ПОДВОДИМ ИТОГИ КОНКУРСА «ХОТИТЕ НАПЕЧАТАТЬСЯ В АМЕРИКЕ?»

Дорогие читатели «Русскоязычной Америки»!
Примите наши приветствия из Болгарии от Литературного сообщества «Чернильница».
Мы уже второй год сотрудничаем с замечательной газетой Нью-Йорка и эта литературная дружба позволяет авторам прозы и поэзии со всего мира представлять свои произведения русскоязычным читателям, живущим, «по ту сторону океана».
Творческие и культурные связи, которые создают наши сообщества позволяют всем нам удерживать свои сердца в состоянии мира, добра и милосердия.
БУДЬТЕ ЗДОРОВЫ, СЧАСТЛИВЫ И ЛЮБИМЫ!

С уважением, Наталья МАТВЕЕВА.
Координатор проекта «Чернильница». Болгария.

Ирина Авраменко

Родилась в г. Симферополе (Крым). Окончила Ленинградский топографический техникум по специальности «картография». В 1995 году эмигрировала в Израиль, живёт в городе Нетания. Работает в телефонной компании. Стихи пишет с юности. Произведения публиковались в коллективных сборниках и литературных журналах разных стран. Лауреат и дипломант международных литературных конкурсов. Член Союза русскоязычных писателей Израиля. Член Международного Союза Русскоязычных Писателей. Автор четырёх поэтических книг: «Зелёный дождь», «Музыка воспоминаний», «Птица в поднебесье» и «Осенний аккорд».

Вечернее

Твои волосы пахнут морем
И стирает яркий закат
Бесполезные разговоры,
Кто на этот раз виноват.

Заползает вечер улиткой,
Мы становимся далеки.
И стучат по остывшим плиткам
Ночи тонкие каблуки.

Выпиваю компот из фальши,
На губах поцелуй-печать.
И тому, что случилось раньше,
Никогда уже не бывать…

Позволь мне…

Рассыпались чувства горошками,
Не те выбирая пути.
Оставь за спиной своё прошлое
И просто позволь мне уйти.

Заплачет ветрами капризными
Зима, словно ей всё равно.
Написано нашими жизнями
Абстрактной любви полотно.

Беспечность твоя нарочитая,
Рассыпались бусины слов.
И вновь не тобою прочитана
Зелёная книга стихов…

Послевкусие

Послевкусие встречи на дне голубого бокала.
Выпиваю его осторожно, а вдруг разобьётся.
В раме зеркало все отражения наши забрало
И теперь в тишине над увиденным хитро смеётся.

Послевкусие след на губах оставляет невнятный,
То ли горечь, а то ли сиропа тягучая капля.
Ты стираешь на сердце моём все незримые пятна,
Чтобы я продолжала играть в своей жизни спектакле.

Тикали часы…

Громко тикали часы настенные
И раскалывалась голова.
В стирку бросила бельё постельное,
Вместе с ним и мысли, и слова.

Пахло чаем с бергамотом выпитым,
День начать хотелось без потерь.
И подумалось внезапно: «Вот и ты
Выставляешь прошлое за дверь».

Зеркало вздохнуло отражением,
Роза обронила лепесток.
Ведь любила до изнеможения,
Разве у любви бывает срок?..

Ветер во дворы летел пустынные
И листву пытался рассмешить.
Тихо капали минуты длинные,
Словно больше некуда спешить…

Жизнь уместилась

Сцена финальная, гаснет экран,
Дальше кино не про нас.
Жизнь уместилась в один чемодан,
С ним ты уходишь сейчас.

И оглянувшись на призрак окна,
Словно прощаясь с мечтой,
Вслед за тобой убегает весна
В облаке жёлтом цветов.

Я остаюсь среди солнечных нот,
С грузом прощённых грехов.
Жизнь уместилась в зелёный блокнот,
Полный любви и стихов…

Александр Набоков

Набоков Александр Олегович, родился 1 января 1967 г. в России в городе Верхняя Салда Свердловской обл. в семье военного. С 1973 г. проживал и учился в Крыму в г. Симферополе. Работал в отделе КИП в объединении Крымтеплокоммунэнерго, в КаПКС (Крымская Академия природоохранного и курортного строительства).

С 2000 г. проживает в Израиле, г. Раанана, фрилансер. Женат, имеет взрослого сына. Стихи начал писать в 2017 г. в 50 лет. Печатался в альманахе ЛИТЕРА, издатель НИНА-НЕБЕ ООД,2020, Антология МОЯ АРМЕНИЯ-2, Издательский дом ЛУСАБЕЦ, 2022.

“Наши дети”

Они такие же, как мы, но просто из другой эпохи.
Они такие же, как мы, и не ищите в них подвохи.
Они, как мы, хотят любить и вкусом жизни наслаждаться.
Они такие же, как мы, не стоит нам за них боятся.

Они идут своим путём, они живут своим форматом.
Они, как мы давным-давно, не верят старым постулатам.
У них свой опыт и свой взгляд, свои ошибки и идеи.
Им так же, как и нам, претят понты, лгуны и лицедеи.

На все вопросы бытия они найдут свои ответы.
Им предстоит принять от нас нелёгкой жизни эстафеты.
Они такие же, как мы, и друг за друга мы в ответе.
Они такие же, как мы, они ведь просто наши дети.

“Успех (социальная сатира)”

Сейчас не нужно быть киноактёром,
Секрет успеха прост, скажу я вам
Чтоб стать крутым на зависть всем позёрам,
Достаточно залиться в Инстаграм

Вот Верка из расчётного отдела
Никак не проявлялась до тех пор,
Пока бикини в стразах не надела.
Заселфилась и вызвала фурор

Сложила губки уточкой и попу
Отставила немножечко назад
И встала возле зеркала, чуть сбоку,
Чтоб тыл был виден и крутой фасад

Теперь успех её сопровождает
По жизни, на работе и в сети
И даже завотделом предлагает
Ей с ним на Мальте отпуск провести.

Летят в Инете красные сердечки
И лайков фейерверк назло врагам
Успех феноменальный обеспечен
Всем тем, кто постит селфи в Инстаграм

Алла Кречмер

Алла Кречмер работает врачом, живёт в Израиле. За годы работы накопила много наблюдений за характерами людей и жизненными ситуациями, что помогает в создании произведений.

Состоит в СРПИ – союзе русскоязычных писателей Израиля. Публикации в периодических изданиях и сборниках в России, Израиле, Беларуси, Бельгии, Болгарии, Германии, Великобритании, Сербии, США, Финляндии. Автор пяти романов и шести книг стихов. Лауреат и призёр многих конкурсов и фестивалей.

Счастливая жена, мать и бабушка. Любит кошек и путешествия.

Предзимье

Знаем: в конце начало,
Скована льдом река.
Осень, твоя опала
Как никогда близка.

К северу, к беломорью
В дебри густых лесов
Снова бредёшь упорно
В царство седых снегов.

Золото разменяла,
Медь превратилась в сор.
Осень, твоя опала
Это судьбы укор.

Падает снег на косы,
На головной платок.
Только не тает проседь –
Жизни твоей итог.

Пусть неизбежным станет
Горечи слов сродни
Светлое увяданье
И листопада дни.

Осенняя ночь

На синих холмах подлунных
Ни шороха, ни души.
Натянут для ветра струны
Усталые камыши.

Почувствуем крыльев трепет
Летящего мотылька,
Листвы еле слышный лепет,
Журчание ручейка.

Пасутся в низине кони,
Ныряя в туман густой.
А небо слезу уронит
Исчезнувшей вдруг звездой.

Охватит простор беззвучье,
Спокойствие нам даря.
И первый напомнит лучик
О том, что взойдёт заря.

Зажжёт он дерев вершины,
Как свечи вдоль образов.
И спрячется сон в долинах
Пришедших под утро снов.

Станет ли

Станет ли вода в море солоней
От одной слезы – от слезы моей?
От горчайших дум оттого, что жаль
Прятать в глубине о тебе печаль.

Станут ли глаза зорче, чем всегда?
Разделяет нас тонкая черта.
Трудно разглядеть и шагнуть вперёд.
Дальше пустота, и никто не ждёт.

Станет ли ясней солнечный рассвет,
Если рядом ты, и разлуки нет?
И глаза в глаза, и щека к щеке;
Пишем о себе не в черновике.

Нити прошлых лет свяжет в узел жизнь –
Совпаденье дат праздников и тризн.
Понимаю я, что душа слепа,
И поводырём станет ей судьба.

Городской сумасшедший

Городской сумасшедший – хула ли, награда?
Заслужить этот титул любому легко-
Стоит только отбиться от общего стада,
Сразу пусто вокруг, и друзья далеко.

Стоит слово сказать, что другим не понраву;
Спеть не в лад, танцевать лишь под наигрыш свой;
Не считать нашу жизнь просто милой забавой
И не строить судьбу – жить своею судьбой.

Не зависеть от моды, ненужной, бесцветной;
Отвечать по ночам на чужиез звонки;
И хранить пачку писем в цветастых конвертах,
Не выбрасывать книги, альбомы, стихи.

Улыбаться легко, и без зависти тайной…
Разве счастье измеришь тугим кошельком?
Но в сужденьях других ты останешься крайним –
Городским сумасшедшим, смешным чудаком.

Кто-то скажет тебе: “Вышло время безумцев.
Как ты жалок, мой друг, в прагматичный наш век!”
Ты живи, как живешь, их слова унесутся,
А счастливые дни не замедлят свой бег.

Лилит

Мир наш в своей основе
Райской предстал долиной.
Разве одной мы крови,
Если одной мы глины?

Где-то в глубинах месив
Спутались наши чувства
В водной и пыльной взвеси,
Только вот в сердце пусто.

Огненных лилий гамма.
Лавы текущей пламя.
Я ведь равна Адаму
Мыслями и делами.

Мне ли, с какой же стати
Сзади брести послушно,
Если Господь-Создатель
Поровну дал нам души?

Если в мою вложил он
Больше огня, чем надо?
Вот бы, напрячь мне жилы
Вырваться за ограду,

И на одно мгновенье
У мотылька взять крылья.
Стать для Адама тенью,
Звёздной блестящей пылью.

Стать для него желаньем,
Неутолённой страстью
Или воспоминаньем
О невозможном счастье.

Елизавета Азвалинская

Родилась и выросла в Одессе. Воспитание проходило в лучших одесских традициях. Зимой – фрранцузская и музыкальная школы, летом – дача и море. Первым источником вдохновения, думаю, было море. Глядя на него, волнами набегали чувства, которые хотелось облечь в слова. Во всяком случае, сколько себя помню, всегда что-то писала и сочиняла..

Закончила филологический факультет Одесского университета, но вскоре по окончании переехала в США.

В США живу в Филадельфии уже много лет. Приехала сюда в молодом возрасте, поэтому в первую очередь нужно было думать не о литературе, а об обустройстве, доме и детях. К литературе я относилась как к «своему причалу», к которому всегда смогу вернуться. Нужно только дождаться какого-то штиля или хотя бы, чтобы утихнул шторм.

Не помню дословно, но кто-то из великих выразил мысль, что нужно постараться заниматься в жизни тем, что ты любишь. В противном случае придётся полюбить то, чем ты занимаешься.

Не могу сказать, что я не любила то, чем занималась, да и диапазон моих занятий оказался весьма широким. В разные времена я занималась бизнесом, недвижимостью, инвестициями и даже нумерологией.
И всё же, чем бы я ни занималась, тяга к писательству давала о себе знать. То в голове крутились какие-то сюжеты, то слова сами собой складывались в предложения. Один из таких сюжетов превратился в рассказ. За ним последовали другие. Несколько произведений дошли до М. М. Жванецкого, и он очень тепло о них отозвался. Это придало силы не останавливаться.

Да и обстоятельства подталкивали писать не урывками, а систематически. На протяжении нескольких лет я вела рубрику по нумерологии в ежемесячном журнале «Здоровье». Сотрудничала с коммерческим журналом «Партнёр», писала статьи в виде рассказов о людях и событиях нашего города.

О чём я пишу? Жизненные истории, немного юмора, авантюризма, одесского колорита… Мне довелось родиться и вырасти в одной стране, переехать в другую и сохранить в душе вкус обоих. Многие прошли через это. И мне очень прятно, что то, что мне близко, вызывает отклик в сердцах читателей.

Произведения публиковались в различных американских русскоязычных литературных газетах, журналах и альманахах. Состою членом Союза русскоязычных писателей Нью-Йорка. Вышел в свет сборник рассказов под названием «Кредитная история и другие рассказы».

Ну, а что впереди… кто знает?

КРУИЗ НА БЕРМУДЫ

Из всего, открывшегося в жизни величиной в трид¬цать девять лет, Рома усвоил две вещи. Первое – то, что на всё судьба, он узнал ещё в детстве, когда вообще мало что понимал. Но он столько раз слышал это от бабушки, которую уважали за мудрость и часто спрашивали совета, что Рома воспринял это без доказательств, как аксиому. В самом деле, как обнаружилось позже, эта истина объясняла всё, что ничем другим другим не объяснялось.

Второе началось с чисто профессионального наблю¬дения.

Одесский театр оперетты и музыкальной комедии в те времена находился в центре, неподалёку от Дерибасов¬ской. Каким-то образом по духу и темпераменту он так соответствовал этому городу, словно принадлежал ему, как родимое пятно.

Вечером перед началом спектакля билетёрши, гар¬деробщицы и прочий обслуживающий персонал чув¬ствовали себя ответственно, наподобие хозяйки перед приёмом гостей. Зрители входили в зал, рассажива¬лись, вчитывались в программки. Занавес ещё был закрыт, но в воздухе уже витал волшебный, ни с чем не сравнимый дух театра. Из оркестровой ямы доносились звуки музыкальных инструментов, словно проверявших свою боевую готовность. То слыша¬лось переливчатое журчание флейты, то хрипловатое покаш¬ливание контрабаса, и вот, когда среди прочих звучаний различалось пиликанье скрипки – это был Рома.

В оркестровой яме он сидел слева, так что ему был виден только правый кусок сцены у самой рампы, но по интонациям, шорохам из зала и своим собственным ощущениям Рома мог не только безошибочно опреде¬лить, что происходило на сцене, но и на ка¬кой ноте продвигался спектакль.

Так проработав более десяти лет, за которые из «просто» скрипки он дослужился до «первой» скрипки, каждый вечер отыгрывая “Сильвы”, “Марицы”, “Летучие мыши”, которые шли из месяца в месяц, из года в год, Рома заметил, что, как ни странно, они ему не надоедают. Причину этого он усмотрел в том, что каждый раз всё то же самое разыгрывалось иначе. Случалось, какая-то удачная интонация или жест, неожиданная импровизация роняли искру, которая внезапно разгоралась у актеров особенным вдохновением, незримым пламенем охватывая весь зал. Тогда обыкновенный спектакль превращался в праздник.

Однажды Роме довелось побывать на кладбище по поводу чьих-то похорон. И там, где куда ни глянь, безмолствовали могилы, он обратил внимание, что на каждой из них между двумя датами рождения и смерти стояло небольшое тире. Вот это тире посередине, которое заключало в себе жизнь – всё, что было увидено, ус¬лышано, съедено, выпито… – наткнулось на Ромино наблюдение, расширило его и возвело в разряд истин. Рома неожиданно понял, что главное – не начало, пото¬му что это только завязка, и не конец, потому что он и так известен, а именно середина – то, как разыгрывается действие.

И хотя никаких особых требований к жизни он не предъявлял, и нужно ему было ничуть не больше, чем кому-либо другому, всей своей неугомонной ду¬шой Рома жаждал каких-то экспромтов, невинных сюрпризов и нечаянных радостей, которые умели вносить в жизнь праздник.

Вот, к примеру, если бы он зашел к приятелю, а там гости, накрытый стол, и его прямо с порога зовут присоединиться.

– Да я случайно зашел на минуту – бормочет Рома в силу приличия.

А на это ему отвечают:

– Рома, перестань ломаться, садись, вот тебе рюм¬ка.

И когда такие экспромты случались, Рома радовался как ребёнок, его глаза, как две греческие маслины, начинали лосниться блеском, и он находил поэзию в самых прозаических вещах.

В настоящий момент Рома сидел в кресле комфорта¬бельного автобуса и, откинув голову на накрахмаленный подголовник, пребывал в состоянии беззаботной неги.

Автобус мчался по направлению к Нью-Йорку, где в порту стоял океанский лайнер под названием “Северная Принцесса”, готовый отправиться в круиз на Берму¬ды. И иногда поглядывая в окно, где однообразно мелькали деревья и дорожные знаки, Рома чувство¬вал себя человеком, который заранее запланировал отпуск, ничего не забыл, не выпустил из виду и по¬этому имеет право ни о чем не беспокоиться.

Конкретная мысль посетила его, когда своим локтем он коснулся Ирочкиного. И тогда он подумал: “Хо¬рошо, если мальчик, но если девочка, тоже хорошо. Но всё-таки лучше, чтобы им не достался Ирочкин нос… особенно если девочка”.

Ирочка сидела рядом и дремала. Нос у неё был не то чтобы длинный, но длинноватый, и к тому же не самой удачной формы. Нельзя сказать, что нос получился совсем уж испорченным, но всё же каким-то недоработанным. Но какое это имело значение!. Ирочка всё равно оставалась на высоте. И подумав о ней, Рома мысленно улыбнул¬ся.

Круиз на Бермуды, который приближался с каждой оставленной позади милей, был подобен одному из тех слов, которые имеют несколько значений. Во-первых, это был отпуск, во-вторых, празднование первой годовщины их супружеской жизни, приуроченное к отпуску. И наконец, третье значение – стратегическое, состоявшее в том, что они решили заиметь ребёнка. А что может более располагать к этой миссии, как не бескрайнее голубое небо, океан, пальмы и полная рас¬крепощенность.

Между тем автобус въехал в туннель, а когда вы¬нырнул из его темноты, вокруг уже простирался Нью-Йорк. Ирочка продолжала дремать. А Рома встрепенулся и прильнул к окну. Перед ним проплывали улицы с витринами магазинов, ресторанами и проходящими людьми. И даже сюда сквозь стёкла окон просачивалась жизнь большого города. И ещё появилось смутное чувство, будто нечто подобное с ним уже происходило. Так когда-то он всматривался и впитывал в себя всё ок-ружающее в аэропорту “Кеннеди”, откуда в первый раз ступил на американскую землю.

Это было не так уж давно, хотя, казалось, прошли столетия. Рома шел по аэропорту и чувствовал себя так, словно за время полёта его, как рыбу, пере¬бросили из одного водоёма в другой. В одной руке у него была скрипка, а в другой небольшой чемодан с самым необходимым. Он был поражен масштабами окружающего, толпами самых разных людей, словно представлявших всю карту мира, невозможностью всё это обобщить, охарактеризовать. Как будто он попал в водоворот, где всё бурлило, кипело и ежеминутно менялось, где разрушалась любая симметрия, и вместе с тем всё это разнообразие как-то уживалось, сочеталось и создавало свою собст¬венную гармонию. И всматриваясь в лица лю¬дей, Рома интуитивно пытался по ним прочесть, куда он попал, в чем здесь правила приличия и правила вы¬живания.

На улице его обдало июньской жарой. Он немного прошел и вдруг замер. Ему показалось, где-то звучала скрипка. Но откуда здесь скрипка? Зачем? И кому охота играть в такой духоте? В то же время, Рома сра¬зу определил, что играли что-то незатейливое и не бог весть как играли. Оглядевшись по сторонам, он уви¬дел прилично одетого человека, у которо¬го в руках была скрипка. Мимо него шли люди. Кто-то на минуту задерживался, кто-то проходил мимо. Вдруг Рому словно что-то ужа¬лило. Он увидел у ног игравшего человека коробочку, в которую бросали деньги.

Если высшие силы желают доходчиво выразить своё мнение, то это был подходящий момент. И Рома услышал, музыкальный слух его не подвёл. В этот момент, не имея на то ни малейшего основания, он почувствовал уверенность в том, что музыкантом он больше не будет. И так стало себя жаль, что за¬хотелось заплакать. Вдруг символично откуда-то выплыла чёрная туча, и крупными каплями забарабанил дождь. Как будто свыше ему сочувство¬вали.

При этом воспоминании, поёрзав в кресле, Рома удобно вытянул ноги и почувствовал, что в нём созре¬вает ещё одна истина – всё, что ни делает¬ся, к лучшему. Потому что он нашел себя совершенно в другом, и незаметно стал человеком, перешедшим в другую веру. О музыке он больше не вспоминал. Она никак не вписывалась в окружность его тепе¬решней жизни. И если порой вспоминались какие-то моменты, которые когда-то казались незабываемыми или даже считались счастьем, то теперь это счастье представлялось каким-то мелким, счастьем низшего калибра.

Рома теперь продавал автомобили. И так продавал, как будто ничем другим в жизни не занимался. Он мог на любом известном ему языке, включая жесты, уточнять чем одна модель отличается от другой. Он с таким энтузиазмом объяснял сходства и различия, достоинства и недостатки, что заряд его энер¬гии невольно передавался клиентам. Никто другой не умел так дотошно выискивать дополни¬тельные гарантии и с такой щепетильностью высчитывать скидки, искусно подводя цену под общий знаменатель. И ко¬гда ему выделили подобие собственного кабинета, что представляло собой небольшой куб со стеклянными стенами, половину которого занимал стол, где оформ¬ляли бумаги, Рома почувствовал, что он состоялся. А ещё через несколько дней, когда на этом столе появи¬лась табличка с выгравированным на ней “Роман Кри-гер”, вспомнилось крылатое одесское выражение “ме¬лочь, но приятно”, и Рома окончательно признал себя состоявшимся человеком.

Наконец автобус остановился в положенном месте. Процедура с чемоданами, которых было три, а также формальности с паспортами прошли гладко. И через какое-то время Рома восходил на корабль. Он шёл бодрым шагом, так что Ирочка ускоряла ход, чтобы не отставать. По степени облысения Ромина шевелюра напоминала конец октября. На шее у него ви¬села видеокамера, касаясь места, откуда начинали вырисовываться накопления в виде животика. И весь он имел вид довольного человека, который доплыл до определённого места и бросил свои якоря.

Удивительная вещь – жизнь. Она порой играет людьми, как словами. Она расставляет события, как знаки препинания. Она добавляет эпитеты и междо¬метия – и вдруг слово, которое остаётся тем же са¬мым словом и продолжает звучать, как звучало, – попадает в другой контекст и начинает воспринимается иначе.

Ещё недавно холостой Рома считался перезрелым юно¬шей и уже привык к предложению, которое не смол¬кало последние десять лет. В этом предложении “Роме пора жениться…” Ирочка, в конце концов, поставила точку. И вдруг не¬достатки, непозволительные тем, кому ещё надлежит дерзать и завоёвывать, стали для всех окружающих и для самого Ромы вполне приемлемыми, понятными и даже узаконенными.

Ирочка была на десять лет моложе. Она никогда не была чересчур романтичной и к двадцати восьми годам всецело исповедовала реализм. Рома вошел в её жизнь как положительный персонаж. Была ли это лю-бовь с первого взгляда, была ли она страстной, как горящее пламя, или размеренной, как не¬торопливо плывущие облака – было неважно. Оба были признательны за то, что друг друга нашли.

Несмотря на то, что этот круиз по счёту был пер¬вым, по рассказам тех, кто уже побывал, Рома был хо¬рошо информирован. Он знал о ресторанах, гранди¬озных фуршетах, развлекательных программах и прочих увеселениях. Всё это входило в стоимость круиза и предоставлялось бес-платно – всё, кроме алкогольных напитков. И собираясь, Рома сунул в чемодан бутылку водки. Не столько из бережливости, сколько “на всякий случай”, чтобы нехватка этого продукта в подходящий момент не испортила впечатления.

Корабль оказался огромным городом, где поначалу казалось, нельзя было не заблудиться. По дороге к каюте проходили мимо киосков, сверкающих магази¬нов и элегантных кафе. И Рома одновременно востор¬гался и сверял это с тем, что себе представлял. И с удовольствием отмечал, что так себе всё и представ¬лял.

Наконец, преодолев лестницы и коридоры, они доб¬рались до каюты. Если корабль был городом, то по расположению их каюта оказалась квартирой в хо¬рошем районе. Отсюда было рукой подать ко всем достопримечательностям. Немного отдохнув от проде¬ланного пути, затем разложив чемоданы, они совсем освоились. И вскоре Рома заметил, что проголодался.

– Вот и хорошо, подумал он.

– С этого начнём выходить в свет. Куда же мы пойдём обедать?

Ирочка пожала плечами, Рома выбрал ресторан. Время было обеденное. Облачившись в белые брюки, он оглядел себя в зеркало и остался доволен.

В ресторане официант подвёл их к столику, за кото¬рым, как водится в санаториях, уже сидела немолодая пара с ребёнком. Одеты они были так про¬сто и буднично, что Рома на их фоне чувствовал себя слишком нарядным. Но этого ему и хотелось – соответствовать обстановке с красивыми люстрами, белыми скатер¬тями и услужливыми официантами.

Соседи оказались очень милыми и приветливыми американцами. Они познакомились, обменялись впе¬чатлениями о корабле, поговорили о погоде. Из не¬скольких вопросов Рома узнал, что седоволосого муж¬чину звали Пол, он работал в отделе какой-то большой фирмы. Каком отделе и какой фирмы, Рома не понял, но решил пока не переспрашивать. Жили они в Нью- Йорке на 34-й стрит.

Рома поискал глазами официанта, желая заказать бутылку вина, но Пол угадал его намерения и показал на уже открытую бутылку вина. Затем сказал, что вдвоём с женой им её никак не осилить и предложил угоститься. От этого жеста за столом сразу стало уютно.

Вино оказалось красным, Рома из меню выбрал баранину. И оттого, что эти две вещи превосходно сочетались друг с другом, Рома перешёл в состояние, когда всё согласуется и попадает в точку. И он полуподумал, полуощутил, что жизнь прекрасна. И почти одновременно добавил мысленно по-английски “Life is great!”, что по сути одно и то же, но на двух языках эта мысль обретала двойную силу.

Через какое-то время Рома почувствовал воз¬растающий к себе интерес, из которого вот-вот начнут вы¬текать вопросы. Он даже знал, что начнётся с акцента, с этого всегда начиналось. Затем, узнав, откуда они, уточнят, откуда именно и так далее… и Рома не только к этому был готов, ему этого даже хотелось. Каким-то образом он чувствовал необ¬ходимость художественно описать свою жизнь, об¬рисовать себя таким, каким он себя увидел – успеш¬ным и благополучным, для которого этот круиз только лишь первый шаг, за которым последуют другие круизы, полёты и путешествия.

Вдруг маленькая девочка, которая до сих пор мол¬чала, подала голос. Рыженькой Эмили недавно испол¬нилось два года. Сначала она подала голос неуверен¬но, а затем требовательно как человек, которого обошли вниманием или недооценили. Тут же откуда-то появилась детская книжка и, по¬додвинувшись поближе к ребёнку, стали читать её вслух. Ирочка изучающе наблюдала, как себя ведут в подобной ситуации. А Роме показалось, что внезапно налетел ураган из ураганов такой мощности, какие сметают прогнозы и обводят метеорологов вокруг пальца.

Эта маленькая Эмили оказалась сущим дьяволён¬ком. В считанные минуты она завладела столом. Она то кокетничала, то капризничала. И с затаённой гор¬достью её родители уже ни о чём, кроме неё, не могли ни думать, ни говорить. К моменту, когда подали ба¬ранину, о ней было известно буквально всё: когда она пошла, когда заговорила, что любит из игрушек… И Роме ничего не оставалось, как улыбаться и делать вид, что ему интересно.

После обеда продолжили знакомство с кораблём. Обошли все магазины, заглянули в бар и в казино. За¬тем вышли на палубу, где играл оркестр. С океана приятно дул ветерок и неосязаемо ощушалось пространство. К Роме вернулась умиротворённость. Океанский простор и огромные сверкаюшие звезды на тёмно-синем бархате неба, напоминавшие витрину ювелирного магазина, где Ирочка только что чем-то залюбовалась, увлекали в будушее, в нечто безгранич¬ное и окрыляюшее. Это состояние Рому не покидало весь вечер и только уже засыпая, он подумал, что с Эмили за один стол обедать он ни за что больше не сядет.

На следуюшее утро ярко светило солнце. Но после до¬вольно плотного завтрака Рому потянуло в казино. Ему почему-то мерешился выигрыш. В голове даже проблескивали идеи насчёт того, как им распорядиться.

Казино было небольшим, но внушительным. В нём присутствовало то, что присутствует в храме, где че¬ловек сбрасывает с себя шелуху и остаётся наедине с Богом. Подобно храму, здесь оставались наедине с ве-зением. Рома это понял по тому, какая шла карта. Пробыв в казино не многим более часа, он вышел с чувством, что ему вежливо плюнули в лицо. Хотя, казалось, крупье даже огорчался, когда выигрывал, но что он мог сделать? Видно, плевало везение. Тут Рома вспомнил где-то услышанное, что «если не везёт на картах, значит, везёт в любви», и улыбнулся. Если это действительно так, а это так, иначе бы не говорили – тогда к чёрту деньги.

Постепенно корабль из огромного города превра¬щался в небольшой городишко. В нём, как в любом городе, были места, где Роме было незачем появлять¬ся. Таким местом являлась, например, библиотека. При всём почтении к литературе для неё не обязательно было отправляться в круиз. Или бар. Одинокая бутылка без закуски по¬просту навевала тоску. Теперь к таким местам приба¬вилось казино. К середине дня выбирая, чем бы заняться, решили пойти на бассейн.

В бассейне было много народу. Кое-кто казался знакомым. Опять встретился парень в широкополой шляпе. Около него, как и вчера, вились девицы. Из-за явного сходства Рома прозвал его про себя ковбоем. В руке он, где бы ни появлялся, неизменно держал бутылку пива, как будто никак не мог её допить.
Ирочке очень шёл светло-голубой купальник. Рома обос¬новался в удобном шезлонге и потягивая через трубочку коктейль, наблюдал, что делается вокруг.

Вдруг совсем поблизости в его поле зрения попала пара, которая до сих пор нигде не встречалась. И он, и она прикрывались яркими цветастыми полотенцами. У обоих на носу были очки от солнца, на головах па¬намы. Казалось, они были вооружены всем, что могло иметь отношение к пляжу. И Рома невольно почувст¬вовал уважение к людям, у которых всё продумано, просчитано и нет ни в чём недостатка.

Мужчина поднялся и пошёл к воде. Он был среднего роста, но в самой его походке сквозило достоинство. Аккуратная, с проседью бородка напоминала только что подстриженный газон. Окунувшись, он вернулся и объявил своей спутнице на чистом русском языке:

– Не могу дождаться настоящего пляжа. Наконец-то завтра придём на Бермуды, и тогда…

Рома так обрадовался, что даже не дослушал что “тогда…” Он мельком вспомнил Эмили и решил во чтобы то ни стало познакомиться. На круизах, курор¬тах и в домах отдыха всё располагает к тому, чтобы люди быстро сходились. Они познакомились.

Алекс и Галя оказались бывшими москвичами, ныне из Балтимора. По возрасту они были немного старше и чем-то неуловимо похожими между собой. Общих знакомых не оказалось. Заговорили о Бермудах и о самом круизе. Рома был красноречив, с ним соглаша¬лись, но сдержанно. Впрочем, это легко объяснялось, они много путешествовали. Вообще, чего бы ни касалась беседа, обнаруживалось, что они это уже видели, слышали или знали. И ничему не удивлялись.

Алекс был врачом-психиатром. Говорил он мало и с расстановкой. Не сговариваясь, и Роме, и Ирочке эта пара показалась приятной и очень интеллигентной. До¬говорились вечером вместе обедать, а завтра вместе поехать на пляж. Выбор пал на Элбо-бич, который на¬ходился несколько дальше от порта, но считался одним из лучших.

Приближалось время обеда. Тут Рома вспомнил о за¬хваченной из дома бутылке водки и похвалил себя – тут-то она могла пригодиться. Для удобства пронесе¬ния контрабанды, он старательно перелил нужное количество в прозрачную бутылку из-под минеральной воды, и к условленному времени встретились у ресто¬рана.

За столом сразу же установилась дружеская атмо¬сфера. Рома демонстративно поставил бутылку на стол. Алекс с видом знатока объявил, что из вин пред¬почитает французские. Рома удивился несмекалистости доктора. Видимо, у них в Балтиморе такое не практи-ковалось.

Пришлось раскрыть секрет минеральной воды. У док¬тора в глазах мелькнуло удивление одновременно с от¬тенком презрения. Но какие-то другие чувства, видимо, взяли верх, потому что презрение вскоре исчезло, и он с готовностью подставил бокал. Всё же вино заказали да-мам. Ещё управляясь с салатом, оба слегка рас¬краснелись и заметно оживились. Несмотря на со¬храняемое достоинство, у доктора-психиатра во взгляде проблескивала искра, намекавшая на то, что костёр вот- вот разгорится. К горячему произошло то сближение, какое происходит между самыми непохожими людьми, вместе употребившими эту горькую прозрач¬ную жидкость, в какой бы ёмкости она ни находилась. Доктор по-прежнему говорил мало, зато гораздо больше улыбался. А Роме захотелось поведать о чём-то таком, в чём выражались бы его познания жизни. И он сказал:

– Вот, Алекс, ты понимаешь, ты психиатр. А я, можно сказать, психолог… ну, своего рода. Потому что всё дело тут в психологии. Вот приходит ко мне клиент, а я его вижу насквозь. И веду себя так, как будто меня эти комиссионные совсем не волнуют, как будто я до него уже продал десяток машин, хотя ещё только пол¬девятого утра. Я его не уговариваю, ничего не хвалю, а сразу даю ключи – на, мол, проедься, сам убедись. Тут, главное, выдержать паузу. Клиент должен со¬зреть. – Тут он поднял указательный палец вверх, словно в этом скрывался главный секрет, и добавил: – С хорошим товаром нужно уметь работать.

Доктор слушал, чуть склонив голову набок, и продолжал молчать. По его виду трудно было определить, что он думал. Роме в этот момент показалось, что с таким видом он выслушивает своих пациентов. Но чувствуя себя на подъёме, он продолжал:

– Вот так, когда-то в Одессе я продавал джинсы. По правде сказать, их даже не нужно было продавать, они продавались сами. Нужно было только прочувст¬вовать клиента… – тут он осёкся, потому что в глазах доктора мелькнул знакомый оттенок презрения. Видно, тот никогда ничего не продавал.

Потом был десерт и кофе. Распрощались тепло и до¬говорились встретиться завтра. Возвращаясь в каюту, Рома был весел, хотя в душе оставалось что-то не¬высказанное. А Ирочка подумала, что создавать по-томство нужно в трезвом состоянии.

На следующий день всё пошло по плану. После полу¬тора дней в океане Рому тянуло на сушу. И сойдя на неё, перед его взглядом предстал тихий, никуда не спе¬шивший край, как будто созданный для того, чтобы люди играли в теннис, гольф и загорали на пляже.

До Элбо-бич взяли такси. Узкая дорога виляла мимо аккуратных строений, над которыми высились пальмы, и местами мелькали пёстрые цветы неведо¬мых тропических растений. За тридцать минут езды виды почти не менялись, и глаз привыкал к обилию нескончаемой зелени.

Такси остановилось у лестницы, которая вела вниз к пляжу. Пляж был небольшим и очень ухоженным. Здесь было всё, чем славятся хорошие пляжи, вклю¬чая зонтики, шезлонги и прочие удобства. И, наконец, Рома сунул ногу в знаменитый нежно-розового цве¬та бермудский песок. Несмотря на палящее солнце, песок не обжигал, оставаясь приятно тёплым. Говорили, что причиной тому его происхож¬дение из останков моллюсков. Словом, так когда-то распорядилась природа, чтобы в будущем хотелось здесь отдыхать. Впереди сверкал на солнце океан удивительного бирюзового цвета. Вода была такой прозрачной и чистой, что можно было разглядеть, как в глубине мелькают суетливые стайки рыб. Воздав должную хвалу этому райскому уголку и погружаясь в ленивую созер¬цательность, все улеглись загорать. Но Роме не лежа¬лось, и он захотел пройтись.

Увидев справа небольшую цепочку скал, он пошёл в том направлении. А когда дошёл, то, перейдя через них, очутился на маленьком, почти безлюдном диком пляже, примыкавшем к цивилизованному. Кроме скал, песка и океана, вокруг ничего не было. Оглядевшись, Рома подумал, что когда-то здесь уже был. Он да¬же почувствовал некоторое разочарование, так как был настроен на что-то диковинное, а увидел то, что нисколько не удивляло. Но чем больше он всматривал¬ся, тем больше узнавал.

Это место удивительно было похоже на такой же дикий ку¬сок пляжа, затерянный на другом конце света в Одес¬се на 16-й станции Большого Фонтана, хотя там никогда не было ни розового песка, ни воды бирюзового цвета. Но это были детали. Главное, был облик, была та похожесть, при которой детали уже не имели значения.

Рома глянул назад, где по памяти должен был находиться сана¬торий «лётчиков». Он увидел бревенчатую лестницу и вверху какое-то строение среди пальм. Никакого санатория там не было, но всё равно было очень похоже. А вдалеке справа берег образовывал мыс, точь в точь как тот, что огибали катера, следуя курсом на Черноморку.

И Рому вдруг охватила такая радость, какая бывает при неожиданной встрече, когда друг друга узнают и от избытка чувств бросаются в объятья. Как будто он возвратился в тот мало кому известный уголок, в то далёкое время, когда его ещё ласково называли Ромочкой. И внезапно ощутив удивительную лёгкость, не¬объяснимое ликование и не задумываясь, как это вы¬глядит со стороны, он вприпрыжку побежал в воду, точно так, как побежал бы лет тридцать назад.

Вода была тёплой, ласкающей. Она обволакивала, будто стирала острые углы. Рома осторожно про¬плыл между скалок. Попробовал встать на ноги, но бы¬ло глубоко. Тогда, как в детстве, он перевернулся на спину, раскинул руки и, прикрыв глаза, отдал себя течению. Волны покачивали его на себе, как будто убаюкивали, и уносили вдаль. И солнце, отражаясь в капельках воды на ресницах, сверкало миллионами переливающихся огней.

Вдруг Рома с закрытыми глазами увидел сцену.

Справа у рампы стоял очень почтенный господин во фраке. Он чуть не задыхался от гнева. Рома его узнал. Это был старый князь из “Сильвы”.

– Значит, сегодня дают “Сильву”, подумал он. – Ну, конечно же, третий акт.

У князя была трагедия. Его сын собирался взять в жёны Сильву Вареску, простую певичку из варьете. Обычно Рома в этом месте усмехался, мол, подума¬ешь, невеста не голубых кровей, тоже мне трагедия. А сейчас вспомнил, как у одного знакомого Майкла единственный сын заявил, что плевать он хотел на отцовское одобрение, и на ком жениться – решать будет сам. И бедному Майклу ничего не оставалось как смириться и тихо страдать. Тогда чем не трагедия у князя? И Ро¬ма подумал, что трагедия есть трагедия, у каждого своя.

Вдобавок открылось, что княгиня, его жена, в моло¬дости сама блистала в варьете под прозвищем “Соло¬вей». А это уже позор! Но странное дело, этот князь всегда считал¬ся богатым тираном, а сейчас Рома увидел в нём чело¬века, под которым вдруг рухнул мост, который дол¬гие годы пребывал в обмане. И Роме впервые его стало жаль.

Тут князь вне себя от обиды и гнева, словно пощёчину, бросает княгине в лицо: “Эх, ты Соловушка”. А она немолодая, но всё ещё роскошная женщина, не желает ни оправдываться, ни сожа¬леть. Потому что много лет пробыла в княгинях и уже поняла, что счастье, за которым она гналась, всего лишь призрак, солнечный зайчик, и его никогда не догнать. А счаст¬ливой она была “Соловьем”, когда блистала на сцене, когда было всё ещё впереди. А князь… не этот, так встретился бы другой. И с вызывающим видом она запевает:

“Бедный, бедный соловей,
Он не знал судьбы своей.
В клетку знатную попал
И петь, бедный, перестал…”

Тут дирижёр посмотрел на Рому. Да Рома и сам знал, что скоро ему вступать. И он заиграл. Никогда ещё в жизни он так не играл! Из-под его смычка выле¬тали звуки удивительной силы, в них мелькали пере¬ливы огней, переплетения нитей, вся многослойность радостей и разочарований, находок и потерь, сли¬вавшихся в одно непостижимое целое.

Рома совсем не старался, он не искал выражений. Из него само выливалось всё, что он чувствовал и по¬нимал. Всё накопленное за годы превращалось в неж¬ные, чарующие звуки, которыми он делился искренне и проникновенно. Музыка растворяла его в себе, по¬глощала его, словно кроме неё больше ничего не существовало. Он только краем уха услышал: “Ну, Рома, ты даёшь…”. Это проронил сосед слева, ко¬торый, отставив тромбон, завороженно за ним наблю¬дал.

Вдруг Рома почувствовал, что его куда-то уносит. Он приоткрыл глаза и увидел волны, с которых сры¬вались блестящие брызги. Они разлетались, как ис¬кры, не зная преград, властно сверкая неисчислимы¬ми оттенками красок. И вдохновляясь их необуздан¬ностью, Рома зазвучал в финале раскатисто и побед¬но, как будто высказал всё, что знал. И высказал так, что к этому нечего добавить.

И его услышали. Словно в том, о чём он поведал, звучали нотки простых и понятных истин, и это всех взволновало. И тогда произошло то, что случалось очень редко, когда спек¬такль что-то выталкивало за черту заученности, и он переходил в откровение, в праздник. Аплодисменты не утихали, они перерастали в овации. Занавес опускал¬ся и в который раз поднимался. Актёры раскланива¬лись, на сцену вышел дирижёр, но публика всё не от¬пускала.

Роме теперь показалось, что волны вконец разбуше¬вались и вот-вот его захлестнут. Они сливались с ог¬нями сцены, смешивались с аплодисментами и превраща¬лись в нечто совсем непонятное. И это непонятное пу¬гало и возбуждало необъяснимый восторг.

В этот миг он почувствовал, что нужно очнуться, закричать, замахать руками, но он не мог оторваться от зрелища этих огней, от раскатов апплодисментов, от нахлынувшего на него восторга. И если это был сон, он должен был досмотреть его до конца.

Тут дирижёр наклонился к оркестровой яме, нашёл в ней глазами Рому и красноречивым жестом попро¬сил на сцену. Рома знал, что был сегодня в ударе, но выходить на сцену никому из музыкантов ещё не слу¬чалось. И немного стесняясь, он прижал к груди скрип¬ку, встал и пошёл…

Потом был переполох, была паника. Для кого-то трагедия, для кого-то испорченный отдых, для большинства неприятное происшествие. На корабле какое-то время только о том и говорили. В местной газете появилась заметка о несчастном случае. Прав¬да, о ней никто не узнал, потому что корабль отплыл, следуя своим курсом, а в других местах имелись свои газеты. Было ясно, что пострадавшего слишком дале¬ко унесло в океан – туда, где не было рассчитано на туристов.

О причинах трагедии мнения расходились. Но даже если бы стало известно, как всё на самом деле произошло, кто бы поверил, что можно захлебнуться от восторга? По возвращении домой опять говорили, недоумевали, качали головой, пожимали плечами. Постепенно всё забылось.

Прошло три года. Ирочка вышла замуж и вот-вот должна была родить. Переселяясь в новый дом, она перебирала вещи и случайно наткнулась на скрипку. Взяв её в руки, она вспомнила Рому и их круиз. А потом почему-то вспомнила Ромину бабушку, к которой лю¬ди ходили советоваться. Должно быть, и вправду, бабушка была мудрой. Люди ведь знают… Иначе бы не ходили.

Михаил Ланда

Родился в городе Винница (Украина), рос в Совгавани и Хабаровске (Россия), учился на топографа в Борисове (Беларусь). Ныне проживаю в Беер-Шеве (Израиль), работаю инженером в строительной отрасли. Пишу с юношества, практикуясь и оттачивая слог. На сегодняшний день выпустил две книги: «Стихи рождаются из сердца» и «Жизнь с севера на юг». Стал финалистом национальной литературной премии «Поэт года». Мои стихи напечатаны в нескольких журналах и альманахах, в том числе в десятом и одиннадцатом выпусках «Артелена», журнале «Голос инвалидов войны», международном литературном альманахе «Понедельник» №14 , сборнике «Игры Сознания» и в 14 томе альманаха «Антология русскойпоэзии 2021». Надеюсь, что после прочтения моих стихов, опубликованных в этом издании, у читателей возникнут какие-то эмоции, и хоть одно из моих произведений им запомнится.

Статуя красавицы Сусанны

Застыла в мраморе душа…и онемела…
Она прекрасна…хороша…но неумела…
Покатость бёдер, её плеч так совершенны,
Она подобна божеству, как дар бесценный…

Пол-поворота головы, стыдливо-гордый,
Стучится сердце изнутри о мрамор твёрдый…
Оно живое, растопить стремится камень…
Собрались вместе, воедино – лёд и пламень.

Ещё минута и исчезнет с пьедестала,
Душе застывшей без тепла угодно мало:
Любви и солнца – отогреть девичье сердце…
Любви и солнца, чтоб от холода согреться…

Застыла в мраморе душа…и онемела…

Планы на вечность

Планы на вечность – знак бесконечность…
Петля из восьмёрки с заглавных страниц…
Тропы в пространстве – непостоянство,
Лет уходящих за зыбкость границ.

Игры в рулетку – чёрная метка,
Пуля на вылет – судьбы приговор.
Как карта ляжет – время покажет:
Может – ва-банк, может быть – перебор.

Век злой, суровый – правофланговый,
Год високосный застыл на посту…
Вытянул жилы – но будем живы,
Прянику – рады, довольны – кнуту.

Дней бессердечность – их скоротечность,
Всё по ранжиру расставят года.
Планы на вечность – знак бесконечность…
Планы на вечность – разлук череда’…

Лишённые Рая

Лишённые Рая – одни без богов,
В пустыне безмолвной, уже без оков,
Без клятв, без упрёков, прошений в мольбе,
Бредут одиноко навстречу Судьбе…

Лишённые Рая – одни на земле,
Кровь в венах застыла, подобно желе…
Сверженные Б-гом, вкусив сладкий плод,
Идут по пустыне, как двое сирот…

Лишённые Рая – где дом, где очаг?
Восстал против Б-га…неужто смельчак?
Порвал безвозвратно волшебную нить:
Жизнь в райском саду не дано сохранить.

Лишённые Рая -друзей нет, врагов,
Лишённые Рая -одни, без богов,
Лишённые Рая -с клеймом на челе…
Лишённые Рая -одни на земле…

***

Творящие чудо,
Вы где? Вы откуда?
Почём ваше чудо?
Отсыпьте и мне.
Слова на картоне,
Слеза на иконе,
Подставлю ладони –
Навстречу весне.

Несущие радость –
Конфетную сладость,
Ранимую младость,
Я тоже хочу.
Развейте усталость,
Для вас – это малость,
А я в благодарность
Поставлю свечу.

Родящие благо,
Вот гордость, вот шпага,
У блага нет флага,
Но воины есть.
Они встанут строем,
Герой за героем,
Возьмут счастье боем,
Неся благовесть.

Дающие счастье,
Примите участье,
Хотя бы отчасти
Спишите грехи.
Живя без пороков,
И веря в пророков,
Я рифмой на вздохе
Ваяю стихи.

***

Как хрупок мир –
Чихнёшь …и разлетится
На сотни…нет на тысячи частиц…
И в звуках лир
Мгновенье отразится,
Как отблески предутренних зарниц.

Развеет ветер
Мир по белу свету ,
Мешая твердь , вдруг ставшую золой .
Лишится цвета
Краткий миг рассвета
И обернётся серой полутьмой.

Нет…не храним…
А потерявши плачем…
Стянуло горло – тягостно вздохнуть…
Был мир ничьим…
А значит и незначим…
Но то, что разлетелось – не вернуть…

Елена Евтушенко

Елена Евтушенко, родилась в Томске в 1961 году, детство провела на Урале в Нижнем Тагиле. После окончания факультета журналистики Уральского государственного университета уехала на Крайний Север, в Норильск.

Работала корреспондентом в многотиражке, на радио, была автором и ведущей авторских передач для детей. Последние 12 лет жила в Москве. Была автором сценария и участницей музыкального перформанса «Монтан и его Ж» С недавнего времени переехала в Болгарию. Став организатором и ведущей культурных и светских событий, год назад дебютировала со своими стихами в альманахе «Литера» литературного сообщества «Чернильница».

Летим!

Как ветер приручить?
Как стать ему подстать?
Беретик сдвинув вбок,
Бежать за ним, бежать…

Избавиться легко
от лишних фраз и слов,
Качнуться в высоту
Стремленьем каблуков

И вдруг понять, что нет
Ни грузных лет, ни зим.
И ветру прокричать:
«Готова я! Летим!»

В ожидании зимы

Опять придёт зима,
Разложит по местам
Разбросанный не в такт
Житейский старый хлам

Распределит своей
уверенной рукой
Сомненья и восторг,
Тревогу и покой.

Затянет окна льдом,
Как шелковым платком,
И ограничит дом
Заботливым теплом.

Шепнёт: «Не суетись,
И силы береги,
Закрыты на замок
Дороги и пути.

Пришла пора забыть,
Подбросив грусть в огонь,
И память обнулить
До будущих времён»

Светлана Короленко

Родилась 16.02.1986 в г.Новокузнецке, РФ. Долгое время жила в Новосибирске и в Москве. По первому образованию – специалист по автоматизированным системам обработки информации и управления. 10 лет проработала, занимаясь разработкой программного обеспечения для банков, в том числе в Сбербанке – руководителем направления развития Вкладов. По второму образованию – психолог.

3 года назад решилась на кардинальные изменения в жизни и уехала путешествовать. В поездках раскрылось творчество – начала писать стихи. Сейчас уже год живу в Болгарии. Работаю с людьми, помогаю проходить им их личные трансформации через психологию, духовные практики и энерготерапию. Занимаюсь развитием образовательных проектов, направленных на развитие сенсорных способностей, навыков слышать и понимать себя.

В 2022 году дебютировала в альманахах Всемирного литературного сообщества «Чернильница».

Счастье быть настоящим

Однажды, ты сможешь тоже
Понять, что на этом свете
Нет ничего дороже
Солнца, которое светит.

Однажды, открыв все двери,
Узнаешь ты все секреты –
Кому и во что верить,
Чьи слушать советы.

Однажды, устав настолько,
Что кажется нет уже смысла,
Ты сбросишь с себя весь мусор
И все чужие мысли.

И в этот момент прекрасный
Почувствуешь легкость в теле,
Поймёшь, что все не напрасно –
Твой путь, который проделал.

Твой опыт, что был так сложен,
Который был полон боли,
Дал тебе много больше –
Силу, свободу воли.

Выбор, что был так страшен,
Который ты сделал раньше,
Дал тебе самое важное –
Счастье быть настоящим.

По пути с жизнью

Вдох… выдох… иду дальше.
Каждый раз вопрос, не всегда ответ.
А помнишь как было раньше?
Прошло ведь так мало лет,

А сколько всего изменилось!
И как развернулась жизнь!
Так, что мне даже не снилось,
Закрутилось все, только держись.

Каждый раз – в неизвестность, в омут.
Каждый раз попытка понять.
Пытаюсь держать, но лёд тронут,
И его уже не удержать.

Каждый раз меня жизнь проверяет,
Насколько доверилась ей.
Вдох- выдох меня исцеляет,
Помогает мне быть смелей.

Иду дальше. Куда? Не знаю…
Жизнь покажет куда идти.
Я теперь заодно с ней играю,
Нам с ней теперь по пути.

Константин Муратов

Родился в 1964 году, в г. Орёл, но в 3-х летнем возрасте с семьёй переехал в г. Оренбург , где и прошло детство и юность. Писать начал еще в школе. В основном сценарии для различных мероприятий, ну и конечно “в свой портфель”. Как-то никогда не задумывался над пробой пера в поэтическом сообществе… Писал, когда нахлынет, поэтому много незаконченного “сырца”, который, с удивлением для себя, иногда перечитывал. Но видно портфель “набух”, как весенние почки деревьев в лесу и пытается пустить к солнышку зеленые листики. Дебют! Буду рад, если читателю понравится шум листвы моего дерева, и он будет рад отдохнуть под приветливой тенью кроны.

С 2013 года проживаю в Израиле. Портфель пополняется.

***

В роскошное лето
волшебною ночью
Шел тихо, вдоль кромки, рассвет.
Туман одеялом, разорванным в клочья,
Цеплял зарождавшийся свет.
И в утренней дрёме,
под песню берёзы,
На мягкой перине травы,
Привиделся мне то ли сон, то ли грёзы
о чем то из ПЕРВОЙ ГЛАВЫ….
Там виделось мне , я над миром лечу
В его первозданной основе,
И что то особое сделать хочу
Пусть даже не в деле, но в слове.
А слово простое, в величье своем,
Рождает великие тайны…
Пространство!!!!
Полёт!!!
И сердце моё
Стучит в унисон с мирозданьем.

Отразил в июньской ночи
Старый пруд звезду

Отразил в июньской ночи старый пруд звезду…
Через дебри многоточий я к нему бреду.
Чтобы ива мне шепнула, с ветром в унисон,
Для чего звезда нырнула в сумрачный затон.
Я случайно вдруг услышу, стоя за листвой,
Как звезда в пруду болтает с рыбкой золотой
Говорят, что день был знойный и лесной народ,
В перемирье водопойном, приходил на брод.
(всё, о чем судачат звери, развалясь в тени,
Волны – вечные качели рыбке принесли)

Сплетни тихо отражались в зеркале пруда
А с рассветом распрощались рыбка и звезда.
Луч, скользнув по веткам ивы, расцветил волну
И укутал в свете тайну, в глубину нырнув.
Может быль, а может небыль, но в веках седых
Знают океан и небо о делах земных.

Алла Мокеева

Родилась в Ленинграде, ныне Санкт-Петербург. Окончила финансово-экономический институт. В 2011 году переехала жить в Болгарию, в город Бургас.

Стихи пишу с детства. Эти стихи рождаются не «из сора», а из задушевных бесед, когда мне душу открывают друзья, любимые мои. И мне истории с секретом порой услышать суждено. Я их все в рифму одеваю, и не зря, чтоб авторов историй этих вы не узнали никогда. Какой там сор! Тут сора нет, а есть душа, что говорит, и плачет, и смеется, даже со мною вместе погрустит.

ТРИ ЭССЕ
ПУШИСТЫЙ ДЕСАНТ

1 марта в России отмечают неофициальный День кошки. Для Ленинграда кошки имеют особое значение, ведь именно они активно и героически участвовали в спасении жителей блокадного города от нашествия крыс. Все, конечно, знают о Ленинградской блокаде. То, что город выстоял, и не просто выстоял, а работал для нужд фронта, заслуга не только жителей, но и котов. Да, котов. Домашние любимцы сделали всё, что могли, что бы их хозяева не умирали от голода и холода. Кроме того, они спасали картины, которые находились тогда в подвалах Эрмитажа. Вот как это было.

В начале 1943 года из Ленинграда по понятным причинам исчезли почти все кошки. В городе быстро расплодились крысы. Эти крысы отличались от обычных подвальных крыс. Они были величиной с кошку и рыже-коричневого цвета. Моя мама, которая пережила всю блокаду, рассказывала, как однажды к ней в комнату вошла соседка по коммунальной квартире. Она была очень испугана: в её комнате на столе сидела огромная рыжая крыса. Животное нагло смотрело на неё, и соседка, не поворачиваясь к ней спиной, тихо вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Все соседи собрались на кухне на «военный совет». Решили, что крысу нужно убить. Но чем и как? Не надо забывать, что женщины едва ходили от слабости. Кто-то взял палку, кто-то – швабру, а моя мама взяла кочергу. Вот этой кочергой и убили крысу. Это было очень страшно. Пять истощённых женщин шеренгой шли на крысу, а она, даже не сомневаясь в своём превосходстве над ними, с наглостью смотрела на эту «военизированную команду». Женщины понимали: если они упустят момент и не убьют её прямо сейчас, то крыса сама прыгнет на них, и уж тогда ничего хорошего не жди. Страх придал силы, и моя мама метнула в крысу кочергу. Удар пришёлся в голову и был смертельным. Потом соседки долго не могли прийти в себя от страха.

Ещё я помню, как уже в послевоенные 50-е годы, будучи ребёнком, поднималась по лестнице дома и увидела мёртвую крысу. Она была тёмно-коричневого цвета и очень большой. Я её запомнила на всю жизнь. Конечно, я в жизни видела уличных крыс, но таких, как та, не видела никогда.

В блокадное время люди умирали от голода, а крысы плодились и жирели. Еды в городе им хватало. Блокадница Кира Логинова вспоминала: «…тьма крыс длинными шеренгами во главе со своими вожаками двигалась по проспекту Обуховской обороны прямо к мельнице, где мололи муку для всего города. В крыс стреляли, их пытались давить танками, но ничего не получалось: они забирались на танки и благополучно ехали на них дальше. Это был враг организованный, умный и жестокий». Крысы пробирались в квартиры и съедали последние продукты. Они прогрызали мебель и даже стены домов. В городе были созданы специальные бригады по уничтожению грызунов. Их травили ядами, но ничего не помогало. Крысы не только съедали продукты… Нависла угроза распространения опасных болезней. Приходилось даже останавливать трамваи, чтобы не въехать в крысиное войско.

И крыс наступило лихое всевластье.
Ведь люди без кошек для крыс не беда.
Утратив боязнь, грызуны обнаглели,
Пройти не давали средь бела дня.
Лишь только смелели, лишь только жирели,
Квартиры и улицы заполоня»

(Борис Филатов, «Памяти блокадных кошек»).

Борьба с крысами велась нещадно, но одолеть их не могли.

В блокадном Ленинграде домашние любимцы, коты, спасали хозяев, согревали их своим теплом, избавляли от крыс, а когда было совсем голодно, то сами становились едой. Есть история о рыжем коте-слухаче, который жил при одной зенитной батарее и точно предсказывал все воздушные атаки, причём на приближение советских самолётов кот не реагировал. Командиры батареи очень уважали рыжего кота за этот уникальный дар. Выдавали ему паёк и даже выделили солдата в качестве охраны.

Город Ленинград – это ещё и город-музей. В нём находится множество произведений искусства мирового значения. В 1941 году из Эрмитажа эвакуировали ценные экспонаты, но в подвалах музея всё же оставалось немало шедевров. Художественные ценности были под угрозой уничтожения крысами.

18 января 1943 года в ходе операции «Искра» состоялся первый прорыв блокады Ленинграда. Это стало переломным моментом в битве за Ленинград. Появилась «Дорога жизни» через Ладожское озеро, и стало возможным завезти в город котов для борьбы с крысами. Из Ярославля привезли четыре выгона дымчатых кошек и котов. Именно дымчатые кошки считались лучшими крысоловами. Ярославские кошки самоотверженно спасали город, однако силы были неравные, они не могли полностью решить эту проблему.

27 января 1944 года была окончательно прорвана блокада Ленинграда! В город хлынул поток продовольствия, а вместе с ним – и волна крыс. Люди к такому не были готовы. Ленинград бросил клич о помощи. По всей стране для разблокированного города собирались кошки всех пород, окраса, возраста и размера. Даже Сибирь не осталась в стороне. Из Омска, Тюмени и Иркутска в Ленинград прибыло пять тысяч кошек. Жители Сибири приносили своих питомцев на сборные пункты, зная, что кому-то их кот или кошка сохранит жизнь.

В Ленинграде за пушистыми спасителями стояли большие очереди. Их раздавали жителям города. Часть кошек поселили в подвалы Эрмитажа. До этого там уже были коты из Ярославля. Отбирали в основном сибирских кошек и котов, ведь представители этой породы уже зарекомендовали себя как отличные крысоловы. Они стали главными охранниками ценностей великого музея. Война эта была жестокой и кровопролитной для кошек. В неравных боях с крысами они погибали, но не отступали. Были среди «бойцов» особо храбрые и сильные, такие, как чёрно-белый кот Амур. Его можно было бы наградить медалью «За отвагу». Амур был настоящим воином. Со временем «пушистый десант» навсегда очистил город от полчищ крыс. Это было нелегко, но кошки справились.

Когда бессильны были неотложки
И жизнь людская падала в цене,
От смерти нас порой спасали кошки,
Хоть ничего не смыслили в войне.
Не понимая сущности бомбёжки
И птиц стальных, разивших наповал,
На страже дома оставались кошки,
Когда хозяев их глотал подвал.
Когда же кончилась морозная картошка
И еле тлел отчаявшийся взгляд,
Все девять жизней отдавали кошки,
Хотя, вообще-то, кошек не едят…
Мы их привыкли видеть на обложке
Календаря как кича элемент,
А мне сдаётся, заслужили кошки
Хотя бы очень скромный монумент.

(Автор стихотворения неизвестен)

Конечно, заслужили! И сейчас на улицах Санкт-Петербурга можно увидеть памятники кошкам. Это – дань уважения тысячам погибших пушистых спасателей людей в страшные дни блокады Ленинграда. Люди помнят! И ветераны, и молодое поколение жителей города до сих пор провозглашают кошек героями. В память о них на Малой Садовой улице установили скульптуры кота Елисея и кошки Василисы. Эти животные были отважными борцами с полчищами крыс. Их фигуры выполнены из бронзы. Василиса как бы прогуливается по карнизу второго этажа дома №3, а Елисей сидит напротив и наблюдает за прохожими. Считается, что к человеку, который сможет забросить монетку на постамент к коту Елисею, обязательно придёт удача. Сибиряки тоже чтут память кошек, которых отправляли в Ленинград в 1944 году на помощь котам из Ярославля. В 2008 году в Тюмени появился Сквер сибирских кошек. В скульптурной композиции двенадцать чугунных кошек, покрытых золотой краской, восседают на специальных гранитных тумбах. Если подойти поближе, то можно прочитать небольшую историю о подвиге, который совершили коты из Сибири в 1944 году в Ленинграде.

Хочется рассказать и о современных кошках, которые несут службу в Эрмитаже. Многие из них являются потомками тех самых «пушистых десантников», но есть и другие. В настоящее время там служат примерно семьдесят кошек. Они считаются полноценными сотрудниками музея и даже получают зарплату, правда, не деньгами, а вкусным кормом. Ежегодно в музее отмечают День Эрмитажного кота. Это примерно в апреле. Обратите внимание, что дата праздника зависит от даты Пасхи. Это о многом говорит. Как же проходит это праздник? Во дворе музея дети и взрослые раскрашивают заготовки в форме котов, посещают выставку детских рисунков и играют в различные игры. Кроме того, проходит экспозиция хранящихся в Эрмитаже картин известных мастеров с изображениями котов и работ современных художников. Но самое интересное происходит в подвалах музея. Только раз в году у петербуржцев есть возможность оказаться под выставочными залами и познакомиться с обитателями эрмитажного подвала. С котами связана легенда, согласно которой за ними ухаживают сказочные человечки – эрмиты. Они живут в музеях и старых домах, а по ночам играют с кошками, ведут их учёт и вяжут из их шерсти «волшебные шарфы». Сотрудники музея и поклонники называют котов «эрмики».

Обычно в этот день в подвалах бывает много народа. Войти туда можно только в бахилах. Подвалы тщательно убирают каждый день. У каждого кота есть имя, медицинская карта, спальное место и личная миска. Раз в неделю их осматривает ветеринар. Есть и лазарет. Все коты стерилизованы. После нескольких лет службы они выходят «на пенсию». Их забирают к себе домой неравнодушные петербуржцы. Но чтобы взять «эрмика», нужно пройти подготовку и собеседование, как при приёме ребёнка в семью. Новые хозяева должны постоянно присылать фотоотчёт, а если вдруг кот остаётся один, то его тут же забирают обратно в Эрмитаж.

При посещении подвалов лишь на первый взгляд может показаться, что коты отдыхают на своих подстилках. На самом деле это не так: они работают практически круглосуточно. Животные внимательно следят, чтобы в подвал не прокралась крыса. Если же это произойдёт, то грызуну не позавидуешь. Надо сказать, что в 1960-х годах сибирских котов расплодилось много. Тогда котов отправили в «отставку». Однако химические средства защиты от крыс себя не оправдали, и вскоре коты были возвращены на место службы.

Давайте познакомимся поближе с некоторыми из эрмитажных котов. У входа в подвал посетителей обычно встречает кот-ловелас Тихон. Он ухаживает за всей женской половиной населения подвала. Но Тишка не только ловелас, он ещё и хулиган. Если люди приходят в меховых шапках, то кот забирается на трубы под потолком и когтистой лапой срывает шапки с посетителей. Люди понять ничего не могут, а Тишка и рад. Среди обитателей подвала есть кошка Маша. Когда-то она убежала из вагона поезда. Как сумела пройти от вокзала почти весь Невский проспект до Дворцовой площади – загадка. Кошку обнаружили сотрудники музея у входа в Эрмитаж. Через три года нашлись её хозяева, но Машу решили оставить в музее.

Есть среди котов Елисей. Его называют «полицейский», и это не случайно. Однажды во время проведения очередного Дня Эрмитажного кота он помог задержать настоящего вора. Люди, как обычно, спустились в подвал. Елисей наблюдал за посетителями из своего укрытия. Внезапно он грозно зашипел, бросился на одного из них и начал его кусать и царапать. Когда подоспевшие волонтёры пытались отцепить Елисея, то из куртки мужчины выпал смартфон, который он украл у шедшей перед ним девушки. Вора сдали в полицию, а девушка на следующий день принесла коту свежую рыбу. Вот так Елисей получил прозвище «полицейский».

Есть кошка Котиночка. Она – потомок тех самых котов, которые спасали Эрмитаж от крыс в блокаду. Эта кошка очень старенькая и за ней – особый уход. Котиночка дружит с кошкой Мартой. Несмотря на большую разницу в возрасте, они – закадычные подруги, и всегда вместе. Марту выбросили на улицу, она провела несколько часов в трансформаторной будке, прежде чем её спасли сотрудники Эрмитажа. Её мордочка была вся ободрана, а лапки сломаны, и она болела чумой. Марту удалось выходить. Ещё есть рыжая кошка Муфта. Обычно она бесшумно ходит за посетителями «замыкающей». Муфта обожает подслушивать чужие разговоры на служебной лестнице, по которой ходят музейные работники. Есть кот Боцман. Он два часа плавал, борясь за жизнь, в канале Грибоедова. Ему было трудно, но он не сдавался. Добрые люди выловили его и принесли в Эрмитаж.

Все знают, что в музее всегда помогут котам, ведь пушистые зверьки в труднейшее время спасли ценные экспонаты. Это – человеческий долг перед ними. Поэтому неофициальным символом Эрмитажа является Кот. И он это по праву заслужил.

ЗООПАРК БЛОКАДЫ

Здравствуй, дорогой мой читатель. Я продолжаю писать о блокадном Ленинграде. Первая моя публикация называлась «Пушистый десант». В ней я писала о кошках, которые спасали блокадный Ленинград от нашествия крыс. Сейчас речь пойдёт о Ленинградском Зоосаде в блокаду. Зоопарком он стал называться много позднее.

Ленинградский зоологический сад расположен в самом центре города на Петроградской стороне. Он пережил революцию и встретил Великую Отечественную войну. Зоосад – это излюбленное место в моём детстве, но я и не подозревала, какой ценой удалось сохранить зверей и птиц. Блокада Ленинграда – это страшная история города. Всем в это время в Ленинграде было холодно и голодно: и людям, и животным и птицам. На улицах города рвались снаряды, падали бомбы. Не было электричества, не функционировал водопровод, не было еды, а люди спасали обитателей зоосада, порой, ценой собственной жизни. В июне 1941-го в зоосаде насчитывалось более 500 видов животных.

В первые дни войны в Казань были эвакуированы 80 самых ценных зверей и птиц: чёрный носорог, тигры, пантеры, белые медведи, пеликаны, крупные попугаи, кенгуру, некоторые обезьяны. Собирались вывести остальных, но… не успели. Началась блокада Ленинграда. Бомбёжек большинство обитателей зоосада очень боялись. Они метались по клеткам, кричали, рычали от страха медвежата, а вот серна, напротив, не боялась. Она взбиралась на горку и стояла там до конца обстрела. Птицы боялись света прожекторов противовоздушной обороны. Жила в зоосаде всеобщая любимица слониха Бетти. Она очень боялась и, когда слышала звук сирены, сразу же забиралась в свой домик. Несчастье произошло 8 сентября. Рядом с её вольером разорвалась фугасная бомба. Сторож и слониха Бетти погибли.

Её похоронили на территории зоосада. Весть о смерти Бетти потрясла ленинградцев. После войны один из юннатов указал на место захоронения Бетти. Её скелет передали в Зоологический институт. Там он находится и сейчас.

В это же время были разрушены стены обезьянника, и обезьяны разбежались по улицам Ленинграда. Сотрудники собирали их по всему городу. Обезьяны дрожали от страха. На следующий день осколками снаряда ранило козу и двух оленей. Сотрудники делали им перевязки, делились с ними своим хлебом и только выходили их. Увы. Во время одного из следующих налётов их дни были сочтены. А ещё тот обстрел унёс жизни нескольких тигрят и бизонов.

Уже в начале осени в городе не осталось угля и нефтепродуктов. Без электричества и воды в домах стало холодно. А как же Зоосад? Там же много было тропических теплолюбивых животных! Холод – это одна беда. Но начался ещё и голод. Вначале служители собирали трупы убитых снарядами лошадей. Убирали с полей овощи. Когда эта возможность иссякла, косили траву с газонов во всех точках города. Так можно было спасти животных-веганов, т.е. травоядных. А как быть с остальными? Медвежата без радости, но ели фарш из овощей и травы, но тигрята его есть отказывались категорически. Сотрудники Зоосада отыскали старые шкурки кроликов. Эти шкурки набивали смесью из травы, жмыха и хряпы, которые смазывали рыбьим жиром. Именно благодаря этой хитрости тигрята не умерли с голода. Хищные птицы ели такую смесь с рыбой. Но беркут рыбу не ел. И для него сотрудники Зоосада ловили крыс.

Не ушедшие на фронт служащие Зоосада ночевали на рабочих местах. Люди не оставляли своих подопечных ни на миг. Сотрудников было немного, примерно 20 человек, но они спасли жизнь многих животных.

Был в Зоосаде американский крокодил. Но перед самой войной его и некоторых других животных повезли в Витебск показать местной детворе. А тут начались бомбёжки, и враг в считанные дни оказался в городе. Вернуться обратно в Ленинград не представлялось возможным. Кто-то предложил выпустить крокодила в Западную Двину. Эту идею поддержали, и крокодил отправился в свободное плаванье. Его дальнейшая судьба неизвестна. Сведений, что кто-то позднее встречал рептилию, нет.

К сожалению, после того как снаряды попали в обезьянник и обезьяны разбежались по городу, вышел приказ застрелить всех крупных хищников. Была опасность, что аналогичное может произойти и с волками, тиграми и медведями. Страшно представить себе, что могут натворить в городе в подобной ситуации голодные звери, оказавшиеся на свободе в результате разрушения клеток снарядами. Они вполне могли начать на охоту на людей.

От постоянного грохота бомбёжек у зверей, порой, случались инфаркты и инсульты. Так умерли два тигра и медвежата. Однажды рядом с загоном, в котором находился бизон, разорвался снаряд. К счастью, его обитателя осколки снаряда не задели, но тот в замешательстве вырвался из ограды и тут же рухнул в образовавшуюся воронку. Сотрудникам Зоосада пришлось немало потрудиться, чтобы смастерить мостки из досок, и по ним с большим трудом выманили сеном и вытащили бедолагу-бизона.

Работа в суровые дни не прекращалась. Служители не только ухаживали за животными, но и вели в этих трудных условиях научные наблюдения, делясь с животными всем, чем могли, и даже больше.

В ноябре 1941 года у самки гамадрила Эльзы родился детёныш. Но у истощённой Эльзы не было молока чтобы кормить малыша. Тогда ближайший родильный дом согласился выделять в день по пол-литра донорского молока. И маленькая обезьянки выжила.

Нелегко пришлось и бегемоту Красавице. Это уникальная история и о ней нужно рассказать более подробно. Это была история о настоящей женской дружбе между бегемотихой Красавицей и смотрительницей за животными Евдокией Ивановной Дашиной.

Красавицу привезли в Зоосад вместе со слонихой Бетти ещё в дореволюционном 1911 году. Она была вторым по величине бегемотом в зоопарках мира. Неизвестно, как бы сложилась судьба Красавицы, если бы не Дашина. Спасти бегемота было делом очень трудным. Ежедневно она должна получать 40 кг корма. Как и чем её кормить? В блокаду это было невозможно. Вместо привычных 40 кг нормального корма она получала всего 4-6 смеси из овощей, травы, сена и жмыха. Для заполнения желудка ей давали 30 кг распаренных опилок. Проблема была не только в огромных объёмах пищи. Главным было защитить её кожу, поскольку бегемоты не могут жить без воды. Но водопровод не работал, а без регулярных ванн с тёплой водой кожа у бегемотов быстро грубеет, трескается и туда попадает инфекция, и, как следствие, животное умирает от сепсиса. Евдокия Ивановна ежедневно таскала из проруби в замёрзшей Неве по 50 вёдер воды. Она рисковала своей жизнью. Немцы постоянно обстреливали Неву. Эту воду грела в бочке, а затем вручную мыла Красавицу и потом натирала её кожу камфорным маслом.

Красавица очень боялась обстрелов и, когда рвались снаряды и бомбы, начинала очень жалобно скулить. Чтобы ей было легче это пережить, Евдокия Ивановна во время налётов ложилась вместе с ней на дно пустого бассейна и обнимала как ребёнка, рискуя при этом своей жизнью. Подвиг ли это? Вам решать. Сама Евдокия Ивановна это подвигом не считала. Это было сострадание. Благодаря её стараниям Красавица пережила блокаду и скончалась от старости в 1951 году, став символом блокадного Зоосада.

Зоосад был закрыт только первой блокадной зимой 1941–1942 гг., но уже весной 1942-го распахнул двери для посетителей. Его работа вселяла в ленинградцев надежду в победу, придавала людям уверенность, дарила радость. Особенно радовались дети. За 1942 год в Зоосаде побывало чуть более семи тысяч человек, а в 1943-м – уже 170 тысяч человек! Как было возможно сохранить более 60-и уникальных зверей и птиц в городе, в котором нечего было есть и постоянно рвались бомбы и снаряды? Разве это не подвиг? Ради жизни, ради детских улыбок…

В блокадном Зоосаде работал Театр зверей «Кротон» дрессировщиков Раевского и Рукавишниковой. Они со своими медвежатами, собачками, обезьянкой, лисичкой и козликом устраивали выездные представления в детских домах и госпиталях. Спектакли, конечно, не лекарства, но они приносили людям радость и веру в то, что жизнь продолжается. Голодные детишки в это время забывали про еду. Смех заменял на время хлеб.

После войны 16 сотрудников Зоосада были награждены медалями «За оборону Ленинграда». В 1952 году Ленинградский Зоосад был переименован в Зоопарк. А когда в 1991 году Ленинграду было возвращено историческое имя Санкт-Петербург, было принято решение сохранить в названии зоопарка «Ленинградский» в память о сотрудниках, совершивших великий подвиг в годы блокады. Люди и звери вместе пережили одно из страшнейших событий.

К началу блокады Ленинграда в Зоосаде оставалось более трёхсот животных, а после первой самой страной зимы их осталось всего 115, но все же коллекция пополнялась. Размножались грызуны, кролики, павлины и уссурийские еноты. Конечно, животные пережили это страшное время исключительно благодаря заботе о них сотрудников Зоосада: обезьяны, медведь по имени Гриша, антилопа по кличке Маяк, чёрный гриф Верочка, тигр по кличке Котик и, конечно же, бегемотиха Красавица! Всего Победу в своих вольерах встретили 250 животных!

Сегодня на территории Зоопарка есть единственный свидетель тех трагических событий – павильон, который как 80 лет назад называется «Бурый медвежатник». В нём находится выставка, посвящённая Зоосаду времён блокады. Экспозиция эмоционально сильная, ярко передающая атмосферу того времени. Имеется много фотографий, немых свидетелей того, что и как пришлось пережить людям и зверям. Уверена, сотрудники блокадного Зоосада даже представить себе не могли, что спустя 80 лет найдутся посетители, которые после просмотра экспозиции будут негативно высказываться по поводу их самоотверженной работы. Ни одно посещение экспозиции не обходится без вопросов.

Я приведу ряд примеров.

«А стоило ли сохранять жизнь бегемотихе Красавице или новорождённой обезьянке, если это могло привести к чьей-то смерти?»

«Вы говорите, что двухтонная бегемотиха не могла никого спасти, что это капля в море? Да в то время там каждая капля была важна. Тут дело в упёртости партийных функционеров, которые упёрлись рогом и всё. Даже грудное молоко, которое тоже было в дефиците, – доставляли для обезьяны! Зачем?»

«А бегемотиха… давайте прикинем: 2 тонны мяса и костей. Ну, пусть, полторы тонны. Делим на 365 дней. Получаем 4,1 кг на день. Это примерно 40 литров наваристого бульона в течение года! Получается, что спасённая бегемотиха равна минимум 40 погибших людей от голода!»

«Это подвиг? Это не подвиг, а это глупость! Преступление коммунистов! Нужно было убить всех животных и съесть их, спасая тем самым человеческие жизни, и не отбирать у младенцев в родильном доме грудное молоко для обезьяны!»

Что тут скажешь? Как объяснить, что сотрудники считали обитателей Ленинградского Зоосада своей семьёй! Они терпели лишения и страдания, но продолжали бороться за их жизни до последнего. Для них жизнь животных была важнее собственной. Но как доходчиво объяснить это нынешним поколениям.

Время летит неумолимо. И с высоты прожитых лет, глядя на прошлое из эры потребления, порой, начинаешь задаваться вопросом: а нужно ли было сохранять животных и поить обезьянку донорским молоком, когда ежедневно люди умирали от голода?

БОТАНИЧЕСКИЙ САД

В моих предыдущих публикациях «Пушистый десант», «Зоопарк блокады» речь шла о том, как во время войны коты спасали город и как люди спасали животных в зоопарке. Сегодня я расскажу о растениях и семенах. Получилась трилогия.

Ботанический сад в Санкт-Петербурге был открыт в 1824 году. К началу войны в нём была собрана одна из крупнейших коллекций в мире. Самым ценным кактусом был и есть «Царица ночи». До сих пор он радует нас своим цветением. Это экзотическое растение пережило войну. Но как в суровые блокадные зимы растениям удалось выжить?

Огромная бомба упала на Ботанический сад 15 ноября 1942 года. В эту ночь были разрушены все оранжереи, кроме одной. Сотрудники перетаскали в неё все сохранившиеся после налёта растения. Ночь была холодная, минус 20 градусов. В перерывах сотрудники ели похлёбку из клейстера. Надо сказать, что многие кактусы пригодны для еды, но ни один из них не был съеден. Наоборот, люди сами мёрзли, но ставили цветы ближе к печкам-буржуйкам.

Коллекция кактусов смогла пережить холод только благодаря заботе учёных и особенно – Николая Ивановича Курнакова. Самые ценные растения, прежде всего «Царицу ночи», он перенёс к себе домой. Вся его квартира была заставлена кактусами. Точно так же поступали и другие сотрудники. Н.И. Курнаков – это легенда Ленинградского Ботанического сада. За заслуги перед Отечеством он был награждён орденом Трудового Красного Знамени. Его не стало почти сразу после войны. Он ушёл из жизни, но коллекция растений осталась.

В общей сложности на оранжереи упало пятьдесят зажигательных бомб и восемьдесят пять снарядов, и только благодаря человеческой заботе растения смогли пережить блокаду. Но не все. Погибла вся коллекция пальм. С остальными пострадавшими растениями приходилось работать, как с ранеными людьми. Обмороженные места загнивали, их присыпали толчёным углём. В Ботаническом саду появилась своеобразная фабрика витаминов. Их получали из клевера, крапивы, иван-чая. Пихтовым бальзамом лечили раны, торфяной мох заменял дефицитную вату. Для госпиталей учёные выращивали шампиньоны.

Все сотрудники боялись не смерти, а того, что они не смогут сохранить коллекцию до Победы. Но они сохранили. Каждый год ко Дню окончательного прорыва блокады Ленинграда сотрудники Ботанического сада делают следующее: все растения, пережившие блокаду, они украшают георгиевскими лентами, отдавая этим дань сотрудникам, спасшим их жизнь в таких страшных обстоятельствах. В наши дни в Ботаническом саду проводят различные экскурсии. Одна называется «Приказано выжить». На этой экскурсии подробно рассказывают о том, как благодаря подвигу сотрудников было спасено множество растений.

Растения и семена были не только в Ботаническом саду. В центре города на Большой Морской улице в красивом здании находился Всесоюзный институт растениеводства (ВИР). Там хранилась коллекция семян, собранная известным учёным Николаем Вавиловым. До войны коллекции ВИРа насчитывали 250 тысяч образцов семян. В июле 1941 года банк семян было решено эвакуировать. Первую партию из 20 тысяч семян удалось вывезти, а остальные – нет. Кольцо блокады сомкнулось. Основная коллекция осталась в городе.

В блокадном Ленинграде самой большой ценностью была еда. От дистрофии умерло более 630 тысяч человек. Продовольственные Бадаевские склады сгорели в результате бомбёжки, а в центре города на трёх этажах и в подвалах ВИРа хранились десятки мешков с картофелем, кукурузой, ящики с морковью и коробки с орехами. До войны в институте работало двести человек, а во время блокады их было всего двадцать. Сотрудники института не получали рабочие карточки на 250 грамм хлеба. Они получали карточки по категории служащих и иждивенцев. Это 125 грамм хлеба, и всё. По сути, в их руках оставались большие запасы продовольствия. Одни семена чего стоили! Как известно, семена – это питательный концентрат. Из него можно делать похлёбки, что дало бы возможность многим людям выжить. Но учёные института не могли себе позволить воспринимать семена как еду. Для них это был бесценный генетический материал.

В первую блокадную зиму от истощения умерло двенадцать сотрудников! Одного из них, Щукина, нашли мёртвым за рабочим столом. У него в кулаке был зажат пакетик с миндалём. Сотрудник Иванов умер тоже в своём рабочем кабинете, где хранились десятки килограммов риса, кукурузы, гречихи, проса. Рубцов был вывезен из Ленинграда через Ладогу. Он не доехал, умер от истощения в дороге. На его груди нашли сохранённый мешочек с семенами. Можно ещё много приводить подобных примеров. Все сотрудники института были героями.

В январе 1942 года столбик термометра опустился до -40. Чтобы спасти растения и семена, нужно поддерживать температуру в помещении хотя бы на ноле. Топили в самодельных печках-буржуйках. Для этого многие сотрудники переехали из дома в подвал института. Там жили и там работали. К счастью, на здание не упала ни одна бомба. Но кроме бомб были и другие опасности. Воры не раз пытались проникнуть в кладовые, поэтому было организовано круглосуточное дежурство. Ещё одной бедой стали полчища крыс. Они наводнили город (подробно об этом – в «Пушистом десанте»). Их не могло ничего остановить: ни дозорные, ни запертые двери, ни даже металлические закрытые коробки. Крысы нашли способ: они карабкались вверх по стеллажам и сбрасывали коробки на пол. От удара крышки слетали и доступ к семенам был свободен. Тогда сотрудники стали связывать железные коробки вместе по четыре. Так спасли от крыс коллекцию семян.

В тёплое время года блокадный Ленинград был похож на огород. Сады, скверы, парки и газоны были засеяны овощами. Семена для посадки взяли из вавиловской коллекции. Надо отметить, что ленинградцы не воровали овощи на грядках друг у друга. Это считалось позором! Учёные из института читали лекции жителям города. Самой популярной темой была «Как правильно сажать картошку».

Как ни старались учёные, но весь семенной материал сохранить не удалось. Погибли коллекции инжира, корицы, банана. Зато в целости остался весь картофель – 1200 европейских образцов. В 1994 году на стене института появилась памятная доска. Её привезли и установили американские учёные в благодарность за сохранение мировой коллекции семян и растений в годы блокады Ленинграда.

Да, сохранили, но какой ценой! Голодные и замёрзшие люди спасали животных и птиц в зоосаде, спасали растения в Ботаническом саду, спасали коллекции в ВИР. Всё это ценой собственной жизни. Они были слабыми физически, но сильными духом. Голод, холод, бомбёжки, смерть близких не сломили ленинградцев. Они не считали, что совершают подвиг. И вот это сейчас многим людям не понятно. Они задают вопрос: «Зачем?» Понять это сегодняшнему человеку порой непросто. Ответ один: «Это были ленинградцы». Они спасали, как могли, всех, кто нуждался в помощи. Это и есть Человечность.

«Нужна кровь!» – этот клич разлетелся по всей стране. Госпиталя были переполнены. Стать донорами решили тысячи голодных ленинградцев. Передвижные станции забора крови открывались по всему городу. Донорам полагался паёк и 30 рублей. Деньги никто не брал, и средства отправляли на то, чтобы строить самолёты. Благодаря этому была сформирована целая эскадрилья. За четыре года войны для фронтовых госпиталей был собран 1 миллион 760 тысяч литров донорской крови. Пятая часть – это кровь ленинградцев.

Для того, чтобы помнить, не нужен повод. Не нужен специальный день. Блокадные ленинградцы своим примером показали всем, как в труднейших условиях, которые не совместимы с жизнью, можно выжить и быть людьми. Многие ужаснулись и поняли, что можно!

Вместо супа – бурда из столярного клея,
Вместо чая – заварка сосновой хвои.
Это б всё ничего,
Только руки немеют,
Только ноги
Становятся вдруг
Не твои.
Только сердце
Внезапно сожмётся, как ёжик,
И глухие удары пойдут невпопад…
Сердце! Надо стучать,
Если даже не можешь.
Не смолкай! Ведь на наших сердцах –
Ленинград.

Ю. Воронов.