Китайская наследственность

В Китае настала новая эра, хотя ее лучше назвать старой. Воцарил император тов. Си. Ясно, что после 20 съезда КПК в октябре этого года он получил пожизненную власть. И объявил, что Китай возвращается к социализму с «китайской спецификой».

Эта специфика – старые китайские традиции. Они представляют собой своего рода матрицу, социальную ДНК китайского общества. То, что конституирует его устройство, делает его как раз Китаем. Вот генотип России, к примеру, – это ордынское начало. И оно сейчас ярко проявляется в типичном набеге туменов Батыя на Украину – с убийствами, разрушениями городов и грабежом.

А Китай и ранее во многом определялся традициями, а сейчас будет ими определяться еще больше. Это как у крокодила – прошло 80 миллионов лет, а его генотип так и определяет, что его отдаленные потомки как были, так и остались крокодилами.Поэтому будет важным обратиться к тому, что это за китайские традиции. Ниже я помещу на эту тему ряд текстов, которые я основываю на части своего спецкурса «Особенности развития цивилизации на Востоке», которые читал в Физтехе в 70-80 годах прошлого века.

Имя «Китай»

Китай – так звучит эта страна по-русски (и на некоторых близких славянских языках – украинском, белорусском). От имени “кидань” – одной из народностей, захватившей Китай в 10 веке нашей эры. Вернее, не всю страну, а столицу, поставив из своей среды очередного правителя. И то это имя пришло на Русь много позднее. А тогда, в Киевской Руси, Китай назвался страной хинов, а китайцы назывались хинове. Это уже близко к названию, принятому в западноевропейских языках Сhina, откуда в русском остались чай да чайник. Итак, неисповедимыми путями название кидань добралось до Руси в образе Китай да так и закрепилось за названием огромной страны на Востоке. Западное же название China произошло от других завоевателей – гуннов (от латинского “хунни”, ставшим сначала “хунну”, а потом гуннами), которые сначала прошлись по Китаю и даже основали там свою династию , а потом потоком (в 5 веке) разлились по Европе, сильно ее устрашив. Китайцы называли их Hiung-nu (хюнг-ну). Вот от этого китайского названия воинственных племен самих китайцев и назвали в Европе. А что? Пришли с Востока, раскосые, говорят непонятно. Тонкости того, что гунны – это смесь тюркоязычных зауральских народов с сарматами и уграми, а вовсе не китайцы, никого не интересовали. Не до лингвистических было изысков, когда дикие орды грабили то, что оставалось от когда-то мощной Римской империи. Впрочем, у нее еще достало сил, чтобы сокрушить вождя гуннов Атиллу на Каталаунских полях (в 451 году).

Между прочим, слово “хина” несмотря на полное созвучие с названием Китая на многих языках, никакого отношения к этому горькому лекарству не имеет. Хина привезена не из Китая, а из Южной Америки и на языке индейцев кечуа (Перу) означает “кора” (kina) – именно кора хинного дерева. Вообще “народная” этимология, подсказывающая решение по созвучию, – вещь опасная. Русский патриот Чудинов доказывал, что этруски, населявшие Аппенины еще до римлян не кто иные, как русские. Они вот и сами о себе говорили “это русские”, откуда и произошло “этруски”. Сами же китайцы называют свою страну Чжунго, что означает “Срединное государство” (или “Срединная империя”), или своего рода синонимом “Тяньго” – “Поднебесная империя”. Себя же называют хань – по самоназванию самого обширного народа Китая. Впрочем, кто его знает, как это все звучит по-китайски. Многое у них звучит для русского уха не совсем прилично. Можно считать, что русские где-то на треть знают китайский язык. Дело в том, что китайский язык построен на односложных, редко двухсложных словах. Поэтому в китайском языке существует масса омонимов. Чтобы различать их по смыслу в китайском языке имеется интонирование – нисходящее, восходящее, ровное, прерывистое. В зависимости от понижения-повышения, от плавности-отрывистости звучания одно и то же слово означает различные понятия. У нас выходили из положения по поводу одного часто встречающегося в китайском языке слова просто – вставляли в хорошо знакомое русским слово лишние буквы, обычно букву “э”. Скажем, в имя маршала “Пын Дэ Хуэй”. Не такой уж он и “Хуэй” на самом деле.

Хотя народность хань – это 95% всего населения, но произносят они свои китайские слова очень по разному в различных районах и часто не понимают друг друга. Так что без иероглифистики, которая не является фонетической, “звуковой” письменностью (в отличие от алфавитных языков), которая понятна любому грамотному китайцу, они бы просто не могли между собой общаться без переводчика. Впрочем, в Японии по сути та же самая китайская иероглифистика – она и была завезена на острова китайцами, вытеснившими коренных айнов на север и ставшими со временем японцами. При этом бывшие китайцы, а потом японцы потеряли звук “л” и были вынуждены произносить еще недавно дорогое имя Ленина как “Ренин”. Именно разнообразие диалектов в Китае мешает им хотя бы упростить иероглифистику (как сделали в Японии) или вообще перейти на алфавит. По количеству иероглифов, которые помнит китаец, долгие тысячелетия определялась его ученость. Высшая степень цзиньши (нечто вроде академика) требовала знания не менее 10 тысяч иероглифов.

Китайская философия

Обычно из китайской философии знают некую малость: что в основе мироздания лежат два начала темное, женское ИНЬ и светлое, мужское ЯН. Начала эти, в свой очередь есть результат либо сгущения (для ИНЬ), либо очищения (для ЯН) некоего эфира (ЦИ). Инь и Ян взаимодействуя, порождают пять первостихий – ВОДУ, ОГОНЬ, ДЕРЕВО, ЗЕМЛЮ и МЕТАЛЛ. А уж эти пять в разных сочетаниях дают все разнообразие мира.

Так вот, приведенные строки вовсе не есть древнекитайская философия. Там, кончено, говориться о ИНЬ и ЯН, но вскользь. Китай не знал философских или, скажем, религиозных занятий как специфической деятельности. Вся ученость в Китае была направлена на один предмет: как управлять государством, его подсистемами и отдельными людьми. Поэтому всякий мыслитель, который задавался, говоря по нашему, философскими вопросами, отвечал на них исключительно в духе моральных или “правовых” суждений. “Правовых” – в кавычках, так как права в европейском смысле слова в Китае никогда не существовало. Из каких там первоэлементов состоит мир интересовало мыслителей Китае крайне мало и они могли упоминать об этом как бы в примечаниях, вроде отдавая дань хорошему тону. А так как китайские философы занимались как бы “теорией управления”, то они и служили обычно при ванах и императорах в качестве советников, либо были сами высокопоставленными чиновниками.

В Китае не существовало развитых религиозных идей и совсем не имелось церкви (буддийские монастыри были очень немногочисленны и периодически запрещались, кроме того, буддийские монастыри – это все-таки не церковь в смысле религиозной институции). Из всего разнообразия религиозных идей у китайцев имелось учение о поклонении духам предков. Дух после смерти как бы “растраивался” – одна его часть оставалась в могиле с телом, вторая отправлялась в загробный мир ( о котором имелось смутное предствление- может быть, удалялась к звездам), то ли жила в специальных молельнях, а третья могла переселяться в таблички с именем предков. Духам предков на их могилах или хотя бы табличкам с их именами следовало приносить небольшие жертвы типа мелких подношений (куски ткани, пища) и совершать несложный обряд с каноническими текстами.

Упор в том, что можно назвать китайской религией делался на учении о Небе. Иногда Небо олицетворялось верховным правителем-божеством Шанди. Суть учения предельно социологизирована и весьма проста.

Самым глубоким метафизическим основанием китайского государственного миропорядка считался принцип гармонии Неба и Земли – а именно: порядок на Небе обеспечивает гармонию на Земле, но в той же степени и порядок на Земле необходим для поддержания порядка на Небе. Что такое порядок на Небе, никто точно не знал. Зато точно было известно, что порядок на земле – это беспрекословное выполнение воли императора. Полководцы должны вести войска по повелению богдыхана, простолюдины – возводить Великую Стену, рыть каналы, строить дворцы, земледельцы – собирать урожай и платить налоги, а уездные и провинциальные начальники – следить за всем этим. Только таким образом можно сохранять гармонию Неба и земли. Так что уже отсюда видно, что роль Сына Неба не только устроение земных дел, но и охрана небесного порядка. То есть роль его космическая – космос в той же степени нужен для императора, как и он – для космоса.

Счастье императора – счастье народа

Самого себя Сын неба именовал Гуа-жень – Единственный человек, или Гуа-цзюнь – Единственный государь. Любой прочий должен был обращаться к богдыхану, тщательно избегая личного местоимения “я”, а только в третьем лице: “раб почтительно слушает, раб немедленно исполнит, по незрелому мнению раба”

Эта космическая роль богдыхана дополнялась прелестной идеей о том, что всякая мысль, всякое желание императора направлено на благоденствие народа, на установление порядка на земле, и, стало быть, на Небе. Всякое желание… Например, желание построить себе новый дворец. Такая конструкция социальной пирамиды приводила к своеобразному управленческому эффекту – все управленческие сигналы шли сверху вниз; снизу же мог идти лишь отраженный сигнал о том, что высшее распоряжение мудрое и совершенное, отчего происходит процветание подданных. Скажем, сверху поступал сигнал об увеличении налогов, а снизу шел ответ о выполнении приказа с обязательным уведомлением, что от постоянной заботы императора благоденствие народа усилилось. Ах усилилось… тогда можно еще повысить налоги и продолжить строительство дворцового комплекса. Это позволяло властям вновь увеличить налоги и снова получить благоприятный отраженный сигнал. Извращенная “обратная связь” периодически приводила к полному несоответствию между реальным положением низов и сведениями об их “процветании”. Проще говоря, как говорилось в известном анекдоте, даже простому китайцу хотелось кушать и он начинал варить рис только три минуты. А потом собирался в толпы – и начиналась “китайская революция”, то есть страшная междоусобная резня. Следствием этих восстаний было полное крушение социальной пирамиды с последующей ее регенерацией, то есть восстановлением в прежнем виде, только с новыми правителями. Так возникали новые династии Хань – после восстания Лю Бана, Мин – после восстания Чжу Юаньчжана, династии, принесенные завоевателями – гуннами, чжурчженями, монголами, манчжурами.

Китайская «история»

Что касается китайской истории – это целая песня. Китайская. Сегодня благодаря европейской традиции, работе китайских историков в архивах по научной методике, археологическим раскопкам, кое-что стало проясняться, и мы можем в общих чертах составить представление о многотысячелетнем пути Китая.

Когда-то, в доисторические времена, примерно 3-4 тысячи лет назад на этой территории существовала империя Инь. О ней мало что известно. Царапали кое-что на черепашьих панцирях, из чего можно заключить, что то еще был период человеческих жертвоприношений – что-то похожее на империю ацтеков. Никаких достоверных событий и имен о том времени нет. Но в начале первого тысячелетия до нашей эры там возникла империя Чжоу, от переходных времен к которой остались почти мифические ваны (князья) Яо, Вэн-ван и Хуанди. Сыма Цянь, кроме упомянутых, приводит еще следующих легендарных героев древности: Гао, Шунь и Чжуань Сюй.

Примерно в YI веке до нашей эры в чжоуском Китае жил Конфуций. В это время чжоусское государство давно распалось на шесть (были периоды и на семь) фактически независимых государств, которые только номинально подчинялись богдыхану (будем иногда называть китайских императоров этим монгольским словом, популярным в дореволюционной литературе и означающим “Премудрый правитель»). Сами китайцы имели десяток синонимов для обозначения императора, самый важный из которых Тянь-цзы (Сын неба) и Великий Дракон.

В 4-м веке эти отдельные государства отчаянно сцепились между собой в нескончаемой грызне. Это наступила так называемая “эпоха сражающихся царств”. И закончилась она в 3-м веке, когда ван одного из этих царств, именуемого Цинь, силой и невероятной жестокостью (ну, это по нашим невероятной, а по китайским меркам – самый раз) подавил все остальные царства, создав новую централизованную империю и основав новую династию Цинь (в 222 г. до н.э.). Назовем этого китайского богдыхана – это был Цинь Шихуанди, любимый герой Мао Цзедуна. Первое его имя Цинь – название наследного царства – Ши Хуанди означает ” Великий Желтый правитель”. Одновременно это слово было уже упомянутым именем мифического правителя первой империи Хуанди (Желтый правитель). Желтый цвет стал родовым цветом императорского дома на две с лишним тысячи лет, и использовать его еще кем-то другим строжайше запрещалось. Исключение составили династии Сун (960-1127) выбравшая коричневый цвет и Мин (1368 – 1644) – зеленый. Именно во времена династии Цинь началось строительство грандиозной Великой китайской стены (под руководством полководца императора Мын Тяня). Мысль была простая – создав империю, отгородится от северных варваров и не допускать их набегов на плодородные равнины счастливой страны, благоденствующей под мудрым управлением императоров.

Самым известным древнекитайским историком был Сыма Цянь (его называют китайским Геродотом), который жил во 2-м веке до нашей эры. Он считал себя последователем Конфуция. К тому времени недолговечная империя Цинь (просуществовала всего 17 лет) уже распалась благодаря грандиозному восстанию крестьянского сына Лю Бана, который основал новую династию Хань, правившую с 206 г. до н.э.по 220 н.э. ( Хань Первую, была еще и Хань Вторая) и правил под именем Гао Цзу. Вообще в дальнейшем вся история Китая как раз и представляла смену одной династии другой – всего их сменилось около 20 ! Почему “около”? Да потому, что иногда не ясно – это та же, или уже другая. Итак, за 2000 лет – стало быть, 100 лет на династию. А ведь многие династии – да вот хотя бы монгольская Юань или маньчжурская Цин (не путать с первой династией Цинь, а Цин была последняя династия – 1644- 1912) правили по много сотен лет. Да и Хань I тоже протянула 230 лет. Стало быть, на долю других остаются годы? Не только годы, но иногда бывали и месяцы. Вырезали себя императоры нещадно.

Как-то во времена гуннской династии наследники истребляли себя как саранчу, но с гораздо большим успехом. Какой контраст с японской императорской династией! Там она не прервалась не разу! Ныне царствующий император Нарухито, сын Акихито и внук покойного Хирохито считается 126 потомком от первой богини Солнца, властительницы и покровительницы Японии Аматэрасу. Даже во времена сегуната (страной правили сегуны – “большие люди”, или, привычнее сказать, – крупные феодалы) когда императоры были отрешены от реальной власти и даже иногда находились под домашним арестом, то это ограничение подавалось как чрезвычайная забота об их жизни и здоровье. Император так нам дорог, что мы его боимся выпустить за пределы дворца – вдруг продует! После второй мировой войны личная безопасность и “императорский иммунитет” Хирохито оказалось единственным условием, которое Япония ставила перед капитуляцией – и оно было Америкой принято. Император Хирохито оставался фигурой совершенно неприкосновенной.

Европейские, а вслед за ними и советские историки пытались описать историю Китая через призму привычной периодизации. Было там, дескать, первобытное общество, оно сменилось рабовладельческим строем, тот сменился феодализмом, а там, глядишь, начал пробиваться капитализм, который завершился победоносной рабоче-крестьянской революцией и установлением социализма как первой ступени коммунистической формации. До последней чуши западные историки не доходили, но о рабовладении и феодализме многие из них толковали. К счастью, не все.

Ничего этого в Китае никогда не было. А существовало традиционное общество. Его можно назвать также восточной деспотией – притом в самом классическом смысле этого слова. Есть, скажем, китайский термин “мяо жень” – массовый человек. Земледелец. Еще точнее – простолюдин. А это слово переводили то как раб и тогда получали рабовладельческое общество, то как крепостной крестьянин – и тогда готов феодализм, то как наемный рабочий (вот вам и капитализм). А на самом деле тысячи лет проходили – а Китай не менялся, это был какой-то живой реликт, рыба целакант человечества. Китайская история, написанная самими китайцами – это нечто совершенно уникальное.

Сила императорской печати

Символом императорской власти в Китае была императорская печать, вырезанная их нефрита. Его наследник имел золотую печать, высшие сановники – серебряные, более низкие из менее достойных материалов, вплоть до деревянных. А вот законов о престолонаследии как раз не было. Вообще ничего похожего на упорядоченную передачу власти. Пусть не писанную, но хотя бы освященную традицией.

Китай, 3-й век до нашей эры. Страна только недавно объединена ваном (князем) царства Ци, который, став императором всей Поднебесной, взял себе имя Цинь Ши-хуанди – “Великого желтого императора”.

Этот Цинь Ши-хуанди был большой злодей, что-то вроде китайского Ивана Грозного, только гораздо масштабнее, любимый герой Мао Цзедуна. Бывало, за один раз казнил до 200 тысяч человек. В это трудно поверить, но в Китае вообще во многое верится с трудом. Многих отправил в лучший мир, но и сам однажды отправился туда же, перед смертью завещав трон старшему сыну. Однако рядом с ним в это время довольно случайно находился младший сынок Ху Хай, которому ничего не светило.

У смертного ложа императора, кроме младшенького сынка (одних сыновей у императора было более 20 – странная приблизительность в счете детей, но так сказано у Сыма Цяня) еще находился важный сановник, как раз хранитель императорской печати Чжао Гао. Так как наследника во дворце не было, то два высших чиновника – упомянутый Чжао Гао и другой, нечто вроде премьер министра Ли Сы по правилам китайского этикета решили скрыть смерть повелителя. К его ложу, как и прежде, подходили евнухи и чиновники с докладами, приносили пищу, приводили ( вернее, тоже приносили) наложниц. Наложницы после свидания не выказывали изумления холодностью императора, дабы не дать повода думать, что император к ним охладел. И вот через пару дней хранитель печати Чжао Гао легко убедил премьер-министра Ли Сы, что так как печать у него, то нет смысла сообщать о смерти императора и о его завещании старшему сыну. Кто его знает, кого тот назначит при себе высшими чиновниками. Если не их, что вероятнее всего, то их судьба незавидна. Скорее всего, с течением короткого времени казнят вместе с семьями. До третьего колена. Был такой славный обычай в Поднебесной. Считалось, что казнь всего окружения в случае смерти императора как нельзя лучше охраняет нового властелина от заговоров и от козней преданных слуг. Невыгодно им убивать своего повелителя – это совершенно точно эквивалентно самоубийству.

Дабы избежать ротации кадров, хранитель печати сказал Ху Хаю, что не худо бы написать старшему сыну Фу Су, наследнику, повеление о даровании ему смерти (именно такова была формула, предписывающая приближенным императора покончить жизнь самоубийством). Письмо было написано и скреплено личной императорской печатью. Старший получил “дарование смерти” и загрустил: как так, ведь отец совсем недавно говорил ему, что оставит после себя императором. А тут такая перемена. Его ближайший советник стал нашептывать (спасая и свою жизнь), что надо бы написать запрос: а верно ли ты понял повеление императора? Может быть, он имеет в виду что- то другое? “Нечего мешкать да переспрашивать, – отрезал гонец. В повелении все ясно сказано, даже обещаны похороны за государственный счет”. Да вот и подарки: шелковый шнур для повешения, семена опия для вечного сна и листок тончайшей золотой фольги. Старший сын Фу Су был понятлив: “Батюшка повелевает мне умереть! Что еще тут запрашивать?” И по рангу выбрал золотую фольгу, хотя мог и опий, все-таки не больно. Он наложил фольгу на рот, втянул воздух – фольга облегла трахеи, и задыхающийся наследник в последний раз засучил ногами.

А сметливый Ху Хай стал императором под именем Эр Ши-хуанди. В переводе – Второй Великий Желтый Император – предполагалось, что за Вторым последуют остальные по порядку номеров, но он же оказался и последним.

Для начала Второй Великий казнил всех оставшихся своих братьев и высших сановников (само собой, с семьями). Казнил он и премьер-министра Ли Сы с семьей до третьего колена, который не сразу согласился на вольное обращение с печатью. Одна пикантная деталь: один из его братьев по имени Гао, тоже любимец усопшего Цинь Ши-хуанди, смекнул, что пришел и его черед. Он написал письмо своему брату, уже императору Эр Ши-хуанди, где расписывал любовь их отца к себе и выказывал понимание, что должен, однако, умереть. “Но, – продолжал он далее, – не решаюсь покончить с собой самовольно. Я прошу у вас разрешения умереть”. Разрешение было с удовольствием дано.

Эр Ши-хуанди жестокостью затмил отца, реализовав в своей империи заветы так называемых законников (фацзя). За оброненный кусок угля на дороге полагалась смертная казнь. За поднятый кусок оброненного холста – тоже. Запрещены были песни, танцы, праздничная одежда, любые отъезды из дома. “Людей казнили на дорогах, сообщает Сыма Цянь,- на базарах. Каждый день образовывались горы трупов”. Естественно, после скорой смерти Эр Ши-хуанди Чжао Гао, опасаясь за свою жизнь, передал власть племяннику усопшего Цзе Ину, который, не желая нарушать китайские традиции, тут же приказал казнить хитроумного бывшего хранителя печати Чжао Гао и, бесстрастно комментирует Сыма Цянь, “три ветви его рода были уничтожены”.

Отец и мать народа

Император в Китае считался как бы не совсем человеком. И даже не совсем сверхчеловеком. Он являлся Сыном Неба – то есть, в определенном смысле, божеством. Примерно, как фараон в Древнем Египте. По конфуцианскому учению государство (го) представляло одну большую семью. Как семья имеет родителей – отца и мать, так государство-семья тоже имеет отца и мать. Их следует почитать и беспрекословно слушаться. Причем, в этой паре доминирующей фигурой является, безусловно, отец. Сын Неба был, конечно же, отцом народа. Но каким-то непостижимым образом он, одновременно, был и матерью народа. Отнюдь не будучи при этом гермафродитом. Мне вообще не приходилось читать о причастности гермафродитов к этой удивительной идее – хотя бы в качестве легенды.

Китай за тысячи лет выработал вроде бы отлаженную систему управления. Наверху располагался император, он возглавлял Верховный императорский совет, на котором решались наиболее важные государственные дела. В него входили члены императорской фамилии и высшие сановники. Совету подчинялись исполнительные органы: Императорский секретариат, Приказ по иностранным делам (в русском переводе вместо слова «приказ» иногда употребляли слова «палата» или «министерство»), Чиновничий приказ, Налоговый приказ, Приказ церемоний, Военный приказ, Уголовный приказ, Приказ общественных работ. Коллегия цензоров и Палата Особо Важных дел. Эта палата занималась подбором трех жен и трех тысяч наложниц для императора.

Коротко об этой удивительной Палате Особо Важных дел.

Сексуальные удовольствия в Китае столь ценились, что стали знаком социального положения. Чем больше наложниц и “девушек, живущих в доме”, тем выше ранг владельца и престижнее его положение. Больше всех имел, разумеется, император. У него – три главных жены (Центрального, Западного и Восточного дворца – то есть, у каждой из них был свой дворец) сотни наложниц и немерянное число “дворцовых девушек”. Порядок во всем этом женском хозяйстве был установлен поразительный. Подбором девушек и управлением огромным гаремом как раз и занималась “Палата Особо Важных Дел”, состоящей по большей части из евнухов (только в императорском дворце служило 3000 евнухов). Это, в каком-то смысле, имеет место и во всех иных местах. В России, например, ныне всякий “новый русский” содержит целые сонмища любовниц. И чем он “новее”, тем больше.

Наложницы делились на пять разрядов. Первый, самый важный – хуан гуй фей (императорская драгоценная любовница), затем, по убывающей, гуй фей (драгоценная любовница), фей (любовница), бинь (конкубина, что можно перевести как “сожительница”), гуй жень (драгоценный человек). Драгоценный человек была низшим рангом наложниц. Далее шли “дворцовые девушки”, которые были, как видно, “уважаемыми людьми” (подробности в кн. В.И. Семанов. Из жизни императрицы Цыси. М.1976).

Наложниц подбирали по всей стране специальные евнухи из Палаты особо важных дел на чуть ли не общественных смотринах. Главные признаки подбора – хорошо утянутая ступня (искалеченные специальным бинтованием ноги, имеющие вид копытца) и строение вульвы и вагины, регламентированные подробнейшими инструкциями. Детали опускаю, как имеющие отношение скорее к гинекологии. Не надо думать, что император, при всем нашем уважении к его половой силе, мог осчастливить всех. Большинство наложниц так и оставались старыми девами. Но – пусть будут: запас карман не тянет.

Наложниц приносил в кошме к императору евнух и обнаженными запускал в постель. Сам же евнух сидел под дверью. По прошествию достаточного времени он трижды стучал в дверь и громко вопрошал: “Свершилось ли великое деяние?” Получив утвердительный ответ, он забирал наложницу (или нескольких) и спрашивал, оставить ли “Семя дракона”? Если да, то в специальную книгу учета заносилась запись, что такого-то числа Сын Неба осчастливил такую-то и, если зачатие произошло, оно фиксировалось с точностью до часа. Китайцы ведут отсчет своего дня рождения с момента зачатия, так что все китайцы как бы на 9 месяцев старше европейцев.

Утилитаризм любовных отношений привел к тому, что органы любви считались наиважнейшими. “Мужской пик”, он же “Нефритовый стебель”, Нефритовый корень”, “Нефритовый ствол”, “Боевая палица”, “Небесное орудие” – вот только некоторые наименования. Для женской прелести было значительно больше поэтических образов. Там и “Золотая долина”, и “Багряная долина”, и “Нефритовые ворота”, и “Золотистая лощина”, и “Цветочный рай”…

Успехом считалось выиграть “битву полов”, схватку Ян и Инь, глубоко вспахать “Цветочное поле”, освоить “Драгоценное поместье”, взять приступом “Нефритовые ворота”, понежиться в “Павильоне удовольствий”, оросить “Ночным туманом и Дождем” “Чудесный цветок” (терминология китайских любовных книг тоже с поэтическими названиями вроде “Сборник Весеннего Дворца”, “Книга Дракона” или “Радость золотистых лотосов”).

Неутомимый в “Цветочных битвах” император Янди отгрохал себе “Лабиринт”. В „Записках о дворце Лабиринт” (“Милоуцзи”) неизвестный автор эпохи Тан называет его эротическим сном, от которого не стоит пробуждаться. Дворец представлял собой лабиринт коридоров и покоев, причем каждая стена была покрыта зеркалами из полированной бронзы. Отражения в этих зеркалах были настолько обманчивыми, что для передвижения по дворцу требовалось скорее осязание, нежели зрение. Обстановка была, можно сказать, без излишеств: бесконечные циновки и кушетки, на которых возлежали прелестницы из императорского гарема, да расположенные через равные промежутки фонтаны с вином вместо воды. Слух услаждала музыка в исполнении групп обнаженных дворцовых девушек, которые при нужде пополняли армию уже возлежащих.

Янди считал посещение дворца „Лабиринт” отменным испытанием потенции дракона-императора. Во дворце его встречали особо доверенные евнухи, которые немедленно освобождали его от одежды и надевали на него шкуру леопарда. Подкрепляясь из чаши, император под оглушительный аккомпанемент гонгов, колоколов, барабанов, пение наложниц и дворцовых девушек, речитативом желавших ему „ваньсуй” („тысячу лет” или „да здравствует!”) начинал обход “Лабиринта”. Он прежде всего возбуждал в себе „драконовский дух”, а возбудив, отсылал евнухов прочь и переходил к “водным процедурам”. Создавая и укрепляя миф о своей несокрушимой драконовской силе, император Янди проводил во дворце по полторы недели, одолевал несметное количество “Последних пределов” (дословный перевод с китайского слова “оргазм”), и только потом, мутно поводя очами, появлялся для свершения великих государственных дел, из которых самым великим и было как раз посещение “Лабиринта”.

В традиционном Китае не существовало понятие “порнография”. Альковные книги с изображением прихотливых поз лежали в каждом доме (более-менее зажиточном) и разглядывались гостями так же, как в наше время семейные альбомы фотографий. К ним относились не более, чем как к кулинарным рецептам. Эти иллюстрации взяты из такого рода книг, хранящихся ныне в респектабельных академических музеях разных стран.

20 декабря 1996 года в Пекине в возрасте 94 лет покинул нас последний императорский евнух Сунь Яотин (при последнем императоре Пу И). Коммунисты использовали его знание придворного этикета для работы в администрации храмов, принимающих туристов. Перед кончиной он очень сожалел о крахе императорской системы и говорил что нет жизни счастливее, чем жизнь придворного евнуха.

Конфуций написал: “…жен, наложниц и прочих девушек, живущих у него в доме.” А сколько этих жен, наложниц и прочих? Сие зависело от благосостояния чиновника. Отсюда еще одна особенность: совершенно узаконенная система поборов и взяток. Но здесь нужно было знать меру, ибо каждый нижестоящий чиновник отстегивал вышестоящему, и если он слишком много брал себе, начальнику оставалось меньше. В то время как начальник по чину должен был иметь больше “жен и прочих”.

Все чиновники, начиная с визиря и ниже, следовали увлекающему примеру отца и матери народа. Да, потенция китайцев удивительна. Она превышает даже таковую у негров. Когда в результате редкого союза между китайцем и негритянкой у них рождается ребенок, то он по облику китаец.

Биологической активностью только и можно объяснить фантастическую населенность Китая, которую не могли на продолжительное время сбить периодические династические перевороты, фактически – гражданские войны, уменьшавшие население за 3-4 года иной раз в 8-10 раз! Если в начале нашей эры китайцы по численности составляли одну десятую всего населения, то сейчас уже – одну шестую!

Социальная конструкция традиционного Китая

Внизу пирамида начиналась с крестьянских дворов, объединенных примерно в сто дворов, над которым стоял начальник вроде старосты, обязанный в лицо знать всех своих подопечных, а так же знать все их занятия и даже помыслы. Это было тем более легко делать, что в Китае существовала круговая порука, в рамках которой каждый житель отвечал за других своей головой (особенно за родственников, вот они и следили друг за другом). Над этими старостами стояли уездные начальники, над ними – начальники округов, областей, провинций. И вот, несмотря на всю эту мегамашину из людей, где, казалось бы, ничего не могло укрыться от недреманного ока властей, высшая власть с течением времени (по мере того, как император все более и более осчастливливал народ своими желаниями) знала все меньше и меньше. И как результат – грандиозное обрушивание всей властной пирамиды.

Особенность классических восточных деспотий заключалась в том, что их стабильность одновременно была связана с периодическими крушениями. Все дело заключалось как раз в крайне ослабленной обратной связи такого рода общества. И в особой роли императора (фараона, шаха, царя), стоящего над законом, как бы своеобразно ни понимался закон в этих государствах. Но затем под воздействием традиций (своего рода генотипа общества) эта пирамида полностью восстанавливалась. Так было не только в Китае, но и в Древнем Египте.

Все мы по школе помним периодизацию его истории на додинастический период, Древнее царство, Среднее царство, Новой царство, эллинистический период, но мало кто знает, что это членение вызвано грандиозными крушениями государственного устроения Египта с междоусобицами, длившимся до двух сотне лет, после которых очередная династия восстанавливала социальную пирамиду.

Красноречивое признание китайского премьера

В мемуарах царского министра финансов, а впоследствии премьер-министра С. Ю. Витте есть любопытный эпизод его беседы с первым сановником Китая Ли Хунчжаном, генералом, ближайшим советником всесильной вдовствующей императрицы Цыси и своего рода премьером, прибывшим из Пекина в Россию для участия в торжествах по случаю коронации Николая II. В разгар празднества, 18 мая 1896 г. в Москве на Ходынском поле, где происходило народное гулянье по случаю коронации, произошла страшная давка, в результате чего погибло примерно полторы тысячи человек (по официальным данным, по неофициальным больше).

Ли Хунчжан спросил (пишет Витте):

– Правда ли, что произошла большая катастрофа и что есть около двух тысяч убитых и искалеченных?

Так как, по-видимому, Ли Хунчжан знал уже все подробности, то я ему нехотя ответил, что да, действительно, такое несчастье произошло. На это Ли Хунчжан задал мне такой вопрос:

– Скажите, пожалуйста, неужели об этом несчастье все будет подробно доложено государю?

Я сказал, что не подлежит никакому сомнению, что это будет доложено, и я даже убежден, что это было доложено немедленно после того, как эта катастрофа случилась. Тогда Ли Хунчжан помахал головой и сказал мне: – Ну, у вас государственные деятели неопытные. Вот когда я был генерал-губернатором в провинции Шаньдун, то там была чума и поумирали десятки тысяч людей, и я всегда писал богдыхану, что у нас все благополучно. И когда меня спрашивали, нет ли у вас каких-нибудь болезней, я отвечал: никаких болезней нет, все население находится в самом нормальном порядке.

Кончив эту фразу. Ли Хунчжан как бы поставил точку и затем обратился ко мне с вопросом:

– Ну скажите, пожалуйста, для чего я буду огорчать богдыхана сообщением, что у меня умирают люди? Если бы я был сановником вашего государя, я, конечно, все это от него скрыл бы.

Императрица Цыси

Вдовствующая императрица Цыси (вторая половина 19 и начало 20 века), помимо того, что была чудовищно жестокой, власто- и сластолюбивой, слыла дамой волевой и даже умной. Она понимала важность западной техники и военного искусства для Китая. Даже создала военно-морской флот под руководством англичан и немцев. И в этом флоте была гордость китайского флота – два линкора. Но ей при этом очень хотелось построить новый дворец. И она его строила. Даже воздвигла огромную каменную копию парохода “Миссисипи” в своем дворце “Орнаментальные Воды”. Деньги же брались из казны, так что для производства нужного количества снарядов для флота их уже не хватило.

Во время войны с Японией (14 сентября 1894 г.) японская эскадра, не имеющая в своем составе линкоров, разгромила китайский флот, которым уже через пару часов боя было просто нечем вести огонь. Ответным ударом Цыси казнила китайских флотоводцев (тех, кто сам не догадался покончить с собой), как видно, тем самым устрашив японцев. Не тронув, правда, англичан. Но зато тут же стала тайно поддерживать восстание ихэтуаней (в переводе “Кулаки гармоничной справедливости”), именуемое в Европе “восстанием боксеров”, которое было направлено против “заморских дьяволов”. Боксерами их назвали за своего рода ритуальные упражнения типа воинственных танцев, во время которых ихэтуани выбрасывали по очереди вперед ноги, а потом руки со сжатыми кулаками. Ихэтуани нещадно вырезали иностранцев и китайцев-христиан ( при этом женщин насиловали, а потом отрезали груди и выдавливали глаза), уничтожали их представительства, разрушали железные дороги и фабрики.

Вскоре Цыси заточила императора (своего племянника) Гуансюя, при котором формально состояла сначала регентшей и который, повзрослев, вздумал проводить реформы по западному образцу. Само собой, было казнено все его окружение, включая толпу евнухов – без всякого суда и следствия, по одному мановению пальца Цыси. Все новации тут же были ликвидированы, и Китай снова стал “Срединной империей” смотрящей на весь мир, как на своих вассалов.

Сыма Цянь и его злоключения

Сыма Цянь, этот “китайский Геродот”, жил во времена правления императора У Ди, как видно, внука основателя династии крестьянского сына Лю Бана. Родился вроде бы в 145 году до нашей эры и ” приблизительно умер”, точнее – умер приблизительно в 86 году до нашей эры. Это знаете ли, такая же разница, как сказать “нами достигнуты определенные успехи” и “достигнуты определенные нами успехи”. Прежде, чем достичь такого успеха, как приблизительная кончина в 86 году, Сыма Цянь писал и писал свои “Исторические записки” (Шицзин), будучи придворным историографом.

Как-то он вздумал сказать, что попавший в плен к гуннам полководец Ли Лин не так уж виноват, ибо храбро сражался, но ему не оказали помощь. Император У-Ди рассвирепел. Он заточил любимца-историографа в темницу, где его живо (можно сказать и заживо) кастрировали. Это была не подготовка к новому служению в качестве евнуха, а один из видов наказания. В Китае издавна в качестве наказания любили чего-нибудь отрезать – носы, ноги, отдельные куски от тела. Ужасная ошибка, которую совершил Сыма Цянь, заключалась в том, что он не угадал желание императора. Желание же состояло в том, чтобы обвинить Ли Линя в поражении (хотя до того он все время одерживал победы), иначе пришлось бы обвинить придворных – полководца Ли Гуан-ли и его брата, фаворита самого императора Ли. Сыма Цянь осознал свои ошибки. Вот как он сам пишет об этом (в третьем лице) в своих “Исторических записках”: “Потом попал в беду из-за Ли Лина, был закован в цепи и брошен в темницу.

“Увы! – вздыхая говорил он себе. – Я виноват! Я виноват! Тело мое изуродовано, и вдобавок, я отстранен от службы!”.

Произошло редкое событие для китайской истории. В стандартном случае подданного казнили – притом зачастую очень изобретательно. Но Сыма Цянь за чистосердечное раскаяние и “талант историка” был прощен и опять стал придворным историографом.

Обратите внимание на то, что Сыма Цянь в своей книге не дает даты своего рождения, и ее приходится приблизительно вычислять нынешним историкам. Тем более смутно обстоят дела с другими датами. У китайцев не было сквозного летоисчисления – счет времени каждый раз начинался от очередного императора, а ранее – от вана. Но так как придворные историографы при написании пользовались концепцией “исправления имен” и принципом “мандата Неба” ( об этом чуть ниже), то по одним хроникам получалось, что такой-то император существовал, а по другим – нет. И тогда события, падающие на время правления “несуществовавшего” императора, приходилось либо замалчивать, либо приписывать другим эпохам. Поэтому все приводимые даты по китайской истории есть плод реконструкции и являются несколько условными. Исторический труд Сыма Цяня состоит из описания деяний полководцев, советников, евнухов, реже императоров (они только кое-где упоминаются). Оно и понятно – если за неточное упоминание полководца придворный историограф лишался неких важных частей тела, то за неподобающее упоминание императора, пусть и прошлого, можно было и вовсе потерять голову. Вся его книга есть изложение разговоров и поступков его героев с моральными суждениями по этому поводу самого историка. Причем разговоры эти имели место задолго до рождения Сыма Цяня, велись часто между двумя и являлись к тому же тайными. И никак не фиксировались в документах. Откуда же Сыма Цянь знает о них? Очень просто – из преданий, рассказов, слухов и пересудов. И очень редко – из документов. Не было тогда ни архивов в нашем понимании, ни методики работы с документами. Документы и архивы в каком-то смысле были – данные о сборе налогов, реляции полководцев, сообщения о стихийных бедствиях провинциальных начальников. Но только за недавнее время и только для данного царства (до создания империи). Никакого доступа к ним у историка одного из княжеств не имелось. Да и потом империя неоднократно распадалась и сотрясалась гражданскими войнами – то наступал период пяти династий, то Троецарствия. Не до архивов там было. Так что “Исторические записки” Сыма Цяня – это плод его исторического творчества. Своего рода реконструкция, и она вполне соответствовала той методологии, которой пользовался и Сыма Цянь, и его последователи. Некоторым образом, беллетристика.

Сами по себе поступки, утверждает Сыма Цянь, не могут быть оценены ни как хорошие, ни как дурные, нравственный смысл и оценку они получают только после вердикта со стороны старшего по служебной лестнице. Сыма Цянь иллюстрирует это бесспорное для него положение историей о некоем советнике Ми Цэы при ване царства Вэй. Но лучше я приведу соответствующее место из “Исторических записок” (раздел “Жизнеописание Лао-цзы и Хань Фэй-цзы”).

“Вот пример того,- пишет Сыма Цянь, – что трудность, заключается не в познании, а в применении своих знаний. Когда-то Ми Цзы пользовался благосклонностью вэйского правителя. По законам княжества Вэй всякому, кто без разрешения воспользуется княжеской колесницей, отрубали ноги. Однажды кто-то ночью сообщил Ми Цзы, что его мать заболела, и он, невзирая ни на что, поехал к ней на княжеской колеснице. Государь, узнав об этом, счел, что Ми Цзы поступил мудро.

– Вот это достойный сын! – восхищался он. – Ради матери он совершил проступок, за который отрубают ноги!

A в другой раз, гуляя вместе с государем в саду, Ми Цзы попробовал персик – он оказался сладким. Тогда Ми Цзы отдал персик государю.

– Любит он меня! – радовался государь.- Он жертвует всем ради меня!

Но вот Ми Цзы одряхлел, и любовь к нему государя ослабла. Как-то государь разгневался на него и сказал: – Он когда-то похитил у меня колесницу и угостил объедком персика!” Надо ли говорить, что Ми Цзы был казнен? В этом эпизоде на самом деле нет никакой истории в европейском смысле слова. Даже имени вэйского вана нет. А есть моральное поучение, без которого никакая история китайскими хронистами не писалась. Все “истории”, рассказанные хронистами есть ничто иное как основанные на преданиях (реже на личных впечатлениях) дидактико-нравоучительные притчи, написанные под углом зрения сегодняшних желаний государя.

Сыма Цянь тоже везде дает поучения. После изложения вышеприведенной истории он пишет: “Поступки Ми Цзы оставались неизменными от начала и до конца, но вначале его считали мудрым, а потом – преступником. Это доказывает, что любовь и ненависть крайне изменчивы. Поэтому, пока ты пользуешься благосклонностью господина, все твои знания ставят тебе в заслугу, и привязанность господина к тебе возрастает. Если же господин тебя возненавидит, он может обвинить тебя в любом преступлении и будет тебя чуждаться. Поэтому советнику, прежде чем давать совет, следует выяснить, любит его господин или ненавидит.” И тут же длинно разъясняет, как должен себя вести советник (в том числе “историк”) при своем государе (даю только принцип в кратком извлечении, дабы не утомлять):”Каждый советник обязан знать и приукрашивать все, что нравится тому, кому он дает совет, и не говорить ему неприятное”.

Но… положение советника очень трудное, ибо: “Если я буду говорить только так, чтобы угодить желанию господина, обо мне скажут: «Труслив и не договаривает до конца». Если же, наоборот, я буду слишком широко и свободно высказывать свои мысли, обо мне скажут: «Груб и заносчив». Если господин считает, что у него достаточно сил для совершения какого-то дела, не надо мешать ему. Если же господин потерпит неудачу, старайся представить дело так, что никакой неудачи не было.

Только доказав свою преданность, можно стать близким господину и не вызывать его подозрений. Если ты длительное время будешь пользоваться благосклонностью своего господина, … это будет означать, что ты достиг успеха”.

Сами понимаете, какую историю можно написать под такую философию “угождения господину”, плюс непрерывное “исправление имен” и потери “мандата Неба”. Вот такую и писали. И сам Сыма Цянь, и другие “историки”. Ну, а оскопили Сыма Цяня не зря – он после этого как нельзя лучше усвоил китайскую ученость.

Коснусь немного той методологии, которой руководствовался Сыма Цянь. Он был конфуцианцем и следовал его философии.

(продолжение следует).

---

Валерий ЛЕБЕДЕВ,
Писатель, журналист, издатель.
Член The International Academy of science, industry, education & arts.
Бостон, США.
Для “RA NY”