда бросило… А она – сына хочу, и все.

Нет, я ее не отговаривал. Я молчал. Как партизан – ни да, ни нет. Но она все видела и все понимала. Она чувствовала. Особенно чувствовала эту мою боязнь. Мою трусость.
Валерка снова налил, выпил, не дожидаясь меня, и продолжал.

– Сколько ты у нас тогда в Питере поработал? Месяца два? – Я, соглашаясь, утвердительно кивнул. – Так вот, ты уехал, Настя в школу пошла. Слава Богу, только один танк стрелял. Хвала Господу, войны не случилось… А уже через месяца полтора, кажется, в ноябре, Ленка пришла из консультации и сказала, что беременна. Понимаешь, она забеременела! Но не просто так! Представляешь, она забеременела со спиралью…

Валерка вынул очередную сигарету, закурил, сделал два глотка из стакана.

– Тут снова на нее подруги с отговорами навалились. Теща неделю ездила, все беседы с ней женские душеспасительные на кухне вела. Ты же знаешь, он фармацевт, какой-никакой, но медик. Она Ленке свою знакомую гинекологиньшу, доцентшу подогнала. Нет, и та не убедила ее. Ленка вообще перестала кого-либо слушать. Решила – это знак свыше. Буду рожать и все.

К Новому году у нее уже животик прорисовывался. Все что нужно подтянулось, грудь поднялось. Она к тому времени еще и волосы отрастила. Ты не представляешь, я раздевал ее и обалдевал от нее, как двадцать лет назад. Стыдно, но хрен с ним, со стыдом, тебе признаюсь: я даже подглядывал, как она под душем стоит, как в ванне нежится, вальяжно переворачивается, как молодая и в первый раз беременная акула. Эх, что мы потом вытворяли, вернее, она со мной вытворяла… Нет, этого не расскажешь, это только наше, это мое. Это даже не для тебя, Серега. Скажу только одно: я снова любил ее, как в те, послестуденческие годы. И я снова молодым себя чувствовал. Я приезжал из командировок и не ехал в редакцию срочный репортаж сдавать, я домой мчался, я к ней летел, я хотел ее… И…, ты знаешь, мои страхи прошли. И я захотел сына. И еще как захотел. Я даже во сне его уже видел.

И так было почти полгода, может, чуть меньше. Потом эти прибалтийские события начались. Мне издательство «Патриот» предложило на них поработать. Деньги хорошие платили. Думал: почему бы для будущего своего Егорки не попахать? Неделями в Эстонии, Латвии торчал. И вот, как-то звоню утром из Риги домой – молчок. В обед – то же самое. Мне уже не по себе. Через час снова – ни Настя, ни она не отвечают. Что за хреновина? Набираю тещу, и…, – Валерка сглатывает комок в горле, запивает его остатками водки. – И теща мне выдает: Лена в больнице, в Красном кресте. Я все бросаю, на борту спецназовской «вертушки» лечу в Питер…

…Ты никогда не думал, почему так больница называется – «Красный крест»? Крест, да еще красный?! Кровавый! Цвет крови нашего бывшего пролетарского знамени? Жуть какая-то. Ну да ладно, не об этом сейчас разговор…

В палате их четверо было. И все, наверное, беременные. Ленка спала. А как те три женщины смотрели на меня! Больно смотрели. И с какой-то надеждой. И мольбой. Может, думали доктор какой новый пришел? Может, вот он и поможет, он и спасет их самих, и их детей, еще не рожденных, может…

Валерка застонал, по правой щеке его катилась большая слеза. Потом он как-то по-собачьи рявкнул, грохнул кулаком по столу, аж барменша за стойкой подпрыгнула, снова взял графинчик, пошел к стойке и вернулся с водкой. Налил почти полный стакан и залпом выпил.

– А еще больше, – продолжал он, – меня поразили-покоробили простыни. Ленка лежала в желтых простынях. Они не по цвету были желтыми. Простыни эти желтыми были от времени, ветхости, от застиранности. От нашей, прости Господи, всеобщей засранности. И это – в экстренном отделении акушерства гинекологии, где рождается, или не рождается (Валерка почти орал) будущее великой страны! Я, как только увидел ее глаза, лицо, свалявшиеся волосы, когда взял ее руку, понял: сына не будет. И вообще, ничего дальше не будет. Будет пустота. Ленку я не о чем не спрашивал, ни тогда, ни потом. Сама она ничего не говорила. И не только мне. Даже теща у меня спрашивала, что все-таки там было? А что я мог ей сказать…

После всего этого Ленка совсем другой стала. Она чужой стала всем и для всех. Она, видно, сама этого захотела. В работу ушла. Выиграла городской профессиональный, чувствуешь, профессиональный, конкурс среди преподавателей колледжей, кандидатскую заброшенную вытащила и защитилась… Остепенилась, окандидатилась. Да ведь и я был в Питере, в области не последним человеком среди газетчиков, и в Союзе нашем, журдомовском меня ценили, выставку-персоналку помогли сделать и деньги пошли. Жить бы да жить. Но она все уходила от меня, уходила… Настя все больше – у тещи. Дом рушится, семья разваливается. С работы придешь, из командировки вернешься – глухо: сидит, курит, молчит, макароны горят в кастрюле… Одиночество вдвоем – это страшно. Через два года мы разбежались-разошлись. Один я сейчас, Серега, понимаешь, один…

Он, наверное, еще говорил бы, изливал бы душу, но объявили посадку на вяземскую электричку. На посошок мы выпили еще и двинулись в подземный переход. Валерка блаженным голосом запевалы народного имени 20 партсъезда хора орал частушку горбачевских времен: «Перестройка – мать родная, хозрасчет – отец родной! Тра-та-та… родня такая! Буду лучше холостой!». Потом он вдруг резко остановился. Полез в свой фотокофр, вынул черный пакет, а из него черно-белый снимок.

– На, это тебе. Он похож на твоего Петьку и на моего не родившегося Егорку. Это я снимал в детдоме где-то под Питером, не помню… Слушай, давай еще жахнем. Муторно мне, а Вязьму я уеду утром. Матушка поймет и простит…

Мы развернулись и пошли на вокзал.

Об авторе:

Виталий Сергеенков – журналист, литератор. Родился в г. Каменск-Уральский Свердловской области. Высшее филологическое образование. Работал в различных печатных СМИ Смоленска и области, Москвы: молодежная «Смена», областная «Рабочий путь», региональный выпуск «МК в Смоленске», «Аргументы недели». Неоднократно побеждал в журналистских областных конкурсах. Победитель Всероссийского журналистского конкурса «Вопреки» («Новая газета», Фонд защиты гласности, партия «Яблоко»). Стихи, рассказы, очерки публиковались в различных периодических изданиях, в журналах: «Смоленская дорога», «Россия молодая» в альманахе “Под часами”, в “Журнальном мире”, “Литературной России”.
Член Союза журналистов РФ.

В данный момент живет в Москве.