АВТОРЫ “ЧЕРНИЛЬНИЦЫ”

Дорогие друзья, позвольте представить вашему вниманию на литературной странице “Русскоязычной Америки” поэтов и писателей сообщества “Чернильница”! Наше сообщество объединяет авторов со всего света, проводит конкурсы, организует совместные проекты с литературными содружествами, изданиями и союзами писателей. Творческие люди нуждаются в общении с соратниками и очень здорово, когда они открывают для себя новые возможности показать свои произведения.

Газета “Русскоязычная Америка” и “Чернильница” дружат уже который год, поддерживают друг друга, создают совместные творческие проекты и приветствуют талантливых авторов со всего мира. Желаю читателям “Русскоязычной Америки” провести приятные минуты за чтением и получить большое удовольствие. Будьте здоровы, счастливы и любимы!

С уважением, Наталья МАТВЕЕВА,
Координатор Всемирного литературного сообщества “Чернильница”,
Болгария.

От редакции “Русскоязычной Америки”.

Всемирному литературному сообществу “Чернильница” из Болгарии исполнилось ДВА ГОДА! Наша газета и ее русскоязычные американские читатели поздравляют “Чернильницу” с этим юбилеем, который, уверены, будет отмечаться много-много лет.

Желаем, чтобы в “Чернильнице” никогда не кончались чернила.

И написанные ими прекрасные стихи и проза дарили нашим сердцам и душам прекрасные минуты.

НАРИНЕ АВАГЯН

Нарине Авагян считается одной из лучших поэтесс современной Армении, Член Союза писателей Армении. Член Союза армянских писателей Америки. Лауреат ежегодного Международного литературного конкурса “Возлюбленные Музы” (Болгария). Творческий редактор литературно-политического журнала «Ширак».
В 2020 году была удостоена титула «Армянка года» за вклад в педагогическую деятельность и развитие культуры.

В 2021 году удостоена титула «Национальное достоинство».

Нарине Авагян автор девяти книг.

***
Непроницаемая тишина вполне,
И песни уж давно ждут откровенья,
Фонтана струйки так летят наверх, –
Они – души бездонной озаренья…
И самообличения пути
Давно прошла… Жизнь, знаю, суетится…
И рукопись в душе…Как мне пройти
Всю сопредельность, что в стихах таится?
Мне в полном забытье так трудно жить
И отделить тревожный мрак от света,
Чтоб в душу вновь гармонию вложить,
Хоть и бежит от солнца луч рассвета?

***
Свидетелем быларожденья света,
И родовых мук видела я огнь,
Мучений крик, борьба и радость – вместе, _
Стыдливой женщиной разлился небосклон…

Я видела, как из лучей рассвета
Создало утро неба синеву,
И нежным вздохом, покрывалом-ветром
Лик свой открыло миру наяву…

Свидетелем была сегодня чуда:
Надежда так рождается, живёт,
Волшебного златого света кудри
Прикрыли ночи мрачной небосвод…

И как роса предутреннею феей,
Жемчужной пеной-лентой мир прикрыв,
Застыла на ростках, алмазом млея,
Как вешних дней чарующий прилив…

И как в духовных пальцах мирозданья
Клубок завился – грёз, любви, мечты,
И как исчез в сердцах грех стародавний,
Забыл мир все оттенки суеты…

Я видела: на небосводе ясном
Рождалось утра чувственная высь,
Нет ничего возвышенней, прекрасней,
Чем миг, когда свет- магия сошлись…

СУДЬБА

Горсть надписи на лбу неся,
Тропинку прохожу смиренно,
Что было, то простила я,
Стремясь к светилу лишь нетленно…

Ты приходил лишь в холода,
С теплом – всегда в путь собирался,
Мне оставалось только ждать,
В мечту лишь веря, как и раньше…

Горсть надписи на лбу неся,
В черновиках ищу я мысли, –
Тропа над головой нависла:
Я – клинописью стану вся…

СОЗИДАНИЕ

Раскрыл глаза росток ещё зеленый
С надеждой чуть испуганной на мир,
Повесил ноги на побеги сонные
И улыбнулся, как весны кумир…

Он восхищался миром и цветами:
– Как мил и бесконечен щебет птиц,
Ласкает будто солнце мир руками,
Разыгрывают почки вешний блиц…

Свет почки мило к дереву коснулся,
Чтоб жемчугом весны весь мир расшить,
И праздником цветенья мир проснулся…

Из влажных небосвода каплет глаз
Красавицы весны безумной власть…

Перевод с армянского – Ара Геворкян

ЮРИЙ ТАБАЧНИКОВ

Табачников Юрий. Академик МАРЛИ, член СПСА, член Драматургической лаборатории при СТД, член Международной актёрской ассоциации ЭМИ. По профессии актёр и режиссёр. Израиль. г. Ариэль.

РЕКВИЕМ ПО ИУДЕ

Каменистые Иудейские горы. Куда взгляд ни кинешь, – жухлая трава, беспощадно иссушенная солнцем, да разбросанные, будто в божьем гневе гигантской дланью, кучи камней. Единственное за что можно зацепиться глазу среди красно-коричневой земли, -чахлые поросли оливок, -огороженные опять же каменными заборчиками наделы. Основное богатство близлежащих арабских семей. И пронзительно синее светящееся небо, не знающее границ, растекается по горизонту, соединяя и эти оливки , и близлежащий кибуц «Атиква Цион» , скрывающийся среди рукотворно восприявшей земли и цветущих пардесов, а также этот маленький домик-караван , как раз разместившийся на условной еврейско-палестинской «границе». На месте разрушенного в конце сороковых первого кибуца в этих местах. Небо соединило, свело на нет все грани раздела, но внизу, под его чистотой, сколько ещё страданий и боли.

Иуда смочил лицо тепловатой водой из пластиковой бутылки. Вытянул чуть дрожащими, наработанными пальцами сигарету. Терпкий дымок струйкой поплыл в сторону гор. Горы…Нет твёрдости в глазах и слезятся глаза. Ноют спина и ноги. Семьдесят семь -не двадцать. Только бы дотянуть до первых капель. А там уже можно и…Он закашлялся, погасил сигарету, вдавливая окурок в будто бы кровавую почву. Кровавую. Хотелось пойти, подремать в тени. Но нет, он должен. Это его долг, его как говорят мицва, его память, в конце концов. С трудом преодолевая боль в бунтующих мышцах, Иуда направился к выкопанной чуть выше человеческого роста яме. Постоял с минуту, то ли что-то решая, то ли…Бог его знает, что скрывается за этим «то ли». Не спеша стал спускаться в яму по приставной ярко-оранжевой лестнице.

Солнце клонилось к закату. Иуда сидел на потёртом пластиковом стуле возле своего каравана. Закончились фрукты и овощи, но спускаться в кибуцный маколет не хотелось. «Утром схожу» ,- решил он. Сколько раз ему предлагали остаться в самом кибуце. Домик, столовая, врач. Что ещё нужно для одинокой старости? Но и они, наверно поняли, что он должен, а может быть просто махнули на него рукой, мол, чудит старик. «Нет и не может быть там воды», -доказывали они: «Давно, мол, пересохло русло». «Да, знаю я всё, что вы скажете, -упрямо твердил старик, – «что нельзя два раза войти в одну и туже воду, что на пепелище не родятся всходы».

Иаков боролся с Богом, а я борюсь с судьбой. Я ведь тоже, как никак, потомок Иакова. Он усмехнулся в прокуренные усы. Вот и о Боге вспомнил. Сионисты, социалисты –«исты»… И только к старости понимаешь, что это всё чушь. Правые-левые…Есть только одна истина – ты и твоя земля. Вот и вся мудрость. Вот они все тут лежат. И балаганист Иоселе, чудом уцелевший в развалинах Варшавского гетто, всё шутивший, что такого апохериста ни Бог, ни кто-либо забрать не хотят. А вот и забрали. И ярый сионист Мордке, и рыжая Двора, строящая глазки налево и направо, так и оставшаяся лежать у дощатого коровника с перерезанным горлом, и… – Иуда затянулся, сжимая фильтр до боли в зубах…

Сколько их было…А арабский паренёк Салим, которого Орли учила письму и чтению. Вот оно, то полусухое дерево. Он не понимал, зачем во имя Аллаха убивать тех, к кому привязалось его простое, но искреннее сердце. Он предупредил Давида о нападении. Да, кажется именно это дерево. Салиму вспороли живот и повесили, как собаку, ведь по их вере у повешенного нет шанса попасть в рай. Изменник…Но ты не изменил ни своему Аллаху, ни своим иудейским друзьям. Так вот…

Иуда встал. Солнце зашло удивительно быстро. Будто в театре при смене декораций зажгли яркую, румяную Питу луны с рассыпанными блестящими точками фалафеля. Южная ночь. Южные сны.

Музыка звучит, кружит, звёзды, посёлок, как на полотнах Шагала. Ирреальность. Театральность окружения. Как будто бродим мы среди застывших декораций театра «Габима», ещё того, из России. Как цветы с неба осыпаются звёзды. Или цветы? Да разве это важно? Рива так любила фрейлехс. Еврейка из Сирии, голубоглазая, с россыпью каштановых кудрей. Ривка восточница – мизрахит, полюбила ашкеназийский фрейлехс, и как приложение к нему, Иуду. Вот тебе и правые-левые, Запад-Восток. «Иудке, – говорит она, гладя его по всё ещё пышной гриве седых волос, надень кацавейку, в яме сыро, а у тебя больная поясница».

« Ривочка, – слеза сползает по старческому лицу ( во сне доступна такая слабость),-ты же умерла пятнадцать лет назад. -Не говори глупостей. Давай потанцуем.» И они медленно движутся в разрез зажигательному ритму танца. -Жаль, что нас не видят сейчас наши дети. -Почему? – удивляется она. Вон Давид и Шломе сидят за столом, ( и, не важно в этом душном, южном забытьи, что Давид остался там, на Голанах, врастая во всё ту же кровавую землю своей и его, Иуды, плотью, сдерживая натиск сирийских танков, пришедших из прошлой родины его матери. Пришедших сравнять его с землёй. И не важно и то. Что Шломе, их гордость и надежда, забыв ключи от машины, решил поехать на автобусе. И доехал…Вон, и он улыбается, машет рукой, будто и не было того чудовищного взрыва) А затем земля, земля, земля. Он, Иуда, углубляется в почву. Свет. Ещё немного… Сквозь неплотно задвинутые жалюзи просачивалось яркое утреннее солнце.

Работа шла медленно. Силы не те. Но сантиметр за сантиметром, с невероятным упорством, тяжело дыша, пропадая в минутное забытие, он снова и снова вгрызался в грунт. Он должен доказать, что тут есть вода. Что нужно вернуться сюда, отстроить дома. Это, а не памятник у поселкового совета должно стать памятью тут лежащим. Будет вода, будут вновь голоса и смех. Снова на месте камней зацветут сады. И он, Иуда, чудом избежавший их участи, должен. Многие годы он не мог приезжать сюда. Кошмары долгими ночами держали его за горло. Ледяной рукой сжимали сердце. И вот теперь он решился. Сколько ему ещё дано прожить? День? Год? Десять? Он должен сделать так, чтобы сюда вернулись. Это его последний долг. А долги надо отдавать. И в свой последний Судный День, сможет смело предстать перед Всевышним. Ведь он кормил собой гнус, осушал малярийные болота, строил и защищал эту, завещанную предками землю. Так неужели он сломается? Капитулирует у последней черты? Нет, нет, и нет!

Через день его нашли на дне вырытого им колодца. Прислонившись к неровно срезанной лопатой земляной стене, он казалось, остановился только на миг. Только перевести дух. Только на минутку прикрыть глаза. Под его ногами, едва доставая до щиколоток, мутноватой лужицей растекалась, казалось, ушедшая навсегда вода. А синее прозрачное небо, не знающее границ, растекается по горизонту, соединяя память. Прошлое и будущее. И нас, живущих сегодня. Где-то посередине, под общим, пока не затуманенным небом.

МАРИНА СИМОНОВА

Марина Симонова родилась и выросла в Ленинграде- Санкт- Петербурге, где получила высшее образование, занималась в различных литературных объединениях, была принята в Союз профессиональных писателей Санкт- Петербурга.

С 1992 года живет в Германии. Стихи, проза, юмор для детей и взрослых, статьи, интервью , репортажи , статьи публикуются в литературных сборниках, альманахах, выходят отдельными книгами.

Лауреат международных литературных конкурсов и премий, член Международной гильдии писателей, Международного творческого объединения детских писателей, Союза писателей Северной Америки.

АМЕРИКА

Судьбой была отмерена
Мне с детства жизнь босяцкая,
Но я в судьбу не верила –
Девчонка ленинградская,
Была и в октябрятах я, и в звонкой
Пионерии,
Но о тебе мечтала я,
Америка, Америка!

Случалось в жизни разное:
И радости и горести,
Но было неотвязное
Желанье жить по совести,
Казалась идеальной мне
Тогда, с другого берега,
Страна Мечты Америка,
Страна Мечты Америка!

Ты очень часто снилась мне
Свободная и гордая,
С тобой в душе сроднилась я ,
Запретам непокорная.
Я по тебе давно уже
Часы и планы сверила,
Америка, Америка,
Желанная Америка!

Но вот случилось страшное,
Казалось, связь нарушилась…
И с близнецами – башнями
Беда на мир обрушилась,
Но вместе горевали мы
С тобою над потерями,
Америка, Америка,
Сестра моя Америка.

И вот лечу в Америку
Я выбранным маршрутом,
Начав свидание первое
С Молчания минуты.
У Монумента Памяти,
Стою слегка растерянно:
Свершилось! Я в объятиях
Страны МечтыАмерики!

Иду я по Манхэттену,
Любуюсь Сан- Франциско!
Я всю тебя проехала,
И ты мне стала близкой
Ты стала мне попутчицей
А я – тебе, уверена!
Америка, Америка-
Любовь моя Америка!

С тобою расставание
У нас не будет долгим,
Живу теперь в Германии,
Любя Неву и Волгу.
Но если жизнью будут мне
Еще года отмерены,
То прилечу не раз еще
К тебе, моя Америка,

Прошло не мало времени,
Прошли десятилетия…
Своей я стала в Мемфисе,
В Атланте, в Филадельфии.
Вдоль- поперек измерены
Мной Вашингтон с Майами
Теперь , моя Америка,
Ты мне – вторая мама!

Лицом моим доверенным
Тебя я называю,
Люблю тебя, Америка!
Люблю и понимаю!
Но если жизнь потеряна
Мной будет быстротечная,
Душа моя в Америке
Жить станет веки- вечные!

В Америке, Америке,
Катаюсь я на велике,
В Америке, в Америке,
Гляжу на мир с мостов,
И если разбираешься
Немного в эзотерике,,
Оценишь и поймешь
Мою к Америке любовь!

УЛЕТАЮ В САН-ФРАНЦИСКО»

За всё меня прости и злом не поминай
За ветренность мою и склонность к риску!
На счастье руку дай, удачи пожелай!
Я завтра улетаю в Сан-Франциско!
Не в силах ты понять,что там, где благодать-
В Америке на Тихом океане,
Я буду с сожаленьем вспоминать
О нашем незаконченном романе.

Я знаю в тех краях, куда влекут мечты
И где легко сбываются надежды,
Я точно не найду другой – такой как ты,
Такой красивой, солнечной и нежной!
Лас-Вегас, Малибу войдут в мою судьбу,
Лос Анжелес и бары Голивуда,
Где я – почётный гость, но даже среди «звёзд»
Последней нашей встречи не забуду!

Уносит самолёт меня от всех забот,
В туманный Сан-Франциско улетает…
Но что мне душу жжёт, покоя не даёт?
Уже сейчас… тебя мне не хватает!
Я этот день кляну – сам у себя в плену,
Какого чёрта мчусь я за границу?
Какой самообман: спешу за океан
Чтоб поскорей… обратно возвратиться

СОЗВЕЗДИЕ МАРИНЫ
(из цикла “Плеяда”)

Ни бабушек, ни мамы, ни сестер,
Ни папы больше нет, ни дядь, не братьев,
Не потому ли знаю с давних пор,
Что хвост трубой держать – мое занятье!
Что на храненьи у меня печать,
Багаж семьи нелегкий за плечами,
Что права не имею ныть, ворчать,
А в жизни лишь могу души не чаять.
Я в эту жизнь должна быть влюблена,
Так вдохновенно, сильно, многогранно,
Как будто рай земной давно она,
А мне в ней быть доверено гурманом.
И я должна, хочу я или нет,
Узнать час « ч», и звездный час и полночь!
Попробовать на вкус, на боль, на цвет
И соль, и неизведанную горечь.
И сделать так, чтоб голос мой звучал
От голосов других людей отлично,
Вплести в вязь дней весь свой потенциал,
Так молодо, свежо и гармонично,
Как оптимист, которому везёт,
Быть в сердце тигром, а в душе – поэтом,
Как может, вероятно, только тот,
Кто был не зря на землю послан эту!
Чтоб исходить и вдоль, и поперёк,
Чтоб истоптать сто пар сапог и посох,
Чтоб изнутри узнать ее исток,
Ещё не насладившись ею вдосталь.
За теть и дядь, за мать и за отца,
За слишком юных бабушек и дедов,
Что так и не дожили до конца,
Лишь почву подготовив для Победы.
А я должна построить прочный дом,
Изобретя точнейшую науку:
Как по цепочке передать геном
Плеяде славных правнуков и внуков.
Той, что как деды встанет в полный рост!
И как у внука младшего с картины:
Плеяда в небе вспыхнет тёплых звёзд,
Сияющих в созвездии Марины…

ВИКТОРИЯ ВАЙНЦИРЛЬ

Я родилась в славном городе Ростове-на-Дону в 1976 году. Там же окончила университет, факультет политологии, защитила диссертацию. Без литературы себя немыслю. Стихи я писала, кажется, всегда: шуточные–для друзей, волшебные – для детишек, да ещё те, которые есть моё внутреннее мечтательное «Я», вкоторых мои, возможно, странные представления о жизни. Большинство стихов написаны от мужского лица, так уж у меня выходит .Первым творческим успехом стала очаровательная детская книжк а «Анютины сказки», потом – «Мои зелеые миры» и позже «Скажите ей». Я печаталась в литературных газетах, альманахах и сборниках Ростова. Несколько авторов-исполнителей написали прекрасные мелодии на некоторые мои стихи. 10 лет я жила на юге Германии. Меня с удовольствием «просили почитать» на различных фестивалях для русскоговорящих, которых в Германии–великое множество. Теперь я живу в Варне и надеюсь быть проитанной и услышанной.

КАК МЕНЯ КАРЛ МАРКС СОСВАТАЛ

Мы встретились с ним в моём родном Ростове-на-Дону летом 2011-го, 30 августа. Это был тот ещё южный август, с тонущим в асфальтовом мареве городом, обессиленно потеющими прохожими, с измазанными мороженым детьми, поиском холодной газировки и без надежды на дождь.

Моя подруга просто спросила:

– А хочешь, познакомлю с немцами? Инженерами, между прочим!

– Душ?

– Какой душ? Ты на солнце не перегрелась?

– Да это я так, не бери в голову. Спрашиваю: инженерами человеческих душ?

Катюша ненадолго призадумалась.

– Да вроде нет, они какие-то текстильные машины инсталлируют.

– Жаль. А то очень надо.

И чего я, собственно, в этих немцах не видела? Люди как люди, а всё-таки экзотика на нашей степной периферии. Мы ведь кто? Правильно! Ворота на Кавказ. Вот армяне и азербайджанцы – у нас это не диковинка, а немцы – интересно же!

Не то чтобы мне было скучно, вовсе даже наоборот. Работа и мною же потрёпанные, пятнадцатилетние отношения с гражданским мужем, прекрасным, между прочим, человеком, сжирали почти всё: время, бензин, нервы.

Хотя было и приятное. Наклёвывался стремительный курортный роман с байкером и, кстати, чемпионом мира по акробатике Костиком Карабчуком. Всё с ним было недосказано, да к тому же с синяками. Нет, вы не подумайте плохого, он учил меня делать сальто. После нескольких сотен попыток (я же упорная) заслуженный тренер России сдался, зато я по сей день сносно кручу «колесо».

Белобрысый лучезарный Костик пригласил на Чёрное море. Впрочем, не совсем так. Недалеко от Анапы, в посёлке Витязево, проходили очередные международные акробатические соревнования, и моя кандидатура рассматривалась в качестве болельщика. Я ж приняла приглашение за перст судьбы и, с присущим мне энтузиазмом, принялась скупать самые откровенные модели купальников, пёстрые парео, мини-шорты и солнечные очки, ужасно модные, во всё лицо, как у голливудских див 60-х годов или, как говорила моя мама, а-ля черепаха Тортилла.

И вот, в двух днях от занимающей меня поездки я иду знакомиться с немцами.

– Катя, а это точно прилично? Не хочу навязываться.

– Да всё нормально! Не робей! Они весёлые. Посидим, посмеёмся, расслабимся, в конце концов. Вспомнишь школу, уроки немецкого. Ребята в Ростове всего-то месяц. Только учти: мой – красивый, твой – весёлый. Идёт?

– Эх, Катюша, тебе что, мама не объясняла, что с лица воды не пить?

– Кстати, про «пить»! Пить будем красное сухое. Ты как?

– Да ты что, нас же потом на жаре вмиг развезёт! А знаешь, может удастся моей «немке» Любовь Павловне нос утереть за пожизненные трояки. Я из-за неё от отца столько «кренделей» выхватывала. Протягиваю папаше трясущейся ручонкой дневничок, а там уже Любашины «кумачи» про Perfekt. Ну и, хоп, лови доча подзатыльник. Любаша, та не со злого сердца, просто не знала про родителя моего, а писать любила. Стыдно было рассказывать, что с Perfekt не очень, так как очередной семейный дебош затянулся за полночь.

– Ого ты вспомнила, мать, дела давно минувших дней! Чего раскисла? Теперь-то всё хорошо!

– Ох, хорошо-то как, Катюша! Кисельная река с молочными берегами!

– Да на тебя не угодишь!

…Собирались мы долго, оделись, что называется, по последнему писку ростовской моды. Мой коротенький зелёный сарафан, начавшись тонкой бретелькой на шее, нежно обхватывая талию, очень быстро заканчивался уже на середине бедра и вовсе не скрывал загорелых коленок. В купе с длинными рыжими волосами отражение в зеркале производило неизгладимое (по крайней мере, на саму хозяйку отражения) впечатление. Катюша – типичная голубоглазая светловолосая славянка с мозгами, как у Билла Гейтса и Анатолия Вассермана вместе взятых, рисует и в живописи разбирается, мама не горюй. На ней, как сейчас помню, каблучища сантиметров пятнадцать, никак не меньше, в носу – здоровенная серьга (это она так борется с системой).

Мне бывает сложно понять её умозаключения о взаимосвязи между социальным самовыражением и серьгой в носу, но сейчас не об этом.

Довершали образ потрёпанные не временем, а самой же Катей джинсы, хотя и времени на это ушло дня три, и белая балахонистая рубашка, завязанная невообразимым узлом. Ещё немного, для порядка, повертевшись перед зеркалом, мы, две южные красавицы и умницы, поехали на Пушкинскую под памятник, соответственно, Пушкину, где и было условлено место встречи, а его, как сказал классик кинематографического жанра, изменить нельзя! Из строк великого поэта, силуэт которого уже вполне узнаваемо маячил метрах в ста, только и вертелось в голове про кружку («выпьем, добрая подружка….»). Пить на жаре хотелось ужасно, а разливной квас по дороге так и не встретился. Зато встретился прохиндей и балагур, зачинщик всех попоек, дружеских посиделок и встреч одноклассников Андрюшка Стульцев.

– О, приветствую вас, прекрасные создания, божественные феи, нимфы и наяды!

– Привет, Дейка! – отвечаю я.

Дейка – это от Андрейка. Мы его так в классе дразнили, потому что он долго «р» не выговаривал.

– Нас же тут всего двое, и уже столько лестных эпитетов. Спасибо, конечно, на добром слове!

Андрей широко заулыбался во весь рот, нечаянно демонстрируя присутствие кариеса на той стадии, когда даже не специалист-стоматолог знает, как это называется.

– Всё, девочки, потому, что я к женскому полу большое уважение имею. Кстати, вы слышали новую песню Розембаума?

– Не-е-ет, – заинтригованно протянула Катюха.

– «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла», – горлопанил радостно Андрей. – «Гоп-стоп, ты много на себя взяла-а-а-а!»

– Всё, хватит! На нас уже, между прочим, люди оглядываются! – разозлилась я.

– Это… Девчонки, короче, дайте 500 рублей. С отдачей. У меня, кстати, день рождения скоро. Тридцать лет исполняется!

Я порылась в сумочке.

– Держи стольник, – протянула я купюру.

– Да ты что, – запротестовала Катя, – он же никогда не отдаст! И день рождения у него в феврале! Точно помню, как Светка, его бывшая подружаня (ещё та оторва), про этот чудесный праздник рассказывала. Они, как водится, днюху в кабаке отмечали: пили, ели, веселились, а потом Андрюшку-то и потеряли. Искали часа три, всей торжественно-пьяной компанией – февраль ведь, замёрзнуть может. Ну, что ты думаешь? Нашли! В мусорном баке возле подъезда! Ноги на автопилоте к родному подъезду привели. Соседка как раз старое пальто на помойку отнесла, моль его почти съела, так Андрюше винтажная вещичка пригодилась. Он драпом прикрылся, кошачий воротник на щёку натянул и спит спокойно, а люди ищут! Между прочим, нервничают! Да, Андрей?

– Вздорная ты, Катька, баба, сплетница к тому же. Не было такого!

– Да уж, занятная история, – расстроилась я. – Ладно, бери стольник – и с днём рождения!

– К тому же мы уже опаздываем.

– А вы куда? – полюбопытствовал юбиляр.

– Да мы вроде как с немцами знакомиться, – обронила Катя.

– Ну, вы, девчата, вообще того, чокнутые, – развеселился Андрей ещё больше, и что есть мочи заголосил «Расцветали яблони и груши…», радуясь нашей глупости, хорошей погоде и приобретённым на ровном месте ста рублям.

Мы с Катей припустили. Идти оставалось совсем недалеко. Вот он, Пушкин, а под ним двое и, по-моему, уже слегка нервничают. Катюша больно дёргает за руку.

– Мой – тот, что повыше, Тобиас. Поняла?

– Оставь тётеньку в покое! Я, может, живых немцев в последний раз только по телевизору видела.

Подходим. Мне, если честно, не по себе, какой-то неловкий момент. Смотрю на Катиного персонажа и немного огорчаюсь.

Тобиас — высокий брюнет с правильными, до скуки, чертами лица, очень модный и юный, слишком смазливый, чтобы быть интересным кому-то ещё, кроме самого себя любимого. Хотя…

А вот второй… Второй в чёрной майке с надписью на английском «Харлей Дэвидсон». «Мотоциклист, что ли», – пронеслось в голове. Из- под короткого рукава футболки кокетливо выглядывает «хвост» татуировки. Причём «хвост» и в прямом, и в переносном смысле. То есть видно, что это нижняя часть какого-то фантасмагорического животного.

Подумаешь, хвост, смирилась я, всё ж лучше, чем «купола». А ещё у него длинные волнистые волосы, собранные в хвост. До чего же «хвостатый» товарищ.

– Mein Name ist Frank, – сказал приятным баритоном «мотоциклист» и с чувством (как мне показалось, иронии) посмотрел на меня.

Я подняла глаза на него. Мы смотрели глаза в глаза. Земля завертелась и рухнула, уплывая из-под моих ног. Ощущение было, как в фильме «Летят журавли». Помните? Когда только небо, стволы деревьев и его лицо, и ещё голова так кружится под музыку, которую слышишь только ты. На самом деле, конечно, ничего не произошло. Мы просто стояли друг напротив друга, и моё сердце так громко ухало, что я боялась, что он это услышит и всё сразу поймёт, и будет неприлично потому, что я ведь ничего не знаю про его пульс.

Тем временем он просто рассматривал меня. Взгляд тяжёлых, тёмных, как маслины, глаз, упёрся, кажется, в мою переносицу и не желал перемещаться. Какое лицо! В голове, в поисках глупой аналогии, завертелся калейдоскоп из киноактёров. Точно! Чем-то похож на Бандераса! Вот таким тогда он мне показался – этот парень Франк!

– Victoria, – с трудом выдавила я, понимая, что затянувшееся молчание становится неловким, и пожала протянутую руку, крепкую и очень мужскую. Ну, знаете, бывают такие руки, когда точно понимаешь, что человек их правильно применяет, я имею в виду «гвоздь прибить, картину повесить».

Катюша и Тобиас в это время весело объяснялись на плохом английском, отчаянно жестикулируя, очевидно, выбирая направление дальнейшей прогулки. Причём Катина рука чётко указывала «прямо и налево», в сторону итальянского ресторанчика, где подают Cabernet Sauvignon.

А Франк так и не выпустил моей руки.

Он не был юн, не был высок, не имел греческого профиля, но это было так, как описывают в дешёвых одноразовых книжках с мягким переплётом, когда ты вдруг понимаешь, что тебя держит за руку кто-то особенный, который изменит твою судьбу, и это уже происходит прямо сейчас.

Но это были мои ничем не подтверждённые мысли. Где были его мысли, приходилось только гадать. Зато бабская глупость пронеслась галопирующим аллюром в моей голове: «Зачем нацепила такой откровенный сарафан? Почти мини, да ещё и декольте! Говорила же неувя- даемая, бессменная Эвелина Хромченко, эксперт моды всея Руси: «Бабоньки, или то, или другое, всё вместе – только на пляже!». Я начинаю судорожно одёргивать ситцевый подол. «Между прочим, – звучит в голове как оправдание, – на солнце сейчас +40 по Цельсию». Мы, конечно, всё ещё прячемся в тени великого гения, но и тут тридцатка, как минимум. А кому сильно жарко, тот, как мантру охлаждения, повторяет слова из незабвенного русского мультика: «Эх, послала жена за ёлкой…». Пронеслась подлая мыслишка: «Хорошо, что у Катьки всё ещё хуже!» На ней вообще куражистые пятнадцатисантиметровые «платформы». В Германии так точно не ходят, или того хуже, ходят женщины древнейшей профессии. Никак не тянем мы на европейских барышень! В лучшем случае – на эксцентричных провинциалок.

«Как будем, гражданочка, выходить из положения?» – спрашиваю себя я. На то человеку и голова дана, чтобы ею есть. Да-а-а, старая прибаутка, а настроения прибавилось!

– Франк, из какого вы города? – спрашиваю по-немецки, с благодарностью вспоминая школьную программу.

– Из Трира, – отвечает он, не подозревая, как же я рада, что именно ТАМ он родился.

– Ура! Любочка Павловна, училка моя расчудесная, целую и обнимаю вас! Я ведь на экзамене как раз этот билет вытянула (ну, вернее, про Карла Маркса)! До сих пор от зубов отскакивает! Всё знаю про древний античный город, и о местном его жителе Марксе, и о его судьбе, и о музее, и даже «Капитал» цитирую! Вот! Вот она – чудесная светская тема для беседы, призванная сгладить порочность голых коленей и прослыть интеллектуалкой!

Я начинаю быстро и восторженно рассказывать на немецком про монументальный экономический труд «Капитал», про воплощение идей в социалистическую действительность, про Карлова Марксова друга Фридриха Энгельса…

Франк сначала слушает очень серьёзно, потом недоумевающе (хотя мне на тот момент думается, что восхищённо), потом начинает гомерически хохотать и никак не может остановиться. Наконец, начиная понимать, как нелепо выгляжу с моим пафосным политиче- ским этюдом под прекрасным голубым небом и рассвеченным всеми красками августом, я тоже взрываюсь смехом. Сладкая парочка,
Тобиас и Катя, просто глядя на нас, тоже заливисто смеются. Потому что хорошо, потому что лето, потому что любовь…

Ровно через год после этой встречи 30 августа мы с Франком поженились в городе Трир. До сих пор думаю, что благодаря Карлу Марксу.

ИГОРЬ МАРКЕС

Игорь Маркес родился в 1964 году. В недавнем прошлом – художник-реставратор. Публикации в международных электронных и печатных изданиях: «Новый Ковчег» (Украина), «Свой вариант» (Украина), «Понедельник 5» (Израиль), «9 муз» (Греция), «Европейская словесность» (Германия), «Литературная столица» (Россия), «Душевная поэзия» (Франция), «Камертон» (Россия), «Твоя глава» (Россия), «Фабрика литературы» (Украина), «Отражения» (Россия).

Участник международных поэтических конкурсов – «Созвездие духовности» (специальный диплом), «Интерреальность – 2018», «Интерреальность – 2019» (шорт лист), «Русский стиль – 2019» (шорт лист), «Золотое перо Руси» (серебряный лауреат в номинации «Музыка» – диплом им. Р. Казаковой), «Звезда Рождества 2020» – 2 место.

В 2019 году вышел первый поэтический сборник – «Стихи».

***
И если ты сможешь – иди и смотри,
Зажав, словно камень в холодной горсти,
Дрожащее сердце. Иди и проверь
Места, где безумствовал раненый зверь.
Пути да тропинки, найди каждый дом,
Где знают его и где помнят о нём.
Где дни все мертвы, где считают следы
Весны окаянной в объятьях беды.
Где дети в подвалах взрослеют к утру,
Где призраком город стоит на ветру,
Где колокол ветхой церквушки опять
Басит и басит. И его не унять…

И если ты сможешь – иди и смотри,
Зажав, словно камень в холодной горсти,
Дрожащее сердце…

***
Пока есть время не читать о том,
Что ты давно среди живых не найден,
Что слог твой ни высок, ни чист, ни складен,
А строки, в прошлом вышитые гладью, –
Обман, и надобно крестом, крестом
Расшить поля над страждущим Христом!
Веди судьбу по дымным пепелищам,
По городам, по сёлам, по дворищам
Девчонкой беженкой, старухой нищей,
Последним став невзорванным мостом
Меж тихим прошлым и спасённым завтра,
В чаду, в дыму, в пожарах смрадных марта.
И Ночь темна. И дьявол мечет карты,
И время есть не знать ещё о том,
Что ты давно среди живых не найден…

***
Так жаден век, так страшен год –
Торгует небо тишиною,
И мы стоим вдвоём с тобою
Среди беды, среди невзгод.
Всё ближе всполохи грозы,
Всё чаще стук у сердца рваный,
А мы заштопываем раны
Небесной зябкой бирюзы.
А нам осталось, взглядом взгляд
Держать в безумии вселенной,
Не стать монетою разменной
В холодный чёрный снегопад.
Так жаден век, так страшен год –
Торгует небо тишиною…

***
Когда в тебе пустые смыслы множатся,
Растут во сне колючею осокою –
Не прошлые мгновения итожатся,
Разбитые влетевшими осколками.
И старые слова теперь опорою
Совсем не кажутся в пришедшем мороке,
Когда сирены ссорятся со скорою,
И ловятся минуты рваным волоком.
Когда все окна скотчем обнадёжены,
И шторы, к ночи сотканы из темени,
Тогда, наверно, ощущаешь кожею
Всю ветхость нынешнего времени.
Тогда внутри, в той пустоте испуганной,
В той пустоши, что кажется безмерною,
Найди свою любовь, девчонкой худенькой
Стоящую над бездною и скверною…

***
Ты видишь – день мой занемог
Простудной моросью дождливой,
И дверь скребёт нетерпеливо
Промокший кот, учуяв ливень.
И тает, тает к ночи слог
В строке, пропитанной печалью,
А ты под вязаною шалью
Стоишь у тёмного окна,
Совсем одна, совсем одна…
Совсем одна средь тишины –
Окна немое отраженье,
Миров случайных сопряженье,
Как сон, иль яви наважденье,
Моей непонятой вины.
Моих дождей и строк тревожных,
И дней, что бродят осторожно
По лужам чёрных вечеров,
Средь сонных улиц и дворов…
Ты видишь – день мой занемог
Простудной моросью дождливой…

***
И только ночь…. И только сыч
Спросонья ухал недовольно,
И сыростью дышал кирпич,
Дождливый день впитав невольно.

И облако, касаясь крыш,
Лежало сверху мятой шапкой,
Скребла полы тихонько мышь,
Внизу хозяйствуя украдкой.

А окна мёрзли на ветру,
Друг к друг зябко прижимаясь,
Фонарь, играясь, мошкару
К себе манил, в ночи качаясь.

И было всё как и всегда
В моём дождливом, стылом мае,
Сыч, правда, плакал иногда,
Совсем весну не принимая…

***
В такие дни Господь дремал,
И небо падало дождями,
И был себе немного мал
Наш мир в просветах между снами.

Всё сжалось враз – квадрат окна,
Таких же несколько напротив,
Менялись краски и тона,
И таял клён на повороте.

Штрихом к штриху стирался день,
Дорога в небе обрывалась,
В поклоне пятилась сирень,
В дожде покачиваясь вяло.

Исчезло всё. Хрустальный свод
Нашёл пристанище по лужам,
И мокрый ангел небо вброд
Пройти пытался неуклюже…

В такие дни Господь дремал…

***
Свет вечерний, свет усталый,
Время выпито до дна,
Пиджачишко обветшалый,
Бледной пуговкой луна.

И дорога – пыль да скука,
И тоской звучит закат,
И ложится прямо в руки
Мне вишнёвый снегопад.

А у ног клубочком рыжим
То ли солнце, то ли кот,
И безмолвен и недвижим
Тополь дремлет у ворот.

Свет вечерний, свет усталый,
Время выпито до дна…

АРА ГЕВОРКЯН

Ара Геворкян — поэт, прозаик, переводчик, драматург, автор около 40 книг стихов, переводов, драм, рассказов. Родился в 1951 году. Преподавал русский язык в армянских школах, работал зав.кабинетом русского языка и литературы в Институте усовершенствования учителей родного города Гюмри. Во время землетрясения в Сев. Армении потерял семилетнюю любимую дочку Анушик, которой в дальнейшем посвятил 7 книг. После бедствия был приглашен в город Ростов-на-Дону, где поставил свою драму “Тигран Великий” в Ростовском Академическом театре, открыл армянское радио, выпускал международные Альманахи «Жизнь в небо влюбляясь».. В его переводах выпущены 5 томов Антологии армянской любовной лирики, Антология “Женская лирика Армении”, 2 тома “Поэзии и прозы земли Ширак”, перевел до 150 армянских авторов на русский язык.

ЭТИ КРАСНЫЕ ИТАЛЬЯНСКИЕ ТРУСИКИ…

Ну, уж чего только я не повидал за время своей двадцатилетней жизни в Ростове… А сколько было комических случаев, один из которых я вам расскажу…

Жил я на первом этаже бывшего общежития, и нам предоставили эту двухкомнатную квартиру как семье из зоны бедствия… На третьем этаже жил армянин из Талинского района Армении, бывший полковник милиции Джоник Генджоевич, который последние тридцать лет работал в Ростове, любил женщин, а в конце своей милицейской карьеры умудрился с хорошенькой любовницей попасть в аварию, после чего ему почти удалили половину черепной коробки, и он потерял почти 70 процентов зрения. Но часто мне жаловался:

– Арам ( он никогда не звал меня Араиком), ты понимаешь, беда со мной, как я вышел из аварии и остался жив, женщины стали больше меня притягивать, мне кажется, мой головной мозг напрямую связался с половыми потребностями. Позор какой-то…

Ну, что скажешь, такому человеку, я тут же хвалил его, что он настоящий мужчина и таким останется до конца, и это ему чрезвычайно нравилось…Джоник был человеком широкой души, последним куском мог поделиться с другом, плюс говорил на таком своеобразном западноармянском родном мушском диалекте, что мы с ним стали закадычными друзьями до самой его смерти…

Единственный минус его был в том, что он был «вольным казаком», никак не мог примириться с женой и сыном и регулярно выгонял их из дома, и они,бедные, нанимали квартиру и жили отдельно… А Джоник хоть и был уже шестидесятилетним, каждый Божий день менял своих красавиц, обещая каждой из них свою однокомнатную квартиру… И был такой шустрый, что каждый год ехал отдыхать бесплатно, забирая с собой одну из своих фурий в качестве сопроводителя…А говорил на русском не лучше нашего Сержа Азатовича (бывшего президента Армении), но даже этот минус становился в глазах его любовниц плюсом…

Я каждый раз вел свою пропаганду, что если только он рискнет переписать квартиру на кого-либо, тут же конец нашей дружбе. Ибо у него был единственный сын, хороший парень Гарик с армянской болезнью… Жена Джоника дружила с моей Луизой, звали её Мави, была она простой армянкой, жившей только ради сына. И в сложных ситуациях, связанных с Джоником, они обращались ко мне, зная, что я – их единственный защитник и спаситель…

Но вот к Джонику зачастил приезжий армянин, молодой дудукист из Армении. Такой высокий, приятный, но уж кому, как не мне знать его скрытые мысли? Приходил с подарками, то мясо притащит килограммиков шесть, то на шашлык нас пригласит… Но я уже вечером делал Джонику нагоняй:

– Смотри, у него свои планы, только попробуй переписать на него квартиру, обидишь сына. Джоник со мной соглашался и говорил четко:

– Арам, ты прав, он хитер и знаю, куда клонит… Всю жизнь я работал ментом, кого он хочет обдурить?

Но вскоре сын чуть ли не второго-третьего дудукиста Армении Рубик сам обдурил себя самого. Завел себе двух любовниц из чалтырских армянок, крупных, попастых и грудастых до крайней степени… Он хорошо играл аж на четырёх армянских инструментах, и его начали каждую неделю приглашать на свадьбы… Дудук настолько стал распространенным в Ростове, что Рубика приглашали не только армяне Ростова и прилежащих районов и сел, но и цыганские бароны…

Однажды ночью в два часа Рубик звонит ко мне в дверь… Пьяный, как последний сапожник из Гюмри, но в его красивых воловьих глазах чувствую вопрос…

Он ничего не говоря (слава Богу, мои мальчики и Луиза спят), выкладывает на стол свой изящный дипломат, открывает, и мои глаза поднимаются к потолку: Боже мой, три пары прекрасных женских наутюженных трусиков весьма обворожительных цветов…

Я пошутил:

– Ты что, пришел ко мне ночью женские трусики продавать? – и я загадочно смотрю в его заплывшие глаза.

Он собирается с духом и говорит:

– Да, нет, брат, пригласили меня на цыганскую свадьбу, после свадьбы хотел поставить инструмент в дипломатку, смотрю, а внутри эти трусики… Я там ничего не сказал, не дай Бог ещё цыгане на кол посадят меня… Но я сам не знаю, что это… Ты можешь найти ответ на этот вопрос?

И мне стало любопытно, утром в девять часов поехали мы с Рубиком к моей знакомой цыганке – гадальщице Людке… Она тут же объяснила нам тайну этого явления:

– Ара-джан, у наших цыганок есть такой обычай, они тайно кладут свои любимые трусики в сумку или чемодан тому мужику, кто им понравился, но он никогда не узнает, кто это сделал… Пусть не суется в эти дела, это опасно, откуда мы знаем, кто это сделал: молодая девушка или замужняя цыганка?

Ну, Рубик и не захотел узнать тайну, был изрядным трусом, к тому же еле успевал после трудового дня посещать своих армянских толстушек…

Но судьбе было угодно, чтоб он пострадал именно из-за женских трусиков… Через неделю он приходит в гости к Джонику и плачет, как последний мальчишка. А я у Джоника. Напоили мы его уже достаточно, и он, пьяный и весь в слезах, рассказал грустную историю своей жизни… Оказывается, чалтырская толстушка попросила у него 500 рублей, чтобы купить галантные изящные красные трусики. Как он мог не исполнить её желание? А как сегодня случайно заехал к ней, увидел эти трусики, валявшиеся на полу, а заодно узрел свою любимую в объятиях какого-то верзилы, рычащего от страсти и удовольствия…

А Джоник Генджоевич тут же выписал ему серьёзный рецепт-вердикт:

-Так тебе и надо, баран… Ты бы лучше повесился, вместо того, чтобы появляться у нас. Дурак, зачем ты приехал в Ростов, чтоб содержать любовниц-армянок? Остался бы в Армении, их там без счёта… Иди к своей жене, а то тебе скоро придется и ей покупать красные итальянские трусики с вырезом посередине…

Рубик согласился с Генджоевичем, даже будучи пьяным понял намёк, и затем стал таким примерным мужем, что его жена при встречах с нами сияла от удовольствия… А Генджоевич говорил по каждому поводу:

-Этого ишака Карапета больше ничем не отвлечешь от жены… Стал примерным семейным болваном…

ГРИГОРИЙ ГАЧКЕВИЧ

Григорий Гачкевич пишет стихотворения для детей.

Член Союза писателей Северной Америки, Международной гильдии писателей.

Родился в 1973 году в Молдавии.

Автор поэтических книг для детей: «Весёлый Алфавит!», «Какого цвета зебра?», “В синем небе я купаюсь!”, «На оладушки!», «Простая радость», “Путешествуем с загадками”, “Путешествуем с новогодними приметами”, “Я – в игре!”, “Черепаха с бахромой”, “Поболтайте с бегемотом!”, “Плюшевая корова” и др.

Автор многочисленных публикаций в московских журналах «Свет столицы», «Новые витражи», в литературных альманахах «Гиперборей» (г.Тюмень), «Новый енисейский литератор» (г.Красноярск), а также в различных международных поэтических сборниках.

Лауреат литературных премий:

– Всероссийского конкурса «Лебеди над Челнами-2021»;

– конкурса «Мгинские мосты-2021» Комитета по культуре Ленинградской области и Союза писателей России;

– конкурса “Открытая Евразия – 2021” в номинации “Лучшая работа для детей”, организованного некоммерческой организацией EurasianCreativeGuild (London) при поддержке Издательского дома Hertfordshire Press (London);

– имени Анны Сниткиной-Достоевской (2021) Союза писателей Северной Америки;

– «За лёгкость пера» (2021) издательства “Четыре” (Санкт-Петербург);
– имени Евгения Шварца в номинации «Стихотворения для детей» Международного литературного конкурса «Славянское слово-2021»;

– конкурса «Человек слова» издательства «Четыре» (г.Санкт-Петербург) в номинации «Детские темы»;

– “Простаки за границей” имени Марка Твена Союза писателей Северной Америки в номинации “Поэзия”;

– конкурса «На енисейской волне-2021» независимого литературного альманаха «Новый енисейский литератор» (г.Красноярск).

Живет в Кишинёве, Молдова.

Сила воли
Шоколад я брал кусками,
Отделяя от фольги,
Не узнать бы только маме! —
Бог какао, сбереги!
Надо ж было древним майя
Подарить нам шоколад!
Вот теперь его ломаю,
Ем и сам себе не рад!
Но содержит столько счастья
Каждый маленький квадрат —
Оказался в твоей власти,
Мой любимый шоколад!
Но, хоть ты безмерно близок,
Я — мальчишка волевой!
«Стоп!» сказать своим капризам
Знаю способ я простой:
Спрячу в шкаф остаток плитки
И на месяц сберегу.
Больше ни одной попытки!
Как считаете: смогу?

Песни красок
Я сегодня пел с цветами
Самых щедрых в мире красок,
Что по небу шли волнами
Карнавальных ярких масок.

Красный цвет пел о клубнике,
О закатах и рассветах,
О рубиновой гвоздике
И гранатовых браслетах.

Пел оранжевый о соках,
Что таятся в мандаринах,
О роскошествах Востока
В ослепительных витринах.

Жёлтый цвет мне пел про лето,
Двор с полуденной жарою,
Про друзей на речке где-то
С дыней ярко-золотою.

Пел зелёный цвет о травах
С чистой утренней росою,
О задумчивых дубравах,
Дорожащих тишиною.

Голубой на небосклоне
Об озёрной пел мне глади,
О ручейном перезвоне
И принцессином наряде.

Синий цвет мне пел о море,
О далёких южных странах
И о храбром командоре
В буйных, шумных океанах.

Фиолетовый украдкой
Пел о залежах сапфиров,
О фиалке нежной, сладкой
И о мантиях факиров.

Повторяя песни эти,
Я взглянул на небо снова
И увидел, как мне светит
Чистой радуги подкова!

Шарики
Лето. Было очень жарко
В эти выходные,
Мы купили возле парка
Шарики цветные.

И потом в квартире нашей,
Как на карнавале,
Мы с моей сестрёнкой Машей
С ними танцевали.

Красный, желтый, голубой,
И зеленый с синим,
Есть и шарик золотой –
Он такой красивый!

Мы играли допоздна –
В комнате летали,
Но настало время сна,
Да и мы устали.

Тихо в сумраке ночном,
Но на самом деле
Эти шарики потом
В сны к нам прилетели.

И бродили мы во сне
Вместе с ними по Луне.

Клубок счастья
На подушке у окошка,
Словно шерсть в цветных клубках,
Два котёнка, кот и кошка
Дремлют в солнечных лучах!
Наблюдая счастья всходы,
Не могу понять совсем,
Почему же про невзгоды
Говорят «клубок» проблем?

Морской волк
Был задумчив пёс и тих,
Сидя на причале;
Нюхал кудри волн морских,
Что под ним шуршали,
Наблюдал он, как с волной
Берег в пене таял,
Но тряхнул вдруг головой
И волне пролаял:
«Слышал я, что где-то тут
Волки есть морские.
Сколько их и как живут,
И они какие? —
Любят выть ли на Луну
Звёздными ночами
Или воют на волну
С дерзкими очами?
Всё про них хочу узнать!» —
И добавил строже:
«С волком мы — ни дать, ни взять
Очень ведь похожи!»
Море не дало ответ
С новою волною,
Но услышал пёс «Привет!»
За своей спиною.
То был старый капитан
Смелых мореходов,
Седоусый ветеран
Странствий и походов.
И сказал он псу тогда
С хрипотцой, но с толком:
«Звался в прошлые года
Я морским, брат, волком.
Где я только не бывал,
Счёт морям потерян,
Даже сам девятый вал
Мною был проверен!
Океаны бороздил,
Пережил немало,
Но ни разу я не выл,
Стоя у штурвала…»
…Пёс вильнул хвостом своим
И подумал: «Всё же
Друг на друга мы с морским
Волком так похожи! —
Как мечтаю я взлетать
Над крутой волною!
Всех хочу с собой позвать! –
Кто, друзья, со мною?»