КОНСТРУКТОРЫ РАЗУМА: КАК В ГОЛОВАХ СТРОЯТ МИР, КОТОРОГО НА САМОМ ДЕЛЕ НЕТ

Мир, который дают нам медиа, лишь частично совпадает с нашим. У каждого есть свои интересы: у власти – свои, у населения – свои… Медиа должны совмещать эти интересы в единой картине мира, в чем, вероятно, и должна быть их основная функция. Но часто медиа подстраивается под основного игрока, продвигая его картину мира всем. Народ становится таким только в период выборов…

Хоть мы живем в реальном мире, но он часто является не таким, каким бы нам хотелось. Тогда мы сами начинаем видеть в нем то, что нам хочется. Или то, что нам подскажут. И власти имеют возможность быть наиболее сильным игроком на этом поле. Сотни и тысячи информационных и виртуальных потоков связывают нам руки и ноги, чтобы мы двигались по правильному пути. Но это тот путь, который правильным считают они, а не мы…

Наиболее активно строит наш мир пропаганда, которая каждый раз меняет свои названия, но все равно остается на плаву. Пропаганда вводит в мир постулаты, которые потом начинают реализовываться. Например, пропаганда многократно повторяет “В жизни всегда есть место подвигу”, программируя наше возможное будущее поведение. Однако достаточно одной фразы Жванецкого “В жизни всегда есть место подвигу. Надо только быть подальше от этого места”, чтобы эта онтологическая интервенция внесла смятение в наши умы.

Жванецкий в принципе был разрушителем советской идеологии. Но это разрушение было спрятано не прямо, а как бы на втором ходе, поэтому он был официально разрешенным, но неофициально любимым. Он действует не прямо, как пропаганда, а как бы на втором шаге, когда ему никто не противоречит.

А. Колесников интересно заметил о Жванецком: “Жванецкий — писатель-трагик, показывавший непроходимую безысходность советского абсурда. В том числе абсурда советского социолекта — деревянного казенного языка, которым пыталась изъясняться страна, из последних сил прикрывая рвущийся наружу поток языка неформального. Трагик, смеявшийся и над сегодняшним временем — не зло, а с мудрой горечью. Тексты Жванецкого полны самокопания, недовольства собой, даже разочарования в себе, трагического ощущения мира. Чем старше он становился, тем в большей степени философскими становились его хохмы. Прямо как в жестоком анекдоте о распятом после погрома на дверях синагоги раввине: «Ребе, вам не больно?» — «Да нет, только когда смеюсь»”.

И еще: “представьте себе перевод на английский миниатюр Михаила Михайловича — это же в принципе невозможно, столько там слоев, тройных смыслов, игры слов, намеков, рассчитанных исключительно на советские рецепторы! Жванецкий — (быто) писатель советского времени. Оно узнавало в его скетчах само себя. Комическое, внешне незлобивое описание реалий обманывало цензуру”.

А может, и не обманывало, поскольку разумное государство должно обязательно давать возможность для “выхода пара”. И в советское время были пьесы, тексты, фильмы, которые имели большой эффект, и цензура их не трогала.

Есть несколько вариантов ответа. Один из них – недосмотр, но в это сложно поверить. И второй – заступничество кого-то в верхах, что бывало. Или третий – самый маловероятный: система могла давать каждому социальному слою что-то свое. И поскольку реальных призывов к свержению власти там не было, то вполне возможной была малая уступка власти.

Мы социальные существа и чаще всего пойдем за крысоловом с дудочкой из сказки, чтобы быть как все. В свое время жесткая советская модель пропаганды породила так называемое поколение дворников и сторожей, которые пытались жить в мире пропаганды, не подчиняясь ее законам. Но это можно было сделать, только потеряв свой социальный статус.

В прошлом пропаганда создавала в наших головах нужный мир. Сегодняшний непредсказуемый мир, особенно в период пандемии, тоже отчаянно нуждается в подпорках, чтобы его “одомашнить”. В случае конфликта каждая из его сторон будет реинтерпретировать происходящее в свою пользу, видя в нем подтверждение своей картины мира. Такая онтологическая операция заставляет усиливать нужные характеристики описываемых объектов и замалчивать те, которые не работают на продвигаемую картину мира. В результате воздействие становится более реализуемым, поскольку устраняются “точки сомнений”, по которым еще нет согласия.

Употребление нужных слов заменяет поиск доказательств в физическом мире. Слова в этом случае выступают уже не в роли просто информации, а становятся онтологической интервенцией, призванной выстроить другую картину мира. И поскольку эти слова падают одновременно в головы миллионов, они получают особый статус. Любой оппозиционный голос не будет слышен так, как голос власти, который всегда будет громогласным и красивым. И неправда власти будет убедительнее правды оппозиции.

Не так важно то, что вы видите своими глазами, как то, как вам об этом расскажут. Вот пример работы ТВ в Беларуси времен протестов: “Телеканалы обесценивают акции протеста. «Беларусь 1» о маршах студентов 1 сентября говорит, что митингующие через «купленный на мамкины деньги смартфон получают приказы – голос, лапу, идти или бежать». Журналист сравнивает студентов с собакой, это дегуманизация – инструмент пропаганды. Далее в кадре – парень, который плачет во время акции протеста. Чем он расстроен, мы не узнаем, телеканал не предоставляет ему слова. «Хлипкий нынче революционер пошел. Но именно так выглядит мамкин “змагар”»; – высмеивает студента журналист, употребляя беларусское слово «змагар» в отрицательной коннотации. При этом автор сюжета уверен, что «когда они сбиваются в стаю, это очень агрессивная субстанция». Кадров агрессии со стороны участников протеста в сюжете нет. Телеканал СТВ в материале о марше студентов 1 сентября повторяет, что они были настроены на провокации. О каких конкретно провокациях идёт речь, откуда эта информация, журналист не уточняет. Медиа преподносят своё мнение как факт, в материалах смещают акценты с политических требований антиправительственных митингов на агрессию протестующих, которую не демонстрирует в сюжетах. Это пропаганда”.

Пропаганда сильна своей системностью. Она закрывает все пространство, как условная таблица Менделеева. В результате в рамках нее нет неотвечаемых вопросов. Но они всегда есть в реальном мире, где не все так ясно. Человек, вооруженный пропагандой, непобедим… перед другой пропагандой. Но часто его может победить простое искреннее слово.

В пропаганде перед нами происходит вербальное (или вербально-визуальное) выстраивание нужного мира. Условный пример: когда мы называем человека террористом, нам нужно уже меньше доказательств этого, поскольку в массовом сознании он уже стал террористом. Теперь, наоборот, уже ему надо еще доказать, что он не террорист.

Точно так происходит и с описанием целых стран, где также нужны не доказательства, а обвинения. Кстати, это и составляет особенность пропагандистских коммуникаций, где действует правило, которой можно сформулировать так: враг – это тот, кого мы назвали врагом, а не тот, кто ведет себя как враг. То есть наше вербальное поведение важнее его физического поведения, потому что доказательность лежит не в физическом, а в информационном пространстве.

И еще точнее – в виртуальном пространстве. У того, кто обозначен как враг, уже нет возможности вести себя нормально. У него остается только “вражеский” путь поведения. Собственно говоря, именно его и ждет аудитория.

Вот еще один пример: “Реакция ЕС, Франции, Литвы, Польши и других стран на события в Беларуси после президентских выборов изменила риторику государственных телеканалов об этих государствах. Главы МИД 27 стран ЕС не признали итоги выборов в Беларуси, позже 14 стран, среди которых и вышеперечисленные, не признали легитимность Лукашенко. ГосТВ не сообщают об этом зрителям, но выставляют государства, которые не поддерживают существующую в Беларуси власть, в невыгодном свете. Страны ЕС не признали Лукашенко законноизбранным президентом, а беларусские государственные СМИ в ответ обвиняют эти страны в желании ослабить Беларусь, чтобы решить свои экономические и социальные проблемы. Медиа публикуют новости о проблемах в экономиках Украины, Польши, Литвы, но сообщают только об успехах в этой сфере в Беларуси. Телеканал «Беларусь 1» обвинил в существовании сконструированной «дуги нестабильности на границах бывшего СССР», то есть в конфликтах в Украине и Армении, США и страны ЕС, но не объяснил, в чём именно заключалось влияние. Также госмедиа запугивают зрителей возможной войной на территории Франции, Германии, Украины. ОНТ, СТВ и «Беларусь 1» в своих выпусках высмеивают Литву и Польшу, говорят об этих странах в негативной тональности, используют антизападную риторику”.

Чем четче называются враги, тем легче работается государству. Российские “иноагенты” из этой же сферы. Их показательное наказание или “побег” из страны демонстрируют всем пагубность такого поведения.

Интересно, что, вероятно, в мире есть в принципе все варианты поведения. Пример любого явления может быть найден. Но даже если он разовый, показ его на телеэкране сделает его сразу массовым и обычным явлением, поскольку множество людей стали свидетелями и от них можно теперь услышать “я сам это видел”. Единичная ситуация может стать правилом для массового сознания. Медиа – создатели правил, и именно это является самым важной их характеристикой для любой власти.

К этому толкают также особенности журналистского освещения действительности. Из окружающего мира постсоветские страны чаще берут для показа на своих экранах отклонения, чем правила. Например, показ извержения вулкана, которое обойдет весь мир. Или протесты во Франции, которые показать легче, чем норму, да и по законам журналистики их нужно освещать. А вот продемонстрировать уровень жизни рабочего там и здесь достаточно трудно. К тому же, мы практически не имеем своих корреспондентов за рубежом, поэтому показываем то, что демонстрируют западные агентства, то есть сюжеты, сделанные для западного телезрителя. ЧП там всегда будет впереди.

Онтологическая интервенция описывает то, чего в реальности даже и нет, но оно подается как случившееся, что позволяет, например, клеймить за это врагов. Их всегда много, и они окружают. Надо действовать, на мысли времени не остается. Модель мира постоянно строится и трансформируется при помощи таких онтологических интервенций.

ТВ Беларуси рассказывали о том, что могло быть так, как будто все это уже было. Продлить действие до негатива легче, чем для позитива, поскольку тогда новости уже не будет. ТВ скорее кричит, а не говорит: “После выборов государственные телеканалы описывали акции протеста эмоционально, в негативной тональности, сгущали краски, делали акцент на агрессии протестующих. ГосСМИ представляют массовые акции как уличные беспорядки, а не как протестное движение. СТВ радикализирует митинги, демонизирует протестующих. «Еще немного — камни и булыжник полетят в витрины магазинов и окна ваших домов». Телеканал основывается на собственных догадках и создаёт иллюзию, что демонстранты опасны для всех без разбора. Такая апелляция к публике — инструмент пропаганды”.

И еще один такой же пример, когда созданная вербально ситуация подается как реальность: “Телеканалы убеждают зрителей, что протестуют на улице в основном не беларусы. «Беларусь 1» утверждает, что «изначально в ядре протеста — большое количество иностранцев». Далее телеканал рассказывает о двух россиянах, которых обвиняют в координации протестов, но не о большом количестве иностранцев. СТВ знает, что в «Новополоцке, Пинске, Бресте накануне в эпицентре стояли автомобили с российскими номерами и была слышна украинская речь». И задаётся риторическим вопросом «Туристы ли?» В сюжете нет визуального или иного подтверждения присутствия автомобилей с российскими номерами и украинской речи на улицах и их причастности к уличным беспорядкам. Это нарушение стандарта отделения мнений от фактов и достоверности” (там же).

Точно так происходит со слухами, которые сами выстраивают реальность, которая нужна тем, кто их распространяет. Человек в принципе любит, чтобы реальность соответствовала его ожиданиям. Когда этого не происходит, он ищет объяснение в происках врагов, создавая себе в помощь нужные слухи.

Иногда на помощь ему приходит государство. Оно тоже может распространять нужный негатив. Получается, что молчащее и нереагирующее государство воспринимается как слабое.

Слухи является приметой кризисной ситуации и в США. Например, в Аризоне сторонники Трампа заподозрили, что ручки на избирательных участках дадут в результате несчитываемые пометки а бюллетенях. В результате, как посчитали они, все будет неправильно. При этом Министерство внутренней безопасности безуспешно напоминало им, что нет ограничений на применение любых ручек на избирательных участках.

Сказанное громче всех необязательно является правдой. Уже давно лингвистическая философия разграничивала слово как описание и слово как действие, последнее нельзя изъять из ситуации, поскольку оно является ее частью. Но получается, что данный пропагандистский вариант слова является третьим типом соотношения с действительностью. Здесь он не является ее частью, но и не является ее описанием, поскольку такой действительности нет в природе. Пропагандистское слово становится строителем нужной действительности. Это слово – строитель в наших головах.

Оказывается, что даже коронавирус можно использовать в пропаганде, связав с ним протестующих: “Обвинение протестующих в распространении коронавируса осенью стало частью официальной риторики. Ещё в конце сентября вышел материал «СБ.Беларусь сегодня», где в росте заболеваемости обвинялись протестующие: «Эпидемический процесс — это социальное дистанцирование. О каком тотальном влиянии наших мер можно говорить в том же Минске, если мы видим, что у нас происходит сегодня, что мы наблюдаем по выходным дням. Тотальное отсутствие дистанцирования. Вот и все причины». 23 октября БелТА опять продвигает этот посыл, используя цитату Лукашенко: «Я еще думаю: если бы мы с этими протестунами по Минску по улицам не тягались, была бы совсем другая ситуация», заметив при этом, что «самое главное, если заболеешь, чтобы не было психоза”.

То, что говорилось в Беларуси. очень напоминало определенные постулаты пропаганды еще советского времени. Они живы и будут жить, поскольку внедрялись в наши умы более качественно, чем это делается сегодня

Вот такой информационный “выстрел”: “В ответ на продолжающиеся протесты госканалы стремились подчеркнуть важнейшую роль государства для различных групп, в однотипных сюжетах звучали призывы ценить патерналистские усилия власти, включая бесплатное образование. «Если бы не такие взвешенные подходы, то многие из тех, кто сидит сегодня на студенческой скамье, просто не смогли бы получать высшее образование». «Но такие возможности, что есть у белорусских студентов, далеко не во всех государствах. Так может, нужно это ценить?».

В освещении второй волны коронавируса доминировали описания достижений отечественной медицины и серьезности ситуации в мире. Это проявлялось даже в статистических сводках, фокусирующихся на количестве выздоровевших в Беларуси и заболевших в мире”.

И еще пример более сложной конструкции, когда идет противопоставление хорошего прогосударственного и плохого антигосударственного: “В антипротестных целях использовалась череда противопоставлений. Конструктивные, исполненные позитива акции сторонников власти vs радикальные бесцельные выступления противников; созидательная деятельность участников «конструктивного диалога» против тех, кто пытается его сорвать; медики (рабочие, актеры, студенты), занятые делом, vs безответственные участники акций; «настоящие белорусы», уставшие от протеста, vs «бело-красно-белые нарушители спокойствия». В последнем случае находились оправдания и для применения насилия” (там же).

Государственное ТВ на всем постсоветском пространстве рисует то, что можно обозначить как модель “розовощекого мира”. Это неизбежный результат зависимости ТВ от государства. Для него этого вопрос к зеркальцу из сказки: кто на свете всех милее… Мир негатива о самом себе, как правило, вытесняется на периферию. О нем скорее не расскажут, чем расскажут. Но в этом случае спасение приходит из интернет-изданий, которые не так контролируемы государством.

Важно заполнить информационное пространство правильными с точки зрения государства мыслями. Даже если они потом окажутся недостоверными, в этой точке пространства и времени они свою функцию все равно выполнят. Люди уйдут спать довольными, а завтра будет уже другой день.

Телевизионные политические ток-шоу обладают такой же силой конструирования, а не описания мира, хотя в норме медиа должны описывать мир. Это такой “болтающий экран”, где выступают люди, называемые экспертами, которые на политику не влияют, а лишь объясняют ее в нужном русле. Сложность возникает только тогда, когда “линия партии” начинает меняться накладывая эти же ограничения на ведущего (см. в этом плане пример В. Соловьева).

Зато эксперты в студии могут кричать до бесконечности, в ряде случае даже особо не вдумываясь в свои слова, поскольку они произносятся в пылу спора. По этой причине С. Митрофанов, например, легко доводит имеющиеся там мнения до логического абсурда. Например, говоря так: “Важную вещь снова произносит единоросс-интеллектуал Олег Морозов. Нам не нужны хаос, революция и развал Америки, потому что мало тогда никому не покажется. Уж лучше если там воцарится авторитаризм. Ну, так и Америке зеркально не нужно, чтобы развалилась Россия и лучше, если останется путинский авторитаризм. Авторитаризм, таким образом, вновь выступает мировым консенсусом и светлым будущим человечества”.

Вот еще несколько примеров такого же не столько описания, как выстраивания мира телевизионными средствами:

– “Сколько раз у нас уже поиздевались над мемом «Трамп – агент Кремля», но Телевизор не устает добывать новые косвенные доказательства. Из последних «доказательств» – кто-то (уж не русские ли хакеры?) взломал компьютер сына Байдена и обнародовал его самодельные порнографические фото. Несомненно, это сильный удар по Байдену-старшему. Типа «не можешь сыном руководить, не берись руководить Америкой!» Или как заметил наш златоуст – «генерал» Коротченко: «Голая задница сына Байдена – это и есть лицо американской демократии!»”;

– “демократия в Белоруссии не очень смешная и не очень живая. Там случается совершенно другое. В прошлое воскресенье протестующие вывели на улицы опять около ста тысяч человек, которых Телевизор традиционно обозвал «десятитысячной демонстрацией», а власти встретили их резиновыми пулями и светошумовыми гранатами. Впервые, я думаю, в постсоветской истории мирных протестов, если не брать в расчет госпереревороты. Из телесводок отчетливо видно, что пальба стояла такая, как будто в Сталинграде, и почему Телевизор уверяет, что народ изначально за Лукашенко и что это не «задница демократии», – необъяснимо”;

– “В частности, разбирается такая сцена. Начали стрелять, демонстранты побежали. А за ними – лукашисты, преследуют. Протестующие вбежали в подъезд, стали стучаться в квартиры, их добрые люди прячут, как своих партизан. Но за спасающимися следом в квартиры врывается ОМОН (а это уже а-ля кинофильм «Список Шиндлера»), всех бьют, женщины кричат. Кто-то заснял происходящее на видео, и это было выложено потом в подпольном Telegram. Скабеева: «Но ведь их ж три раза просили, откройте дверь! А потом уж, да, ворвались! Но женщин не били, ну, раз, может досталось кому-то палкой случайно. Женщины, наверно, от страха кричали.» Логично, раз люди в масках просили открыть, а им не открыли, надо двери ломать. Но чувствуются и правовые мины в словах «преследуют» и «врывались». Имеют ли право белорусские тонтон-макуты «преследовать» протестующих, когда те уже ушли с улиц? Они же не террористы. Тем более врываться в квартиры граждан? Или же террористы – Телевизор услужливо показывает проволоку, которой кто-то где-то закорачивал железнодорожные пути, по которому ходят составы с сжиженным газом”.

Этот переход на приоритетность политических ток-шоу произошел после 2014 года, когда произошла аннексия Крыма, названная – опять выбор слов – даже не присоединением, а воссоединением.

Именно в этот период возникли новые требования к официальному рф-телевидению: “«У руководства был в ходу термин «оручесть». Боссы так и спрашивали про новых экспертов: «А он оручий?» Если базар-вокзал в программе — значит эфир задался, если же они худо-бедно друг друга дослушивали: один закончил, другой продолжил — все, эфир — говно, все переключили — на нас вопили начальники и Шейнин. Откуда у них такое видение, я не знаю, но редактор получал выговор, если его гость не орал», — рассказывал редактор программы «Первая студия». Рейтинги политических ток-шоу Первого с момента запуска росли, в 2018 году Шейнин и его «Время покажет» даже догнали Соловьева, но в 2019 опять начали отставать. У рекламодателей политические ток-шоу не так популярны, как развлекательные, говорит собеседник в крупном рекламном агентстве. «Может, для политической рекламы это и подходит, но все остальные этого сторонятся», — говорит он”.

Сотрудник Первого канала раскрывает проблему “оручести” эксперта как наиважнейшую: “Что особенно меня бесило в той работе – у руководства был в ходу термин «оручесть». Ты должна предоставлять лица для эфира и этим новым (или неновым) лицам испортить настроение, накрутить – они должны орать. Боссы так и спрашивали про новых экспертов: «А он оручий?» Это один из основных показателей, причем любой интеллигентный адекватный человек, когда слышит этот хоровой ор в эфире, сразу перестает воспринимать информацию, а у начальников это считается высшим пилотажем. Если базар-вокзал в программе – значит эфир задался, если же они худо бедно друг друга дослушивали: один закончил, другой продолжил – все, эфир – говно, все переключили – на нас вопили начальники и Шейнин. При Толстом «Политика» была более или менее ничего, туда считалось статусно ходить – 6 собеседников и ведущий, давали высказаться, а на «Время покажет» принцип другой: «А он орет? Не орет, тогда не надо». Откуда у них такое видение, я не знаю, но редактор получал выговор, если его гость не орал”.

Гость политических программ из Польши раскрывает механизмов управления аудиторией: “Понятно, что после моих реплик во время шоу редко хлопали – ведь это делается по сигналу модератора. Как-то я пожаловался отвечавшей за них девушке, что я не тупее тех, кому так громко аплодируют! «Тоже хотите аплодисменты?» – удивилась она, понимая лучше меня, что здесь хлопают не за то, что ты сказал что-то умное. «Ну да», – сказал я, ведь зритель должен увидеть, что так называемым гнилым либералам тоже хлопают. «Хорошо, – пообещала девушка. – Я посоветуюсь с руководством. Для вас тоже что-нибудь организуем». Руководство, очевидно, дало добро, и впервые я получил громкие, бурные овации” (там же).

Все это демонстрирует, что перед нами на экране разыгрывается спектакль, который точно так должен увлечь за зрителей, как спектакль театральный. Только здесь даже зрители в зале являются актерами со своими ролями.

Эта модель хорошо показала себя на примере телесериалов, когда зритель связывает себя с одним из героев и автоматически перенимает его мысли и чувства. Это было экспериментально проверено, например, даже на примере книг о Гарри Поттере, когда политические предпочтения читателей сместились в демократическую сторону. В политическом телеспектакле в ток-шоу зритель отвергает анти-героев, как это делают эксперты, подобранные по уровню “оручести”.

Такая модель управления массовым зрителем была заложена еще во времена Березовского – Доренко, где были апробированы разные типы подключения зрительского внимания к сенсационности. В результате показом операции на колене Примаков был “убит” политически, что было сделано С. Доренко по прямому заказу Б. Березовского.

Управляя вниманием массового сознания, можно достичь очень многого. При этом происходит незаметное переключение внимания с бытового факта на политические последствия. Так выглядит и вышеупомянутое разрушение политической биографии Примакова с помощью медицинской операции на его суставе, которую продемонстрировал экран с соответствующими комментариями. Сустав починили, зато политика уничтожили. Произошел перенос медицинского факта в факт политический. Это сделал журналистский инструментарий.

Перед нами целая система, которая в принципе заменяет,а точнее дополняет традиционное государственное управление. Сотрудник телеканала “Россия” говорит, например, о силе телевизионного воздействия: “Пропаганда, конечно, мощно промывает головы, особенно в регионах. Я сам был шокирован тем, насколько люди однобоко воспринимают. Когда общаешься с жителями регионов, понимаешь, насколько легко все-таки управлять Россией. Я удивляюсь – как можно так рассуждать, а они в ответ – «вы же сами сказали». Я пытаюсь им объяснять: «Надо же анализировать. Смотрите РБК, смотрите Дождь». – «А что такое Дождь?». – «Включите и посмотрите». – «Но они же врут все!»”.

Многие политологи заговорили том, что сегодня как бы медиавластители дум населения стали еще одной ветвью власти. С одной стороны, они транслируют месседжи власти, с другой, часто и сами порождают его, и в ответ власти приходится следовать названному ими курсу. Характерным примером является В. Соловьев, который может позволить себе ссориться с губернаторами, что было невозможным в советское время. Телевидение тогда было ретранслятором мыслей власти, а не их создателем.

Ю. Латынина говорит о двух вещах, необходимых для управления мозгами, в том числе для успешной революции: новояз и новая картина мира. Получается, что меняются виртуальное и информационные пространства, за которыми последуют изменения в пространстве физическом. Как известно, революции сначала происходят в головах…

Но точно так своя система мира удерживается в головах ОМОНа в Беларуси. Бывший милиционер раскрывает это так: ” У нас же пропаганда так была построена, что они хотят как на Украине. Хотя как происходило на Украине – никто толком не знает. Хотят стабильности, не хотят Майдан, а это все засланные и оплаченные. Им за это платят, значит это их работа, а наша работа – это пресечь. Обычные ни в чем не замеченные граждане сидят дома”.

Анализ российских медиа, сделанный со стороны Беларуси, вновь обнаруживает особый мир, где не так много правды. Вот ряд примеров:

– “В эфире телеканала «Россия 1» главный редактор журнала «Национальная оборона» Игорь Коротченко заявил: «массированная атака на белорусскую экономику, на белорусское государство, которая творится руками Тихановской, проводится не просто так, а в соответствии с решениями, принятыми в штаб-квартире НАТО». А за лидерами оппозиции, по его мнению, «стоят специальные подразделения, отвечающие за киберпространство, которые расположены в Таллине и Риге»”;

– “У российского зрителя формируют уверенность в том, что ни забастовки, ни перекрытия трасс не получилось, а большинство беларусов не отреагировали на призывы Тихановской. Те акции, которые прошли, настолько незначительны, что на них можно не обращать внимания, но происходит процесс радикализации протестов, что раздражает людей. ВестиRU демонстрирует кадры агрессивных стычек с силовиками и подчеркивается, что «многим белорусам не нравится, что их заставляют рисковать всем те, кто сам ничем не рискует»”;

– “Российского зрителя подталкивают к выводу, что беларусская власть не справляется самостоятельно с ситуацией, паникует, и ее реакция не соответствует активности протестующих.

Телеканалы готовят российского зрителя к радикализации протестов с возможными терактами и, следовательно, усилением роли и влияния России”.

Когда на ТВ Беларуси заработали российские бригады журналистов и политтехнологов, начала создаваться синхронная система выстраивания контр-действительности. А закон пропаганды, подтвержденный сегодня, состоит в опоре на повтор: чем чаще встречается высказывание, тем больше ему верит массовое сознание, считая это правдой.

Вчерашние советские отделы пропаганды и агитации ЦК сегодня должны были бы называться отделами телепропаганды и телеагитации. И они каждый день доказывают свою эффективность. Это связано с тем, что они стали моделировать диалог. Они расположены между монологом советского времени и полным отсутствием его в соцсетях. Но по сути они спрятали свой монолог в диалог. Этот диалог носит поверхностный характер, поскольку монологичность управляется множественным инструментарием. Это и ведущий, который управляет всем процессом, обладая правом лишить слова любого. Это и соответствующий подбор гостей-экспертов. Это и, условно говоря, “свои” зрители, поскольку перед экраном собираются “любители” этого телевидения с его мыслями. Это просто более мягкий вариант управления, сравнивая с советской программой “Время”, которая предстает в этом случае как более жесткий подход к управлению мозгами.

Здесь царит не свобода высказывания, а искусное моделирование такой свободы. Телевидение создает продукт, который максимально приближен к установкам масс, поскольку здесь присутствует не только информация, но и развлечение.

С. Митрофанов постоянно анализирует российскую телепропаганду, видя в ней прямое управление массовым сознанием. Он пишет:

– “Тренд «больше ада» взял еще один рекорд. Теперь уже и восстановления СССР пропагандистам недостаточно, им надо усугубить. Ведь СССР – это все-таки была какая-никакая, а демократия, хоть и ленинского типа. Ленину пришлось пообещать республикам определенные права, вплоть до выхода из Союза. Вот они все и вышли, когда стало можно. Ныне же мы считаем, что демократия и эти права только вредят целому. Железобетонная модель РСФСР оказалась более «прогрессивной», более живучей, потому и не развалилась, дожив до наших дней. Так что если включать кого-то в «русский мир», то только прямиком в Российскую федерацию. Без права выхода. Насовсем”;

– “Вот что бы вы хотели услышать от декана МГУ?

Чтобы он как-нибудь дистанцировался от цирковых воплей Жириновского и поддерживал в студентах мысль о единой планете и едином человечестве. А что излагает Сидоров в хорошем пиджаке и с лицом интеллектуала? «Если вы забираете у кого-то часть территории, правильно или неправильно, то….» (*Не договорил, живая речь – не текст и не всегда поддается адекватной расшифровке, но из последующего контекста вытекает: «…вас возненавидят». А ненавидящие нас не имеют право на существование.) «Если Украина к нам вернется, – итожит декан МГУ, – то ее придется 20 лет зачищать». ОК. Ленин был неправ со своим Союзом. Все страны бывшего СССР должны быть теперь включены в Российскую федерацию. С Украиной разберемся позже, за двадцать лет зачистим под ноль”.

В момент протестных акций Беларусь стала любимым объектом обсуждения РФ-телевидения, каким когда-то была Украина. Хороший отрицательный герой может быть один. США – враг высшего уровня, Украина – рангом пониже. Это такое сказочное мышление, когда себе достается статус героя, а другим статус – врага. Но чтобы герой был настоящим героем, ему нужны не менее настоящие враги. Если же их нет, их надо придумать. И чем страшнее враг, тем сильнее будет казаться герой.

С. Митрофанов пишет: “Обсуждали же поступок А.Лукашенко, который, как сказано, внес сумбур и смятение в ряды своих противников тем, что, придя в СИЗО, стал говорить с арестованными о… новой Конституции. Пошел, так сказать, навстречу. Сцена, конечно, получилась замечательная. Осунувшиеся и закованные в кандалы страдальцы внимали тому, какая у них будет прекрасная демократическая Конституция и как они ей могут помочь. Из тюрьмы. Даже наш Телевизор не смог удержаться от иронии. В заключение Лукашенко еще пожал всем руку, от чего уклониться у узников, по всей видимости, не было никакой возможности. Вывод нашего Телевизора: это Лукашенко все-таки напрасно сделал, ведь тем самым он как бы подтвердил, что в стране есть политические заключенные (коих по официальной версии нет), а не одни только бандиты на деньги Запада”.

Чем сильнее становятся информационное и виртуальное пространства, тем больше возможностей у них возникает по влиянию на мозги людей. Условный пещерный человек все должен был увидеть глазами и услышать ушами в физическом мире. Современный человек все видит и слышит глазами и ушами в мире информационном и виртуальном. Но слова в этом потоке могут вступать в конкуренцию с физическим миром, оказываясь сильнее его, так как они отражают онтологию мира. Часто именно они и создают мир в наших головах. Это “кирпичики” тех образов, из которых мир в головах и состоит. Они соответствуют определенному миру и из них нельзя выстроить другой мир.

Телевидение дает “кирпичики”, из которых можно построить только один вариант мира. И как ни старается телезритель из предлагаемых ему “деталей” всегда получается одно и то же.

Идеология в этом плане является иллюзией правды. Если бы она была правдой, под нее не надо было бы подгонять жизнь, иногда, как показывает опыт СССР, с помощью достаточно жестких мер.

Идеология хочет построить то, чего нет в действительности. Но она дает возможность власти оперировать идеологической моделью как уже свершившейся в реальности. Советский Союз был максимально идеологическим государством именно по этой причине. “Сказанное” всегда рассматривалось как “Сделанное”. Отсюда же нелюбовь к “Сказанному” из других уст.

И. Чубайс справедливо отмечает такое: “Официальная идеология — это самый всеохватный вид цензуры. Ее задача — обеспечить распространение только такой информации, которая утверждает, что «мы строим самый передовой общественный строй». Принятие этой лжи (несогласных отправляли в тюрьмы и психбольницы) автоматически означало признание руководителей «комстроительства» самыми выдающимися государственными деятелями «всего земшара», практически, новыми святыми. «Комидеологизация» России решала важнейшую для большевиков задачу — снимался вопрос о демократических выборах, о свободной дискуссии, о правах оппонентов… Система и ее вождь становились «вечно живыми». А требовавшие перемен изначально оказывались врагами народа и прогресса”.

И еще “Видимо, власти почему-то считают, что канонизировав победу, они обяжут сделать вывод — мы победили, значит и сегодня мы, продолжатели Советского (забудем про распад) государства, обладаем особым статусом и привилегиями. А дальше еще более странный вывод — нынешний руководитель государства тоже обладает особым статусом. С такими идеологемами не согласится ни наша страна, ни наши ближние и дальние соседи, приговорившие Кремль к позорным санкциям. Но, за неимением гербовой, пишут на простой. Другой идеологии у них нет”.

Идеология как инструмент опасна тем, что всегда найдутся те, кто с нею не согласен. А “несогласных” всегда не любит государство. И тогда оно для борьбы с ними начинают применять инструментарий другого рода, который для него более сподручен. Государству более понятны методы “жесткие”, чем “мягкие”. А сегодня мир вовсю занят именно “мягкими” методами, что требует и более тонкой, и более долговременной работы.

Несколько по-иному на эту же проблему взглянул и М. Жванецкий: “Но вот поднимается какая-то такая сила… С одной стороны, она называется «патриотическая». С другой стороны, она называется «русская». С третьей стороны, какая-то она такая кондовая… Вот поднимается она — и от этого становится так тошно… Патриотизм — он же вообще не может быть профессией. Он должен с кем-то воевать, он должен кого-то ненавидеть, он не может никого любить. И все эти разговоры «мы любим нашу страну» кончаются тем, что «мы ненавидим весь мир»”.

Наше понимание мира приходит из медиа. Раньше это были газета и радио, сегодня – телевидение и соцсети. Кино – это более сложный продукт, поскольку приходится делать то же самое, только с помощью развлекательного инструментария. Без него человек не профинансирует фильм, покупая билет на него.

Все это связано с интенсивной работой с массовым сознанием, поскольку на место физического инструментария приходится задействовать информационное и виртуальное. Тогда виртуальный враг, пройдя сквозь информационное пространство, становится как бы реальным, а новости приобретают все характеристики телесериалов.

---

Георгий ПОЧЕПЦОВ.
Доктор филологических наук, профессор.
Киев, Украина.
Печатается с любезного разрешения автора