ПРОПАГАНДА КАК ПРОГРАММИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ

Пропаганда программирует социальную реальность, нужную в первую очередь для власти. Этот водораздел (для власти или для человека) присутствует всегда. Вспомним, как все советские герои, выбирая между биологическим (жизнь, родные) и социальным, отказывались от биологического в пользу социального. И Павлик Морозов, и Матросов, и Павка Корчагин… И не только советские – это и формула оперы Глинки “Жизнь за царя”…

Поведение героя – это нарушение биологического, но триумф социального. Если бы этого не было, ни одна война бы не выигрывалась. Здесь разрешена индивидуальная смерть ради жизни государства.

Матросов закрыл грудью вражеский дзот, пионер Павлик Морозов написал донос на отца, что он продавал справки кулакам, сегодня оказалось, что он и пионером не был. Павка Корчагин ценой своей биологической жизни строил узколейку… Оттиражированные пропагандой эти модели поведения становятся образцом для подражания и вновь повторяются в жизни. Такой круговорот пропаганды в истории… Это и есть социальное программирование, когда государство или общество диктуют нужный вариант поведения.

Победа над биологическим – это вообще постоянный элемент построения своей цивилизации. Биологическое – как бы общее для всех. Свое национальное, политическое, социальное строится в отрыве от этой базы. В результате возникает индивидуальный вариант поведения, характерный для для данной этнической или социальной группы.

Общие для всех знания – это приоритет естественных наук. Здесь меньше споров. При сильном давлении идеологии их могут интерпретировать в ее пользу. Другое дело – история. Здесь знания “порождаются” государством, которое следит за тем, что входит в формат знаний неспециалистов. Гуманитарные знания также всегда жестко политически окрашены. Историю, к примеру, многократно переформатируют. Усиливать позитив или негатив исторических фигур помогают делать литература и искусство. Александр Невский, например, “сделан” именно фильмом Эйзенштейна, а не историками. Или такой пример. Сталин просил Довженко подумать о фильме об украинском Чапаеве, в результате чего появился фильм о Щорсе.

В результате таких интервенций со стороны массовой культуры в сознании всех индустриально закрепляются нужные для социальной реальности фигуры. Кстати, власть всегда выстраивает “дорожку” в истории, напрямую ведущую к ней самой. После 17 года вся прошлая история стала не монархической, а народно-освободительной, то есть как бы обратной, поскольку повествовала о борьбе с царизмом. Не цари, а революционеры, даже достаточно условные, стали ее точками отсчета. Но по сути это одновременно и конструирование мозгов населения. Причем школьные учебники вводят такие базовые точки в мир детей. Это они делают очень успешно, поскольку ребенок не может оказать сопротивления таким идеологическим интервенциям. И может получать отличные оценки за т о, что по сути является правдой только в данном периоде истории.

Самым слабым ответом на такие идеологические интервенции со стороны взрослых являются политические анекдоты. Анекдоты о Ленине появились во времена Ленина. Угасание СССР можно привязать к росту числа анекдотов о Штирлице. Но и Штирлиц, запущенный на роль героя, “подозрителен”. Ведь это эсэсовец, который косвенно, с одной стороны, и прямо с другой, становится объектом для подражания. Кстати, после войны 41-45 дети играли в “немцев” и наших.

Это характерно для всех активно тиражируемых персонажей. Они всегда найдут отклик в душах зрителей, хоть части их. Штирлиц был запущен с благословения Андропова, что вновь подкидывает дровишки в костер, поскольку Андропов постепенно сам перестал быть однозначным персонажем типа, например, Брежнева, время которого теперь признается лучшим в советский период.

В качестве примечания можно добавить мнение Д. Быкова: “Я никогда не скажу, что Леонид Ильич Брежнев был идеальным руководителем этой страны. Но он был самым любимым, безусловно самым честным и, пожалуй, самым органичным. «По плодам их узнаете их», — сказано в Евангелии от Матфея. Брежнев, возможно, проиграл бы Сталину в рейтинге советских руководителей, если б его составляли сегодня (в 2013 году в опросе общественного мнения победил), — но жить большинство хотело бы при Брежневе. Даже сегодня — и может быть, именно сегодня. Это касается и тех, кто при нём не жил, и тех, кто, подобно мне, застал его эпоху во вполне сознательном возрасте: 14 из 18 лет его правления прошло уже при мне”.

Андропову, видимо, понадобилась смена героики. И он обнаружил автора для этих целей. Правда, для этого пришлось поменять и тип медиа: “Книги о Штирлице-Исаеве не пользовались успехом у советского читателя. И лишь талантливая телевизионная работа режиссера Татьяны Лиозновой “Семнадцать мгновений весны”, сделала штандартенфюрера СС Штирлица (в исполнении Вячеслава Тихонова) воистину всенародно любимым героем (хотя эксперты разведывательного направления КГБ и критиковали многие эпизоды этого фильма)”.

И это все зримое и незримое программирование массового сознания. Кто-то пропустит это мимо ушей, а кто-то зафиксирует. В массовое аудитории всегда находится кто-то, кто воспримет это в своей душе.

Штирлиц не так прост. В качестве типа героя пришел трикстер (хитрец, обманщик, манипулятор), облаченный в патриотические тоги. Это выгодный для развития сюжета тип героя. Им, например, является Остап Бендер.

Литературоведы и культурологи любят его изучать:

– “Оглядываясь назад на советскую культуру в ее разнообразных проявлениях, нетрудно убедиться в том, что большинство персонажей, обретших массовую популярность в советской культуре, представляют собой различные версии этого древнего архетипа”;

– “советские трикстеры, хоть и окружены амбивалентной репутацией, в отличие от плутов, неизменно любимы русскими, советскими и постсоветскими читателями и зрителями. Советский трикстер, несмотря на близость к плуту, все-таки не плут: от плута он(а) отличается, во-первых, тем, что если даже у него (или у нее) и есть меркантильный интерес, то он явно меркнет перед артистизмом и театральностью выходок героя. Во-вторых, — и это, пожалуй, важнее — пикаро (исп. pícaro — плут, мошенник, лукавец, хитрец), как правило, зависит от хозяина, и его мобильность определяется сменой хозяев, тогда как трикстер — абсолютно независимый персонаж, склонный вдобавок к коварству и предательству (главным образом — для собственного развлечения)”;

– “Оглядываясь назад на советскую культуру в ее разнообразных проявлениях, нетрудно убедиться в том, что большинство персонажей, обретших массовую популярность в советской культуре, представляют собой различные версии этого древнего архетипа. Причем речь идет не просто об обманщиках и плутах, но о «креативных идиотах» (используя выражение Л. Хайда), объединяющих в себе свойства таких на первый взгляд далеких друг от друга персонажей, как «жестокий клоун» и «культурный герой», чья «подрывная деятельность» парадоксальным образом обладает и «культуростроительным» эффектом”;

– “Рязановский Деточкин одновременно нарушает закон и охраняет его. Штирлиц эксплуатирует советскую мифологию Великой Отечественной, одновременно разыгрывая позицию антисоветского внутреннего эмигранта. В сущности, любой советский текст или фильм с фигурой трикстера в центре неизбежно приобретает амбивалентность, что видно даже на примере вполне официозного «Василия Теркина», который впоследствии — движимый трикстерской инерцией — превращается в «Теркина на том свете»”;

И очень важное для социального героя замечание: “важнейшее свойство трикстеров вообще и советских трикстеров в особенности определяется их необходимой — прямой или косвенной — связью с сакральным контекстом. Это качество и отличает трикстера от банального жулика”.

Трикстер также наиболее интересен тем, что с ним разрешены все виды смен и переходов. В любом случае Андропов добился своего, так как человек из КГБ вновь после него возглавил государство.
Путин избирался населением в качестве президента именно в этом ключе. Правда, видимо, его работа протекала все же не в разведке, как его подавали, а в 5 управлении, задачей которого было отслеживание советских творческих личностей, которые сегодня вдруг массово перешли в статус российских иноагентов.

Порождение знаний и порождение правил – разные процессы. “Дважды два – четыре” тиражируется школой, а социальное является медийным результатом. Отсюда любовь власти к медиа. Это такой диалог непосредственно с массовым сознанием. Человек не может уклониться от этого, поскольку он попадает в развлекательный жанр с непрямыми ментальными интервенциями. Можно откинуть и не читать передовицу газеты “Правда”, но не развлечение, элементы которого очень сильны в любом фильме. Кино становится определенным ментальным наркотиком.

Смена медийно-социальной “оптики” меняет героику. Понимание того, кто есть герой, приходит с помощью медиа. Ни дом, ни школа не имеют возможности делать это столь быстро, как это происходит в медиа. И это социальное программирование проходит на неосознаваемом уровне, поэтому не вызывает сопротивления.

Медиа после 1917 пустили в общественное сознание героя из “низов”. Вся прошлая социальная пирамида рухнула. Медиа после 1991 вновь заменила героику. Герои прошлого стали исчезать постепенно. На их место сразу же пришли новые. Так шел переход от героев-революционеров к героям-миллионерам…

Новый этап порождения российской героики стал удерживать внимание на обладании богатством и получении его, что было невозможным в советское время. Причем конкретика происхождения богатства отсутствует. Обычный человек не знает, где сделал свои миллиарды, например, Потанин. Но он был героем новостей, его имя приходило из телевизора. Частотны на телеэкране лица журналистского цеха. И здесь также известность – это результат активной деятельности.

Сегодняшние “иноагенты” были вчера героями и тоже порождались “телевизором”, но одновременно и интернетом. Теперь смена их “геройства” на новое затруднена, поскольку подобные новые герои в сфере производства виртуальной реальности исчезли из ТВ, но не из интернета.

Есть еще одно существенное отличие. Герои советские о себе не заботились, они терпели лишения ради коллективного блага. Индивидуальные цели были вторичными, все во имя государства и во благо государства.

В советской известной песне о тревожной молодости пелось так:

Забота у нас простая,
Забота наша такая:
Жила бы страна родная,
И нету других забот!

То есть первично для всех государство, все остальное позади. Пели эту песню и Кобзон, и Кристалинская, а музыку написала Пахмутова. То есть максимально известные творческие личности, которые позволяет тиражировать такой продукт бесконечно. И пришла она из кино, из абсолютно забытого фильма «По ту сторону». Но все это работало, чтобы пустить ее в жизнь.Тем более с таким целенаправленным на подвиги припевом:

И снег, и ветер,
И звезд ночной полет…
Меня мое сердце
В тревожную даль зовет.

Власть и население живут в разной действительности, в разных вселенных, которые начинают серьезно пересекаться только в кризисных ситуациях. Именно тогда власть хочет большей лояльности, которая даже должна быть сознательно показной, поскольку именно так происходит смена.

Мы живем в обществе, создаваемом медиа. Раньше определяющим было кино. Сегодня – телевидение. Приход визуальных медиа совершил переворот в доступности воздействия. Массовость диктует однотипные картины мира, которые на следующем этап облегчают управление.

А. Колесников говорит о чувствительности населения к сменам риторики власти: “политическая история показывает, что стоит транслируемому сверху речевому строю поменяться, как меняются и настроения населения — в том числе снижается градус антизападных и антиамериканских настроений. Это очень четкий радар: еще в ноябре 2021 года, когда Путин только начинал игру в ультиматумы Западу, хорошо относились к США 45% респондентов, но стоило ситуации скатиться в конфронтационную риторику, как показатель упал в феврале 2022-го до 31%, а после начала катастрофы, в марте, составлял 17%. Обратная ситуация тоже наблюдалась неоднократно”.

И еще замечание: “Существенная часть населения старается вести себя хорошо, делать вид, что старый социальный контракт — «мы не вмешиваемся в ваши распилы, откаты, дворцы, войны и преследования инакомыслящих, а вы не влезаете в нашу частную жизнь» — все еще действует (хотя он грубо разорван властями частичной мобилизацией в сентябре 2022-го), и надо просто потерпеть и пережить период безмотивного безумия. Для особо активных конформистов есть опция написания доносов на ближних и публичного оправдания «спецоперации»”.

Сейчас начинается подготовка к очередному переформатированию мозгов. Как оказалось, Кремль выдал новые инструкции пропагандистам в преддверии контрнаступления Украины. Согласно методичке, госСМИ не должны обнадеживать россиян, рассказывая о якобы неготовности ВСУ, пишет «Медуза» со ссылкой на источники в администрации президента: “от пропагандистов требуют «не занижать ожидания» по поводу анонсированного контрнаступления, а также сделать акцент на том, что страны НАТО поставляют Украине вооружение и всячески ее поддерживают”.

Так что украинская атака дронами резиденции Путина в Кремле вполне может быть частью такой спецоперации, поскольку там нет никакого результата кроме пропагандистского обвинения Украины. А президент храбр, как никогда, – как бы говорит Песков. Его невидимое никому поведение объявлено сразу героическим: “Вы знаете, что президент всегда в сложных, экстремальных ситуациях сохраняет спокойствие, собранность, четкость в оценках и командах, которые он раздает. Поэтому в этом плане ничего нового не произошло”.

Мы живем не в реальном, а в медийной действительности, поскольку большая часть информации, на базе которой формируется наше понимание ситуации и решений, на самом деле медийна. Как нам рассказывают, ожидая наших реакций, так мы и живем. В этом и состоит социальное программирование.

Правда, есть и обратный процесс формирования реальности. В. Аксенов в своей книге о военных действиях 1914 г. «Война патриотизмов» рассуждает о переносе насстроений массового сознания в реальность. Общество само себя постепенно “расгочегаривало”: “настроения лета 1914 года можно рассмотреть в русле перехода от затянувшейся меланхолии к возбуждению, гипертимии: определенные круги общества (в первую очередь горожане, так как именно город был рассадником меланхолии) проснулись от спячки и воодушевились открывавшимися перспективами. Впоследствии этот эмоциональный драйв был зафиксирован российскими психиатрами: первые месяцы войны характеризовались резким увеличением душевных заболеваний как на фронте, так и в тылу. О том же писали и рядовые обыватели. «Этот современный взрыв патриотических чувств я не могу назвать иначе, как психозом всеобщим, массовым», — сообщалось из Иркутска в августе 1914 года”.

И еще об изменениях в массовом сознании: “Место любви к Отечеству часто занимает ненависть ко всему чужому. Отчасти это вызвано практиками отечественной военной пропаганды. Так получилось, что если одной из реперных точек французского патриотизма стала Французская революция, то в российских дискуссиях на эту тему стала важна война 1812 года. Именно она производила основные патриотические образы, центральное место в которых занимал образ воина-героя. Такая пропаганда учила, что патриотизм — умение жертвовать своей жизнью ради абстрактных патриотических целей. Как отмечал Аксаков, она учит любить родину в военное время, но не объясняет, в чем принцип патриотического поведения в мирное”.

И далее: “В конце XIX – начале XX века многие философы независимо друг от друга приходят к выводу, что именно ресентимент составляет основу патриотического чувства. Следовательно, патриотизм как идеология виновен в развязывании войн. Например, в России с этими позициями выступает Л.Н. Толстой. Р. Михельс приходил к тем же выводам и обращал внимание, что патриотизм перенаправляет интересы человека в сторону абстрактных категорий, в результате чего патриот забывает о живых людях. Патриотизм — возвеличивание мертвого и абстрактного, в жертву которому приносятся живые люди. <…> Дискуссии о патриотизме нередко превращаются в споры эмпата с психопатом”.

Все это важные характеристики, отголоски которых можно увидеть и в сегодняшней действительности. Нам легче присоединиться к медийным интерпретациям, чем создавать свои собственные.
Индивидуальное сознание носит сложный характер. Массовое сознание представляет собой более облегченную “мишень” для воздействия, поскольку на кого-то из набора социальных типажей воздействие обязательно произойдет. Плюс к этому действует и “самозаражение”, когда условные лидеры мнений воздействуют на толпу.

В 2016 г. Д. Быков в своем анализе Гарри Поттера по сути предсказывает и нынешнюю войну: “Что такое холодная война? Тремя чертами характеризуется она. Первый пункт: резкое разделение человечества, при котором, действительно, меньшая пока часть — потом увидим, что она становится все больше, значительно обгоняет большую. Это война двух уровней цивилизаций. И мы наблюдали это и после Возрождения, когда одни сделали резкий духовный скачок, а другие — нет. Мы наблюдали это после христианства, мы наблюдаем это сейчас. Вторая черта холодной войны. То, что «горячая» в этот момент невозможна, потому что она приведет к взаимному уничтожению. Холодная война — это паллиатив, стадия тревожных предчувствий, подготовки, нагнетания. И будем откровенны: «Гарри Поттер» — это книга последней битвы и подготовки к ней. Все семь частей этой книги, включая и большую часть седьмой, это нагнетание, нарастание тревоги. Холодная война — это время скрытых угроз, скрытых потенциалов, нарастание истерики в обществе. А третье качество… Я даже не знаю, надо ли о нем говорить. Холодная война всегда заканчивается «горячей». Всегда. С неизбежностью. Никогда еще не было иначе. И паллиативная советская перестройка, которая отстрочила ее на какой-то момент — ну, потому что, видимо, господу стало жаль человечество,— она не означает, что все закончилось. Напротив, это небольшая количественная отсрочка. А самое главное и самое страшное — все равно обречено произойти, потому что носитель консервативного, архаического сознания, к сожалению, не может вечно продолжать находиться в этом состоянии, не должен совершить свой скачок. А совершить этот скачок он может только ценой внешнего разгрома. Вот так это в истории выглядит всегда”.

Сложный мир любые интерпретаторы стремительно делают простым. Таково желание массового сознания. Масса людей может быть выровнена только путем интеллектуального занижения, а не завышения.

С точки зрения Окуджавы советская власть стала “деградировать” после расстрела в Новочеркасске. Его аргументы таковы: “Я говорил с очень крупным исследователем русской литературы за рубежом. И он сказал: конечно, вашей ностальгии по советскому у меня нет, я дольше жил при Советской власти, но я обязан признать — среднее качество населения было выше. Люди знали границы. Люди помнили какие-то барьеры. Конечно, то, что случилось после Советской власти, это обвальное падение, обвальное мракобесие, полный отказ от просвещения. Пусть мне сколько угодно шьют ностальгию по ГУЛАГу, но ГУЛАГ — одно, а поздняя Советская власть — другое. <...> Развилка была в 1962 году — новочеркасский расстрел. Если бы не было новочеркасского расстрела, можно было бы все отыграть назад. Хрущев сделал великое дело, ниспровергнув Сталина. Но и сделал массу страшных дел — борьба с церковью, расстрелы вместо попыток разобраться, волюнтаризм. После венгерских событий и после травли Пастернака еще куда-то можно было отыграть. После 1962 года — все”.

Отсюда можно делать вывод, что российская власть – это советско-российская власть, чего нельзя сказать об Украине. Косвенно мы можем увидеть это по количеству президентов у власти: пока был один Путин, Украина переизбирала многих. И это создает атмосферу, мешающую монополизации власти в одних руках.

И теперь к набору не тех характеристик добавилась война, о которой М. Гельман высказывается так: “Моя концепция в том, что российское общество – инфантильное, детское. Есть родитель, к действиям которого долго относятся некритично. Он всегда хорош, он действует правильно. Он дает деньги на сладости. Общество должно повзрослеть. Когда началась война, все оцепенели. Ощущение, что это скоро кончится, что это можно переждать на даче, уехать, действительно существует. Я надеюсь, что этой осенью все поймут, что ничего переждать нельзя. Подлость этой ситуации в том, что вместо того, чтобы вводить военное положение и устраивать муштру, они принимают законы, которые уже регулируют жизнь страны как военного лагеря”.

И это война, которую население все же поддерживает не только из-за страха перед властью. Правда, Д. Волков из Левада-центра говорит так: “Поддержка власти и российских военных не является однородной. В обоих случаях можно выделить группы сильной или безусловной поддержки, составляющей сегодня порядка 45% (ответы типа «полностью поддерживаю»). Прежде всего это представители старших поколений, настроенные более консервативно и давно испытывающие предубеждение к Западу, это бюджетники, которые связывают свое благополучие с государством и властью, а также проживающие преимущественно за пределами крупнейших городов. Еще порядка трети россиян даже сегодня поддерживают решения власти «постольку-поскольку», с различными оговорками”. Здесь преобладают более материальные доводы.

Анализ соцопросов дает следующий вариант о структуре этой поддержки: “Наибольший уровень поддержки действий российских вооруженных сил в Украине характерен для тех, кто доверяет ТВ как основному источнику новостей (87%) и кто одобряет деятельность президента (84%), а также для опрошенных 55 лет и старше (84%), мужчин (77%). Наименьший уровень поддержки наблюдается среди тех, кто не одобряет работу президента (29%). Также свою поддержку реже демонстрируют молодежь (63% среди респондентов 18–24 лет) и женщины (73%), а также те, кто не доверяет никаким источникам новостей (64%)”.

Кстати, объявление войны – это тоже создание новой социальной реальности. Здесь намного ярче выпячивается и враг, и власти, а это главные составляющие войны. Статус отдельного человека вновь идет вниз, у него забираются все права, которые до этого, скрепя сердце, все же давались. Теперь не выполняются даже те, которые были. Но такой четкости реакций не будет, поскольку войну запрещено называть войной, а только СВО.

Как интересно фиксируют исследователи – “Массовое символическое производство — умный механизм, возможно умнее многих своих производителей”. И еще: “Обрубание отрастающих тут и там веток альтернативной реальности есть выбор наилучшего из возможных миров. Но действительный смысл уничтожения вариантов — не в том, чтобы достичь наилучшего из возможных сочетаний событий, (или максимально возможного в мире блага, как говорил Кант), а в том, что отсечение альтернатив само по себе и создаёт наилучшее. Удерживаемый единым и единственным мир — наилучший не только по определению, но и потому что множественность сообщающихся друг с другом миров (по версии демиурга) приводит к состоянию войны всех против всех”.

В символическом мире обман может казаться лучше правды. Но выходить из него нужно, поскольку в результате все равно другого пути нет. Он состоится, только растянутый на десятилетия. Реальный мир рано или поздно берет верх над миром придуманным.

---

Георгий ПОЧЕПЦОВ.
Доктор филологических наук, профессор.
Киев, Украина.
Печатается с любезного разрешения автора