ПРЕДСТАВЛЯЕМ ЛАУРЕАТОВ В НОМИНАЦИИ «ПРОЗА» МЕЖДУНАРОДНОГО ЛИТЕРАТУРНОГО КОНКУРСА «ХОТИТЕ НАПЕЧАТАТЬСЯ В АМЕРИКЕ?-2024»
Карина МУЛЯР
Я – Масюта. Это мой псевдоним. Производное от слов: маленькая, масенькая.Так в детстве меня называли родители. Живу в Израиле почти 33 года, работаю преподавателем изо. Окончила Академию Искусств в Кишиневе, а по приезду в Израиль окончила ещё одну Академию Бацалель.
Мои миниатюры – это, скорее, наброски, не обремененные подробностями.
Член Союза русскоязычных писателей Израиля.
Член Евразийской Творческой Гильдии.
НЕВЫНОСИМАЯ СТАРУХА
Я обязательно об этом напишу.
Просто больше невозможно молчать.
Она же везде лезет, всё видит и слышит.
От неё никуда не денешься…
Все соседи дома номер пять знали Милку. Людмилу Владимировну. Мою бывшую учительницу биологии. Жила она одна в трёхкомнатной квартире. Не хотела её менять, не хотела никому сдавать. Ничего не хотела.
На работу приезжала на дико орущем байке, снимала страшнючий шлем, кожаную курточку. Откуда-то доставала пиджаки разного цвета, каждый день – непременно другого. Видимо их, этих пиджаков, у неё было штук семь. Брала огромную сумку и с невозмутимым видом заходила в класс.
Её жёлтые глаза немигающе смотрели поверх учеников. Мы, не выдерживая этого взгляда, рассыпались по своим местам. Каждый мечтал вырасти и что-то сказать этой Милке-училке.
Что именно сказать?
Да что-то типа: «Слышишь ты, Милка-училка. Достала уже. Вали отсюда!
Но… мы молчали, слушая её бесконечные рассказы о пестиках, тычинках и их отношениях.
Поговаривали, что у Милки был роман с директором школы Владимиром Ивановичем, но точно никто ничего не знал.
Она даже пыталась увольняться из школы, правда, потом передумала.
Следующим кандидатом в мужья Милки стал залётный пилот гражданской авиации. Милка гордо под ручку выхаживала с ним по парку, который находился недалеко от школы. От этих отношений у Милки появилась дочь Ариадна. Лётчик куда-то улетел, оставив Милку с маленькой дочерью.
Всё вроде бы ничего, но приехали Милкины родители, жившие за границей. Из её квартиры начали доноситься резко-громкие звуки, переходящие в длинные стонущие крики, где-то в районе третьей октавы. В конце концов родители опять свалили в свою заграницу, прихватив с собой Ариадну.
Милка не возражала, поскольку на горизонте замаячил новый ухажёр – ранее знакомый байкер. Жизнь завертелась колесом. Днём Милка работала в школе, а ночью разъезжала на байке с такими же. Говорили, что её кавалер был что-то вроде Робин Гуда. Он и его компания приходили на помощь к людям в разных ситуациях. Частенько с ними видели Милку.
Я продолжал её люто ненавидеть. А вкупе и эту мерзкую, ненужную биологию. Естественно, Милка с огромным удовольствием ставила мне самые низкие оценки, насмешливо глядя своими жёлтыми глазами.
– Вырасту, рассчитаюсь! – думал я, молча сжав зубы.
Однажды Милка, никогда ничем не болевшая, не появилась в школе. Вначале все обрадовались. Потом стало как-то скучно и немного страшно: она разбилась на байке вместе со своим ухажёром. Только он насмерть, а Милка попала в реанимацию. Мы всем классом пошли её проведать. Она лежала без сознания, обмотанная бинтами, из неё торчали разноцветные трубки. Зрелище было не из приятных.
Естественно, зайти в палату нам не позволили. Но через пару месяцев Милка уже ковыляла по дому на костылях. А ещё через полгода… купила себе новый байк.
К ней обращались люди со всего района за помощью. Никогда бы не поверил, но Милка была способна решить любой конфликт и помирить людей, которые, казалось, рассорились насмерть. Она знала буквально всё обо всех.
После трагической гибели байкера Милка решила поставить крест на своей личной жизни. Днём она продолжала работать в школе, а ночью разъезжала с компанией погибшего байкера по пустым улицам города.
Так ненавидя и восторгаясь ею, мы окончили школу.
Годы пролетели мгновенно.
За границей умерли родители Милки. Дочь Ариадна выросла и поддерживать отношения с матерью не очень-то и хотела. Она так и осталась жить за границей. Ходили слухи, что Ариадна там общается с байкерами. Конечно же, гены – это великое дело.
Милка к ней особо не лезла. Раз в месяц телефонный звонок… в принципе, вот и всё общение. Про себя Милка говорила, что путной старухи из неё не получится.
Однажды вечером, когда она возвращалась домой, на неё напали пьяные парни, требуя денег. Милка смогла отбиться и ударить одного в пах со всей силы.
Я вызвал полицию. Приехав, они всех забрали. Разбирательства, кто на кого напал заняли трое суток. Спасать Милку пришёл сам директор школы. Милка злобно посмотрев на него, пробурчала что-то типа: «спасибки», вышла из полицейского участка и гордо ушла.
Должен сказать: характер у неё совершенно отвратительный. После школы я поступил в институт на биологический факультет. Мне пришлось бегать за ней целый год. Я дарил цветы, конфеты, разные подарки. Я начал подрабатывать, чтобы купить себе байк. Господи! Чего я только не делал, чтобы она обратила на меня внимание. Наконец-то я добился её расположения. Мы вместе ездим по ночам. Я окончил институт и тоже преподаю в школе. Милка всё также насмешливо сверлит меня своими жёлтыми глазами и напоминает, что путной старухи из неё не получится.
Мы завели двух очаровательных собак, которых взяли из приюта. У нас совершенно случайно родился сын, которого обожают мои родители. Мы также неожиданно поженились. Всё время забываю сказать, что наши квартиры напротив. Поэтому, если Милка хочет побыть одна, мы с сыном и собаками уходим в квартиру моих родителей, а эта ненормальная живёт одна в трёхкомнатной квартире. Благо, такое случается не часто.
Милка знает всё про всех. Продолжает помогать людям. А я дико ревную. Поскольку не хочу её ни с кем делить. Так мы и живём.
Знаете,я обязательно напишу об этом.
Обязательно…
СНАЙПЕР
Далекие девяностые…
Чего только тогда не происходило. Менялись люди, ценности, взгляды. Формировалось совершенно новое поколение с новой ментальностью. Я сейчас вспоминаю это время с некоторой ностальгией. В девяностые я была студенткой Петербургского университета. Провинциальная девочка, приехавшая покорять культурную столицу России.
Было много гонора, надежд, планов. Казалось, что мне все задолжали, ведь я такая необыкновенная. Какой большой город сможет устоять передо мной? Да никакой!
Я хорошо училась, бегала по театрам, кино, играла в студенческом театре. Меняла кавалеров. Честно говоря, мои родители – люди провинциальные и очень порядочные, были немного в шоке от всего происходящего, но боялись мне помешать. Как мне их сейчас не хватает! Как много нужно рассказать, спросить, но тогда… Я неслась по жизни на всех парусах навстречу своим эмоциям и чувствам напролом. Довольно быстро у меня закрутился роман с преподавателем психологии. Он был старше меня лет на двадцать и к тому же женат. Но ничто не могло меня остановить. Мы тайно встречались в общежитии, потом у него на квартире… Его жена часто уезжала в командировки.
Вскоре о нашем романе знал уже весь университет. Был огромный скандал. Меня грозились выгнать, и Виталий Владимирович начал постепенно отдаляться от меня. Я тогда не могла понять, что все эти кафе, рестораны, мелкие подарки и цветы – для него не больше, чем развлечения от скуки. Кончилось всё тем, что я перерезала себе вены, и меня еле спасли. Когда я вышла из больницы, первым делом пошла на кафедру психологии искать Виталия Владимировича. Там мне сказали, что он уволился по собственному желанию.
…Встреча произошла неожиданно, на Невском. Виталий Владимирович шёл, прижав к себе мою подругу Любку. Я подбежала к ним и набила Любке морду. Ударила Виталия Владимировича. Нас разнимала милиция.
Я кричала: «Предатели, предатели!» Я просидела пятнадцать суток за хулиганство, и меня исключили из университета.
Очень не хотелось сообщать об этом родителям, и я начала искать съёмную квартиру, поскольку меня попросили освободить комнату в общежитии.
Родителям же я рассказывала по телефону красивые истории. Мне сейчас кажется, что они мне не верили, но тогда я с упоением разыгрывала из себя счастливую светскую студентку.
Надо было как-то жить. Мне повезло устроиться в городскую библиотеку уборщицей. Также помогали связи со всякими тёмными личностями, торгующими на рынках. Я тоже начала приторговывать. Короче, жизнь опять потекла ровно.
Я планировала восстановиться в университете на следующий год. Заводить какие-то личные отношения после Виталия Владимировича я побаивалась. Однажды я его встретила на рынке. Он продавал дорогую японскую аппаратуру. Я подошла к нему и поздоровалась. Он сделал вид, что мы не знакомы. Было очень обидно, но я отошла в сторону.
Комната, которую я снимала у одной семьи, была очень маленькой и стоила дорого. Я начала искать другое жилье, подешевле. Время было тяжёлое. Стояли заводы, фабрики. Зарплату платили редко или продуктами. Каждый выживал, как мог. Люди были обозленными. Бандиты вылезли наружу и открыто делили территории владения. Формировались, так сказать, «новые русские», которые сейчас называются бизнесменами, а тогда были обычными вышибалами или отсидевшими бандюками.
Я немного отвлеклась.
Комнату по подходящей цене я искала достаточно долго. В один из дней ко мне подошла главная библиотекарша и сказала:
– Послушай, Стелла! У меня есть для тебя неплохой вариант. Одна моя знакомая пенсионерка сдает комнату. Несколько кварталов от Невского…
Я сказала, что таких денег у меня нет, но главная библиотекарша дала мне номер телефона Арины Феодоровны. Целую неделю я не решалась позвонить, чтобы не расстраиваться, услышав цену. Потом позвонила. И подъехала к ней.
Арина Феодоровна была пенсионеркой лет под восемьдесят, прекрасно выглядевшей, подвижной и ухоженной.
На мой вопрос: «Какова цена комнаты?» последовал странный ответ: «Я давно живу одна. У меня никого нет. Я хочу, чтобы со мной был кто-то, с кем иногда я бы могла поговорить и что-то рассказать. Это моя цена за комнату. Ясно, деточка?» – спросила она, подняв одну бровь.
Скрывая радость, я постаралась придать своему лицу равнодушное выражение. «Я согласна», – ответила я с показным безразличием.
Сделка была совершена. Я переехала жить к Арине Феодоровне.
Поначалу ее россказни о детстве, отце – офицере царской армии, ее няньках и гувернантках меня сильно раздражали. Это были вечерние чаепития, и я в душе считала всех баранов и ждала, когда же она, наконец, закончит говорить. Примерно через месяц я словила себя на мысли, что с нетерпением жду вечеров и продолжения рассказов Арины Феодоровны. И вместе с ней погружалась в те далекие годы. В её детство и юность. Переживала от предательства её первой любви. Выслушивала нотации, которые ей когда-то читали родители о правилах поведения. Была поражена, что её отец – представитель древнего знатного рода, перешёл на сторону Красной Армии и погиб на фронте в первые дни Великой Отечественной войны, будучи советским генералом. Он не сдал позицию и остался там навечно вместе со своей дивизией.
Арина Феодоровна погрузила меня полностью в ту атмосферу. Мы вместе посещали театры, ходили в кино. Она оказалась очень эрудированным человеком, на всё имела своё необычное мнение…
А в Питере в это время процветал разбой. Всё приходило в упадок. Участились случаи грабежей квартир и убийства простых граждан. Становилось страшно выходить на улицу по вечерам, и мы сидели дома. Пили травяные чаи с сушками с маком, ели сливовое варенье и говорили, говорили, говорили…
Однажды вечером в дверь кто-то позвонил. Мы с Ариной Феодоровной переглянулись. Ни она, ни я никого не ждали. За дверью послышался знакомый мужской голос:
– Откройте, пожалуйста, это соседи снизу. Вы нас затопили!
Арина Феодоровна поспешила к двери. Через секунду раздался её крик:
– Стелла! Это грабители!
Держа её за волосы, в комнату вошли двое мужчин в чёрных масках. В руке у одного был пистолет. Сказать, что я онемела от страха, что меня этот страх парализовал – ничего не сказать. Арина Феодоровна была белая, как стена. Мне казалось, что вот-вот – она упадёт и умрёт.
Державший её мужчина сказал:
– Бабка! Давай деньги, золото или покажи, где всё лежит.
Арина Феодоровна молча указала на старинный шкафчик, в котором действительно лежало много дорогих вещей.
Грабители подошли, открыли шкафчик и начали вытаскивать оттуда жемчуга, золотые кольца, цепочки, браслеты и множество других золотых украшений. Больше всего их заинтересовал огромный медальон на цепочке. Один из грабителей, положив пистолет на стол, взял этот золотой медальон и начал раскачивать его, как маятник…
Всё произошло так быстро, что осталось за гранью моего понимания. Раздался выстрел, и простреленный насквозь медальон выпал из руки грабителя. Сам же он с испугом уставился на Арину Феодоровну, которая держала в руке его пистолет, направленный на него же. Спокойный голосом она сказала:
– На фронте я была снайпером, поэтому не рекомендую делать резких движений. А ещё лучше: снимите маски и садитесь с нами за стол пить чай.
Обалдевшие от такого поворота событий грабители, сняли маски. Тут я увидела, что один из них – мой преподаватель психологии, моя несостоявшаяся любовь Виталий Владимирович.
В гробовом молчании мы пили чай. Арина Феодоровна держала пистолет рядом с собой. Как радушная хозяйка, она предлагала своё фирменное сливовое варенье. Таким странным образом у Арины Феодоровны появились ещё два слушателя.
Виталий Владимирович и его подельник начали извиняться.
Пистолет на всякий случай она оставила себе. А мы продолжали слушать её рассказы о жизни.
Виталий Владимирович стал к нам наведываться довольно часто. Из тихого преподавателя психологии, любившего походы налево по женщинам, жизнь привела его в бандиты, а уж потом он стал бизнесменом. Этот случай мы часто вспоминали со смехом.
Через полгода он мне сделал предложение.
Свадьбу мы не делали. Просто небольшой вечер, на котором Арина Феодоровна рассказала, как училась в школе снайперов. А когда в начале войны погиб её отец, убежала на фронт. На её счету числилось 245 убитых гитлеровцев.
В 95-м мы с Виталием уехали в Италию. Тогда все куда-то уезжали. Ехали и ехали. Мои родители прилетели к нам только через три года. Виталий открыл в Неаполе два ювелирных магазина. Дела шли хорошо. У нас родился сын Дэн. Мы его просто обожали. Вырос прекрасный парень. Женился и живёт своей жизнью. Сколько я ни пыталась перетянуть Арину Феодоровну в Неаполь, она была непоколебима, тверда, как кремень. Ни в какую! Следующие несколько лет мы общались по телефону. В какой-то момент она не ответила. Соседка сообщила, что Арину Феодоровну нашли мёртвой в своей квартире. И… «О, ужас! Представляете? У неё нашли пистолет!»
Было грустно осознавать, что такая необыкновенная женщина ушла, и я больше никогда не услышу, хотя бы по телефону, рассказов о её жизни.
В начале ХХI века умер мой муж Виталий. Утром, как обычно, он сел в машину и поехал в один из наших магазинов. По дороге у него остановилось сердце, и он врезался в грузовик. Водитель грузовика не пострадал. Полиция долго расследовала это дело. Было очень жутко. Дом постепенно пустел. И вот я осталась совсем одна.
Да. У меня хороший сын и невестка, два огромных процветающих ювелирных магазина, но так хочется сесть за стол, как тогда, в далеких девяностых, и просто попить травяного чая с сушками с маком и сливовым вареньем. Чтобы кто-то рассказывал, рассказывал, рассказывал…
…Я иду по горящему мосту памяти, и мои слёзы никогда не смогут погасить огненное пламя воспоминаний…
Ирина ОСТРОВСКАЯ
45 лет. Замужем. Дочери 10 лет. Живу на севере Израиля, в Кармиэле.
Получила несколько образований, владею несколькими профессиями.
На сегодняшний день я – практикующий социальный психолог, владелица и главный редактор интернет-газеты «Оптимист», веду несколько блогов в соцсетях, передачи на радио, читаю лекции, пишу рассказы, публикуюсь. Увлекаюсь фотографией. Очень бережно отношусь к своему и чужому времени. Люблю животных и… смотреть на море.
ЖИЗНЬ НАЧИНАЕТСЯ С УТРА
Многие удивлялись её выдержке, спокойствию и какой-то едва уловимой лёгкости. Вроде бы ко всему относится очень серьёзно, – но в тоже время, как говорили её ученики, «не зависает надолго».
Учитель начальных классов – это совершенно особенная профессия. Первая учительница запоминается на всю жизнь, и так много зависит от неё в этой самой жизни, а с другой стороны посмотреть – ну что она может сделать? Дети приходят из дома, и уходят домой, каждый в мир своей семьи, а ей надо успеть как-то научить их, что теперь у них есть свой собственный мир – со своей ответственностью, со своими победами и неудачами, с друзьями и разочарованиями. Она и учила – всегда с лёгкой улыбкой, всегда спокойная и всегда с какими-то маленькими угощениями. В её сумке без труда можно было найти конфетки, орешки, кулёчки с сушёными яблочками и разные другие вкусности. В общем – всё то, чем можно быстро отвлечь плачущего ребёнка.
Она была замужем, двое детей, собака – настоящая образцовая семья. Все друг друга любят, заботятся, и так же, как в школе – всё спокойно и легко. Настолько всё у неё было хорошо, что даже и рассказывать как-то неинтересно…
Так говорила молодая корреспондентка своему старшему и опытному коллеге. Она совсем недавно пришла в редакцию, ей очень хотелось отличиться, произвести впечатление, и вдруг такая удача – происшествие, всколыхнувшее весь город и даже страну! Вот о чём можно захватывающе написать, привлечь внимание, – но, как назло, героиня оказалась настолько стандартно хорошей, что не статью надо писать, а плакат рисовать под названием «Правильная гражданка».
– Ты ошибаешься, как мне кажется… – сказал Феликс, размешивая кофе, – по опыту могу сказать, что есть что-то странное в твоей училке… Она не глупа, не наивна и не проста. Муж, дети, любимая работа, изредка статьи в педагогический журнал пишет, собаку на выставки водит, капитан женской любительской команды по волейболу – у неё хорошая жизнь, ей точно есть что терять! И вдруг такой героизм… Раскрути её – и будет твой репортаж настоящая бомба.
– Думаешь? – с лёгкой надеждой спросила Рози.
– Можно попробовать… Все будут стараться выяснить причины, и о чём они там разговаривали – а ты зайди с другой стороны. Поговори с ней…
– Мария, вы совершили действительно героический поступок, спасли жизнь молодой известной актрисе – и не просто спасли, а рискуя своей собственной жизнью. Вполне достаточно было просто позвонить в полицию или службу спасения. Но вместо этого вы поднялись на крышу здания – скользкую обледеневшую крышу, – и около часа разговаривали с девушкой, стоя на самом краю. Кстати, почему на самом краю, зачем Вы перелезли за ограждения? Это было очень опасно.
– Ветер. Дул слишком сильный ветер, я почти не слышала, что она говорила – так, обрывки слов только, а надо было как-то общаться. Вот я и перелезла поближе, – извиняющимся тоном ответила Мария.
Невысокая, светловолосая, с доброжелательным лицом и очень живыми искрящимися глазами – Мария закурила сигарету, сделала глоток чая и как– то виновато посмотрела на Рози.
– Я возвращалась с девичника, – ну, не совсем девичника, мы иногда собираемся, разговариваем, обсуждаем новые фильмы, книги или рассуждаем на какую-то интересную для всех тему. Просто, знаете, есть такой стереотип: что женщины «20 плюс» – разговоры про ребят, «30 плюс» – про детей, «40 плюс» – про мужей, бытовуху и обменяться ненужными сумками. А нас собирается человек семь-десять, и мы разговариваем немного о другом. В тот вечер мы как раз обсуждали «Медвежий угол» Бакмана с позиции – а что реально мы готовы сделать для других, от чего отказаться, на что пойти? И вот после этого я иду домой и слышу крик – как будто кто-то кому-то что-то кричит. Ничего не понятно, слов не разобрать, но такое отчаяние в голосе… Я поднимаю голову и вижу – прямо на крыше торгового центра женщина стоит на краю крыши и то ли ругается, то ли о помощи просит. Вот я и поднялась.
– Как?
– На лифте на последний этаж, потом по лестнице, там смотровая площадка, я туда с мужем поднималась как-то.
– Я имела в виду – как Вы решили, что надо подниматься, а не полицию вызывать?
– Так спонтанно получилось – не задумывалась, не успела. А там, на крыше, я, конечно, узнала – и фильмы её смотрела, и интервью. Но это уже неважно было – она меня увидела, стала что-то мне кричать, вот я и полезла, чтобы услышать.
– И о чём вы разговаривали?
– Ой, это такое, личное – я не уверена, что имею право обсуждать. Так бывает в жизни – кажется, земля уходит из-под ног, и ты один, и помощь не придёт – вот тогда и выходят на крышу.
Я очень рада, что у меня как-то получилось объяснить, сколько может быть всего в жизни – ценного, интересного, любимого. И если у нас этого пока нет – то просто потому, что мы не готовы принять эти дары. Она выкричала мне всё, что у неё болело, а я поделилась с ней всем, что люблю.
А потом руки так замёрзли, что я уже не чувствовала, как держусь за это заграждение, и двинуться было страшно – и ей, и мне. Хорошо, что полицейские уже были на крыше – и просто боялись подойти, ждали… Они нас и сняли оттуда.
Видите – не очень уж и большой героизм. Она – знаменитая артистка, молодая, талантливая, о ней все говорят, вот и эта история сейчас во всех газетах. Я, наверное, Вас разочаровала, вы ждали сенсацию?
«А Феликс, видимо, прав… Какая милая «Дева Мария», и в тоже время супер-манипуляция – вроде на вопросы ответила, но ничего не сказала, а я себя уже начинаю неудобно чувствовать… Что-то в ней есть…»
– Нет, не то чтобы сенсацию, но, может быть, откровенность…
– Я понимаю – актриса, знаменитость – но я не могу рассказать, что человек мне говорил в состоянии такого стресса, это как-то совсем не по-человечески будет…
– Я имела в виду не её, а вас, – и тут Рози решила, что ей нечего терять, – максимум, напишет стандартную заметку.
– Вы умны, образованы, начитаны, ведёте интересный, активный образ жизни с явным уклоном в добродетель, если так можно сказать, работаете учительницей с малышами, помогаете приютам животных, нарколечебнице, боретесь за озеленение города, играете в волейбол, собираете женский клуб… Мать, жена – всё успела, всех спасла, и сама с улыбкой. Ах, ну ещё – относительно здоровый образ жизни – пьёте зелёный чай… Я бы очень хотела рассказать вашу историю. Когда вы решили быть такой супер-феей?
– Мне было семнадцать, я только поступила в колледж –
первые дискотеки, мальчики, травка, алкоголь. Большой мир для домашней девочки… – холодным, отстранённым голосом сказала Мария.
Рози замерла. Она понимала, что сейчас услышит совсем не праздничную историю с обложки журнала.
– Я была счастлива. Счастлива, как никогда больше в жизни. Я вообще ни о чём не задумывалась, мне было кайфово. Я не хотела ехать на рождественские каникулы домой. Многие ребята оставались в общаге, и мы хотели, как всегда, круто гульнуть. А я ещё влюбилась в одного торчка. Он тусовался в нашем студенческом баре, был весь такой крутой, – и, видимо, просто цеплял там дурочек вроде меня. Ну, что говорить – на самом деле я просто боялась, что, пока я буду на каникулах у родителей, он закрутит с какой-нибудь другой.
И папа, и мама названивали постоянно. Мне надоело, я была взрослой – ах, уже 17! Я просто перестала брать трубку. И в тот вечер тоже. Они хотели сделать мне сюрприз. Такой вот рождественский подарок – взять и приехать ко мне на праздник. Мама и папа.
Мой папа не был герой – обычный мелкий чиновник, а мама работала в садике, машину никогда не водила. Всю дорогу вёл папа… Не знаю, что случилось – то ли папа заснул, то ли водитель встречного грузовика… Они столкнулись, и уже никто ничего не расскажет. Точнее, нет – маму зажало между сиденьями, и она ещё немного прожила, пока всё не взорвалось. Несколько секунд, за которые она успела позвонить мне и сказать, что любит меня, и что я теперь должна прожить очень хорошую жизнь – за папу и за неё… А я не ответила на её звонок – сбросила, как делала это раньше. Но зато у меня остались несколько слов на автоответчике и мамин голос. Я сохранила это сообщение, оно и сейчас у меня на телефоне записано. И этой несчастной девочке на крыше я его дала послушать. Иногда бывает очень нужно услышать, что тебя любит пусть и чужая мама.
Извините, я столько лет в себе несла это всё… И так старалась жить правильно, чтобы искупить, что ли… А сейчас думаю: может быть, эта запись и была не для меня, а чтобы спасти другую жизнь?..
Рози выдохнула – оказалось, что весь этот короткий монолог она прослушала, затаив дыхание. По лицу Марии текли слёзы, она курила и смотрела куда-то вдаль.
– Можно, я напишу вашу историю?
– Но вы же за этим и приехали? Разве, нет?
– Да, мой коллега считал, что вы интересней, чем образ, который показываете. Но это и вправду очень личное. И если вы не хотите, я ничего не буду писать.
– Пишите – видимо, пришло время мне их отпустить… Знаете, вначале было очень тяжело. Я вообще плохо помню первый год после их гибели, только эти мамины слова на автоответчике слушала постоянно. А потом стала понемногу выплывать – и обдумывать каждый свой шаг каждый свой день.
У кого-то жизнь начинается после сорока, у кого-то после пятидесяти, а у меня – с утра… Каждый день – маленькая жизнь, которая к вечеру заканчивается, вот я и стараюсь успеть: работаю учительницей с малышами, помогаю приютам животных, нарколечебнице, борюсь за озеленение города, играю в волейбол, собираю женский клуб, мать, жена – всё успела, всех спасла, и сама с улыбкой. Ах, ну ещё – здоровый образ жизни, зелёный чай… Вы, так, кажется, сказали? – Мария улыбнулась грустной уставшей улыбкой…
Рози задержалась в редакции, ей очень хотелось продлить этот день хоть ещё немного. С первой полосы сегодняшней газеты на неё смотрела грустная улыбка её героини. Интервью, которое она сделала, действительно оказалось сенсацией, – и не из-за каких-то личных тайн юной знаменитости, склонной к суициду, а из-за простой человеческой истории…
Я ОБ ЭТОМ ТЕБЕ НЕ СКАЖУ…
Я об этом тебе не скажу…
«Дождь идёт на мокрых лапах,
На ходу смывая грим…
Ожиданий терпкий запах –
Он всегда неповторим!
За житейским переплётом
Эти чувства хороши
Ожидаемым полётом
Ожидающей души…»
В. Сапиро
Мечтаем…
Надеемся…
Ждём…
Короткий миг удовольствия…
И снова ждём…
А жизнь уже прошла…
– Мама, а почему так получается – вот я так ждала нашей поездки, готовилась, а она раз – и прошла, и сейчас уже кажется, что давно. И я опять жду нашего отпуска, а он тоже быстро пройдёт?
– Но ведь тебе было хорошо?
– Да.
— Значит, всё нормально, не думай о том, что пройдёт, лучше получай удовольствие сейчас.
– Но я всё равно жду.
– Конечно, и я тоже, жду отпуска и готовлюсь, и хочу, чтобы он быстрее начался. И он обязательно начнётся, и уже скоро. Доедай мороженое, солнышко, пойдём.
Отпуск начнётся и закончится, и чем сильнее чего-то ждёшь, тем быстрее это заканчивается. Так и пронесётся наша жизнь – всё, чего ждал, уже прошло, и можно вроде мечтать о новом, но только времени уже не останется… Всё пронесётся быстро, но только я не скажу тебе об этом – ведь у тебя в жизни ещё так много ожиданий, да и у меня ещё осталось… А вообще…
Что-то большое, мокрое, жутко неудобное – и тебе всё время хочется, чтобы это сняли. А взрослые называют его «памперс» и только и делают, что меняют. Когда ж, уже снимут?..
Ха, я свободна, в лёгких шортиках бегу по траве – и говорят, что очень скоро пойду в садик. Не знаю точно, что это значит – но там у меня появятся друзья, новые игры и будет классно, почти как у взрослых.
Садик – ничего, нормально. Но так хочется стать школьницей!
Школа – это круто, как работа у взрослых, скорей бы уже. Книжки, тетрадки, очень классно на переменах, но вот бы самой приходить и уходить из школы, как совсем взрослая.
Прихожу и ухожу из школы сама, и ещё есть ключи от дома. Могу сама делать уроки, ходить в гости к подружкам и одна играть во дворе.
Разрешили гулять до девяти!..
Появились первые карманные деньги – и теперь можно даже ездить недалеко на автобусе, что-то покупать себе самой.
Ходила в кинотеатр с подружками – ваууу…
Влюбилась – вот сижу и смотрю на него почти весь урок. А что с этим дальше делать? Может, кому-то рассказать?
…Опять влюбилась – хорошо, что про первый раз никому не рассказала.
Как хочется поскорее выпускной, задолбала эта школа – учителя «неадекват», одноклассники или странные, или дебилы, или странные дебилы – хочу на свободу.
Выпускной – встречали рассвет на мосту, всем классом, всё – теперь начинается настоящая жизнь.
Студентка!!! Сту-дент-кааааа!!! Как это звучит – фантастика. Всё – другая жизнь началась!
Первое свидание, уже завтра вечером – что одеть, куда пойдём, и вообще как?!
Расстались, ничего интересного. Скоро диплом – это главное.
Влюбилась, как тогда, ещё в детстве, только по-настоящему!
Свадьба – хочу, боюсь, нет, всё же хочу больше…
Последние месяцы так тяжело, говорят, плохая примета ждать роды – но, блин, только их и жду.
Тишина, господи, почему тихо-то, не надо было ждать родов, ведь говорили же…
– Ааааааа!..
– Слава Богу – и голос какой звонкий, вся в меня!
Ну, когда же уже первое слово? И каким оно будет?..
Завтра в садик, наконец-то к нормальной жизни можно будет вернуться!
Первый класс – так трогательно, понимаю, ерунда, но они все такие маленькие, беззащитные, прям комок в горле.
Наконец-то, карьера, карьера – вот хоть какой-то результат. Так ждала этого повышения, просто жила на работе, но теперь точно есть чем гордиться.
Блин, я же помню, как вела её в первый класс, а вот и свадьба. Они такие молодые, а мы с отцом какие-то, поношенные, что ли… Чёрт, и когда это, интересно, я мужа отцом начала называть…
Нет, я рада, конечно, и подарков надо накупить, и в роддом поехать… Но стою на балконе, курю первый раз за последние лет 10 – и такой леденящий ужас… Какая, к чертям, бабушка? У меня внутри вечные 27, я не могу быть никакой бабушкой, я хочу ездить на гидроскутере и ходить в походы, я не могу быть бабушкой…
Вот и пенсия… Так ждала, так мечтала, иногда ночами лежала, думала – выйду на пенсию, поеду на неделю в лес, просто послушать тишину, почитаю книги, которые всё время откладывала, научусь рисовать и ещё миллион вещей… А сейчас как-то грустно и не особо что-то хочется… А ещё все эти сказки про молодость души…
…Не хочется вставать. Совсем. Болит спина, ноют суставы, и этот навязчивый звонок в дверь… Внуки – конечно, счастье, конечно, пойдём гулять, потом в кафе, потом мороженое, потом вместе смотреть мультики, и дедушка сделает нам всем попкорн…
Ну вот и случилось… Самый большой страх… Лежу, вокруг родные грустные лица – да, я знаю, в больнице лучше…
Солнце такое яркое. Вокруг какие-то люди – наверное, я должна их знать? Суют мне в лицо какого-то малыша. «Посмотри, это твоя правнучка, вот какая красивая».
А я лежу, мне мягко, тепло, немного влажно…
Пора менять памперс…
«Солнышко, ты доела мороженое? Отлично – пойдём посмотрим игрушки, только быстро, дома уже папа ждёт»…
Сергей ПАНКРАТОВ
Родился в городе Кемерово, в Западной Сибири. Окончил факультет журналистики Московского государственного университета им. Ломоносова. Журналист, писатель, путешественник. Практически всю свою сознательную жизнь проработал корреспондентом советских и российских средств массовой информации за рубежом: в Испании, Швеции и Германии.
Публиковался в популярных российских газетах«Труд», «Вечерняя Москва» и других, а также в журналах «Огонёк» и«Итоги». Член Союза журналистов России и Международной федерации журналистов.
ВЫБОРЫ
Вдетстве у каждого из нас были такие моменты, которые врезались в память, и остались в ней настолько ярко и чётко, как будто произошли вчера. Был и у меня такой случай.
…Мама моя была учительницей, активной, молодой, и её всё время назначали ответственной за выборы.
Как только начиналась подготовка к выборам, в доме подымалась суматоха. В конце концов, я не выдержал и спросил:
– Мама! А что такое «выборы»?
Мама в спешке попыталась мне объяснить:
– Люди приходят на избирательные участки и голосуют.
– А как это, голосуют?
– Отдают свой голос.
– Они что, после этого говорить не могут, – резонно заметил я.
Здесь Александра Алексеевна решила потратить на меня драгоценные двадцать минут и вкратце объяснила, что такое выборы при Советской власти. Про избирательные «урны», про это странное слово «бюллетени», которое я никак не мог выговорить.
В свои пять лет я был довольно любознательным ребёнком, и избирательный процесс меня явно заинтриговал. Я попросил маму сделать мне эти самые бюллетени. Умилившись моей любознательности, мама аккуратно нарезала белую бумагу и своим каллиграфическим почерком вывела: «Голосуйте за Сергея Панкратова».
Когда родители сели ужинать, я решил провести голосование. Вытряхнул все игрушки из ящика, и стал бросать туда бюллетени. Занятие мне показалось так себе, одному было скучно.
…Утром, когда мама собирала меня в детский сад, я положил «бюллетени» в карман пальто. Как только закончился завтрак, и воспитательница отвела нас в игровую комнату, а сама скрылась за дверью, я решил провести, как бы сейчас сказали, свою избирательную кампанию.
Когда я попытался коротко объяснить «избирателям» из моей детсадовской группы, каким важным процессом являются выборы в жизни советского общества, то обнаружил, что практически никто из них не понимал, о чём идёт речь.
Тогда я решил от агитации перейти к самому процессу голосования. Какая разница, что никто из моего пятилетнего электората не понимал сути происходящего. Для меня в этой игре принципиально важным было, чтобы «голосовавшие» опустили бумажки в ящик.
Процесс проведения голосования я уже освоил дома, поэтому привычным жестом вытряхнул игрушки из ящика и начал раздавать бюллетени избирателям. Но здесь возникла непредвиденная заминка.
Избиратели, совсем сбитые с толку, никак не могли уразуметь, что им нужно было всего лишь выстроиться в очередь и бросить бумажки в ящик.
Тогда я пошёл на небольшую хитрость, чисто интуитивно сделал то, что в современных политтехнологиях называется: дать заведомо невыполнимые обещания.
То есть, всём проголосовавшим пообещал конфету «Мишка на Севере». Кто помнит, конфеты эти были очень вкусные и дорогие. И после недавнего дня рождения, они вряд ли светили мне, да ещё в таком количестве. Но ведь меня никто из «избирателей» не спрашивал, когда конкретно я выполню своё обещание. Главное, что я обещал! И процесс пошёл.
Через пять минут уже можно было подводить итоги. Избирательная комиссия в лице Таньки Ларионовой, которая не только носила очки, но и в свои пять лет бегло читала, приступила к делу. Дети уселись вокруг ящика, а Танька доставала из него листочки и зачитывала одну и ту же фразу: «Голосуйте за Сергея Панкратова».
Мои сверстники плохо понимали процесс происходящего, но обещанный «Мишка» вынуждал их участвовать в этой странной игре. Зато я-то точно знал, каким будет окончательный результат, и уже предвкушал победу, как вдруг в подозрительно затихшую игровую комнату заглянула воспитательница.
– Что вы здесь делаете?
– В выборы играем, – ответили дети.
– Какие ещё выборы?
– Панкратова выбираем.
У воспитательницы округлились глаза, и она скрылась за дверью, а через две минуты появилась с директрисой. И та злобным шепотом прошипела:
– Кто придумал эту игру?
Дети дружно показали на меня.
Вечером, когда мама забирала меня из детского сада, подошла взволнованная директриса.
– Это вы научили его в выборы играть?
– Какие выборы? – удивилась мать.
– Ваш ребёнок устроил здесь голосование. Это он сам надумал, или вы ему подсказали?
Удивленная мама посмотрела на меня и искренне произнесла:
– Да нет, он сам.
– Сам? А это что? – и директриса вынула из своего кармана помятые «бюллетени» с написанном в каждом каллиграфическим почерком матери «Голосуйте за Сергея Панкратова».
– В общем, разбирайтесь дома сами, или… просигнализируем, куда следует.
Когда мы вышли на улицу, лицо у мамы было мрачным, как никогда. Она произнесла только одну фразу:
– Как же ты мог?
Я чувствовал: произошло нечто такое, что грозило мне самым серьёзным наказанием. Но что именно, не понимал.
Мама мне объяснила, что в выборы играть нельзя. Что призывать голосовать за себя нельзя. Что в выборах могут участвовать только те люди, которых назначает партия и правительство.
Но каким-то детским чутьём я начинал улавливать, что чем больше она меня убеждала, тем её голос становился всё менее уверенным. Ухватившись за этот необъяснимый перелом, который явно отодвигал моё наказание, я буквально засыпал её вопросами, которые теперь кажутся мне просто уморительными. Это теперь. А тогда мама, устав от моих «провокационных» вопросов, произнесла:
– Когда ты вырастишь, ты всё поймёшь сам. А сейчас, пообещай мне, – она посмотрела на меня пристально и строго,– пообещай мне, что ты больше никогда, никогда не будешь играть в выборы.
Я обещал.
КУЗЬМИЧ
Когда я пытаюсь вспомнить самые счастливые дни моего детства, то невольно всплывает «Артек». Да, да, тот самый «Артек», где в СССР сумели построить реально счастливую жизнь на отдельно взятой территории. Сюда попадали, как правило, отличники учёбы и дети «кого надо». Категория «кого надо» была пёстрой и включала детей от ответственных работников до директоров крупных комиссионных магазинов.
Со всеми этими исходными данными у меня были проблемы. Мать – простая учительница, учился так себе, пятёрки только по истории и географии, остальные предметы, как получится. Да и прилежным поведением не отличался. Если чем и отличался от сверстников, то только тем, что уже с третьего класса вчитывался в международные полосы всех газет, которые попадали к нам в дом.
Однако, получилось так, что мне выпал «счастливый лотерейный билет».
В «Артеке» была смена, когда там решили собрать юные таланты: танцующих, поющих и пишущих. С поющими и танцующими всё было ясно, музыкальные детские коллективы плодились тогда, как грибы после дождя. А вот с пишущими возникли проблемы. Планировалось собрать малолетних поэтов, которые должны были выступить с пламенными виршами про страну Советов. Но что-то там не сложилось, то ли стихи были слишком хороши, и чувствовалось, что к ним приложили руку взрослые стихоплёты, то ли, наоборот, были настолько беспомощными, что читать их без смеха было невозможно.
Поэтому было принято решение пригласить юнкоров, то есть, юных корреспондентов. В городской газете я печатался с пятого класса, и когда выложил небольшую папочку с заметками и даже с парой репортажей, то никакие раскрашенные стенные газеты не могли конкурировать с моими серенькими газетными вырезками. Ну и понятно, что редактор городской газеты поддержал меня всем своим авторитетом.
В общем, скрепя сердце, мне выдали путевку в «Артек», наказав моей маме провести со мной воспитательную работу.
…И вот оно море, первая в жизни морская волна. Помню, как ощущал лёгкую и приятную дрожь.
Надо сказать, в то лето мне крупно повезло дважды. Я попал в лагерь «Морской». Кто был в «Артеке», знает, что он состоит из пяти лагерей. Название всех уже не помню, но два антипода: «Горный» и «Морской» запомнил навсегда. Дело в том, что из «Горного» до моря нужно было спускаться вниз километра два. Но спускаться, это ладно, а вот подниматься в гору обратно после пляжа, это уже испытание не для слабых. Помню, с каким чувством превосходства смотрели «моряки» на «горцев», когда те, обмотав голову мокрыми полотенцами, плелись обратно в гору.
Вожатые нам достались из какого-то провинциального пединститута: невзрачная и незаметная Людмила и импозантный Иван Кузьмич, которого мы сразу прозвали Кузьмичём. Несмотря на свои 24 года, он так и представился «Иван Кузьмич». Импозантность его заключалась в том, что он полностью соответствовал своему имени и отчеству. Достаточно полный и белокожий, с блондинистой лысиной, и пухлым лицом, которое жутко краснело по любому поводу. К этому портрету очень шёл пионерский галстук, и особенно шорты, с трудом облегавшие его мощные ляжки. В «Артеке» шорты носили все, от директора до пионеров, что уже делало его «островом свободы» в столь суровое время построения развитого социализма.
Отряд наш состоял в основном из тех, кто переходил из шестого в седьмой класс, то есть, среднестатистический пионерский возраст. Поэтому из нас сделали «роту почетного караула». Мы должны были встречать иностранные делегации, которые тогда валом валили в «Артек». А, может, их специально привозил «Интурист», чтобы показать, что у советских детей есть по-настоящему счастливое детство, хоть и на одной, отдельно взятой территории.
Не прошло и несколько дней, как нам объявили: «Приезжает делегация из Швейцарии». Иван Кузьмич собрал нас на инструктаж. Он так и сказал: «Собираемся в пять, я проведу инструктаж». Инструктаж состоял из двух частей: общественно-политической и международно-информационной. Надо сказать, что с общественно-политической Иван Кузьмич справился. Он, чуть понизив голос, объяснил пионерам, что время сейчас сложное, империализм неустанно готовит провокации против нашей страны, и мы – лучшие представители советской пионерии, можем стать мишенью этих провокаций. Поэтому, когда швейцарцы будут предлагать всякие сувениры и особенно жвачку и шариковые ручки, мы – лучшие из лучших, должны соблюдать достоинство и не выхватывать всё это из рук коварных иностранцев, а брать сувениры только в том случае, если швейцарцы будут очень настойчивы.
– Всё понятно? – строго спросил Иван Кузьмич. Мы дружно кивнули головами.
– Теперь о Швейцарии. Швейцария небольшая скандинавская страна, расположенная в Скандинавии, столица Стокгольм, начал было Кузьмич.
Я в душе осознавал, что лучше промолчать, но знания мои рвались наружу.
– Швейцария не в Скандинавии, а в центре Европы! И столица Швейцарии вовсе не Стокгольм.
Иван Кузьмич покрылся багровыми пятнами.
– Да, да, точно, не в Скандинавии, а столица там? – Иван Кузьмич вопросительно посмотрел на меня. Но я, маленький хулиган, сладострастно тянул паузу.
– Женева, не выдержал наш неформальный лидер Семёнов, который уже успел побывать с родителями за границей.
– Нет, урезонил я и Семёнова, Берн!
Ну, да, Берн, – Иван Кузьмич театрально схватил себя за голову.
Конечно, это был «триумф», но я уже по школе знал, что за такой триумф как правило приходит расплата.
На вечернем сборе отряда, который Кузьмич почему-то упорно называл вечерней поверкой, он, пристально посмотрев на меня, произнёс:
– У тебя неправильно завязан галстук. За это, завтра, вместо заболевшего Семёнова, будешь дежурить на кухне.
– А теперь сними галстук, и завяжи его как надо.
И здесь ноги у меня слегка подкосились. Дело в том, я до сих пор не умел завязывать галстук. Крутил какой-то дулей, и набрасывал на шею. А при первой возможности прятал его в портфель. Не из-за какого-то протеста, а просто в нашей школе ходить в пионерском галстуке было, как бы сказали сейчас, «не круто». Галстук всегда и везде носили только «ботаники». Но одно дело в нашей школе, где половина подростков хотя бы раз побывала в детской комнате милиции, и совсем другое – бороться с этим дурацким узлом на глазах у лучших представителями советской пионерии.
Я как мог, пытался связать правильный узел, но всё равно, получалась дуля. Сзади стали раздаваться девчачьи смешки, а Иван Кузьмич смотрел на меня с нескрываемым злорадством. Не знаю, чем бы кончилась эта пытка, если бы вторая вожатая, невзрачная и незаметная Людмила не пришла мне на помощь. Буквально в два приёма она завязала галстук у меня на шее. Уже чуть повзрослев, я понял, откуда у Ивана Кузьмича были эти странные манеры. Просто два года армии оставили в его душе больший след, чем четыре в пединституте.
Эх, Кузьмич, знал бы ты, какую компенсацию я получил за твой «наряд вне очереди»!
…На другой день я отправился на кухню, вместо заболевшего Семёнова. Как выяснилось позже, он всегда заболевал, когда ему предстояло дежурство на кухне. В этот день дежурство заключалось в не очень пыльной, но монотонной работе. Из огромной моечной машины на ленте выходила помытая посуда. Тарелки нужно было собрать в горку, и водрузить в шкафы.
Посуда эта была необычной, как и многое другое в «Артеке». Она была довольно затейливого, не советского дизайна и модернового голубого цвета. То, что она была из пластмассы, никого в те годы не волновало. Зато не билась!
В общем, стою я и монотонно составляю посуду. В этот момент директриса столовой – полная, крашенная блондинка, подвела девочку чуть младше меня и произнесла:
– Вот, это Лена, будете дежурить вместе.
Я буркнул что-то нечленораздельное, мол, и сам справляюсь, но когда приглянулся к девочке, то чуть не подпрыгнул от радости – это же была дочка Юрия Гагарина! Она с матерью и младшей сестрой жила в гостевом коттедже, точно в таком же, как у нас, только полоска пляжа около этого коттеджа была огорожена специальной лентой, чтобы посторонние не заходили. После трагической смерти мужа Валентина Гагарина ещё долго носила траур.
Обычно к одиннадцати всё трио выходило к морю. Картина была несколько необычной, женщина в чёрном траурном платье сидела прямо на песке, а дочки лежали рядом в купальниках. Они не отрывали глаз от нашего соседнего пляжа, где было весело и шумно. В конечном итоге кому-то пришла здравая идея, что девочек надо приобщить к жизни в «Артеке». Им выдали артековскую форму, приписали к отрядам в соответствии с возрастом, но на ночь они возвращались в свой коттедж.
Не знаю, как и почему знакомство с «Артеком» началось у старшей из дочерей Гагариных с кухни, но мне такая встреча показалась профессиональной удачей. Как «опытный» интервьюер, я уже прикидывал, с чего начать разговор. Но Лена оказалась девочкой молчаливой, и на все мои вопросы застенчиво отвечала очаровательной белозубой гагаринской улыбкой. В этот момент она была удивительно похожа на отца.
Когда, наконец, посуда закончилась, появилась директриса с вазой крупной спелой черешни. Черешня! На нашем, отдельно взятом счастливом островке советской жизни её каждый день давали к обеду. Но, по-настоящему её можно было вкусить только тогда, когда твой отряд дежурил. То есть, когда мы до прихода остальных проголодавшихся пионеров разносили столовые приборы и вазы с черешней по столам. Естественно, что самые крупные ягоды таяли во рту расторопных дежурных.
И вот передо мной стояла целая ваза отборной спелой черешни. Где-то задним детским умом я понимал, что если бы я дежурил один, то никогда в жизни не получил такую вазу, даже если бы уставил тарелками всю кухню от пола до потолка. Осознание этого деликатного момента заставляло меня ждать, когда дочь Гагарина, наконец, возьмёт черешню первой. А она чего-то тянула, смотрела в окно. Я уже буквально сгорал от нетерпения, когда Лена наконец оглянулась на меня и произнесла первую за время нашего «общения» фразу:
– А почему ты не ешь черешню?
– Жду, когда ты попробуешь.
– Я не хочу, у нас такая ваза стоит каждый день. Это всё тебе.
Она посмотрела на свои крохотные часики.
– Мне пора.
Встала, ещё раз улыбнулась и исчезла за проёмом огромных стеклянных дверей. Ну, я съел. Всю вазу черешни!
На следующий день приехала делегация швейцарцев. Мы их встретили, держали марку, как могли. Первым сдался танцор Шустиков из Хабаровска. После исполнения своей коронной цыганочки, гости буквально засыпали его всякими сувенирами, включая невиданным в ту пору швейцарским шоколадом. Мы поняли, в какой ситуации заморские гости могут предлагать свои сувениры очень настойчиво, как того требовал этикет, предписанный нам Иваном Кузьмичём. Здесь начался конкурс «Алло, мы ищем таланты». Кто пел, кто читал непонятные швейцарцам стихи. А Мила Гринберг из Ленинграда, не по возрасту габаритная девочка, но при этом всегда носившая с собой плюшевого мишку, сыграла на рояле какую-то сложную пьесу.
В общем, прощались с швейцарцами, как с родными, фотографировались, долго махали им в след, пока автобус не скрылся за поворотом.
Вечером, перед отбоем мы рассматривали свои трофеи, и молча завидовали Шустикову, который в углу не спеша грыз швейцарский шоколад. Вдруг в палату неожиданно вошёл Иван Кузьмич. Он выставил картонную коробку и произнёс речь.
– Всё, что вам подарили, подарили не вам, а советскому государству. Поэтому всё, что вы получили от швейцарской делегации, вы должны сложить в эту коробку. Тот, кто этого не сделает, будет серьёзно наказан. И Кузьмич добавил свою коронную фразу: «Вплоть до исключения из лагеря» и покинул палату. В палате наступила мертвая тишина, которую прервал Шустиков:
– А шоколад тоже сдавать, показал он хорошо надкусанную плитку.
Ему никто не ответил. Молча, без каких-либо слов, мрачные пионеры стали подходить к коробке и складывать полученные сувениры. В кино, с такими мрачными лицами, взятые в плен солдаты, сдают оружие врагу.
В этот момент в палате вновь появился Иван Кузьмич.
– Это всё?
– Всё, нестройными голосами ответил шестой отряд.
И здесь грузный как шкаф Кузьмич проявил необычную прыть. Он подскочил к одной тумбочке, потом к другой, вытаскивая запрятанные сувениры. А потом вдруг начал поднимать матрасы с кроватей, где тоже лежали шариковые ручки, значки и прочие сувениры. Всё найденное он швырял в картонную коробку. Дойдя до Шустикова, Иван Кузьмич на секунду задумался, затем выхватил у него надкусанный шоколад, зачем-то понюхал, и … вернул обратно. Картонная коробка была наполнена почти полностью.
– Ну, теперь, вроде, всё, – произнёс наш вожатый и стремительно вышел.
В палате стояла подавленная тишина. Мы засыпали удрученные и напуганные в предчувствии самых страшных наказаний. Но, на другое утро Иван Кузьмич стоял посреди палаты как ни в чём не бывало. Ни тебе выговоров, ни обвинений. Пионеры вздохнули облегчённо.
…Смена незаметно катилась к концу. Наш отряд сидел в обвитой плющом большой беседке у самого выхода из лагеря. Мы готовились к какому-то очередному конкурсу, когда неожиданно на дороге появился Иван Кузьмич в цивильном костюме и с огромным кожаным портфелем. Кузьмич нас явно не видел, и когда девчонки кинулись к нему с визгом: «Иван Кузьмич, куда вы?» он явно опешил. Очнувшись от внезапно нахлынувшей на него любви пионерок, он кротко улыбнулся и произнёс: «В Ялту, на три дня». «В Ялту, в Ялту», – теперь уже совершенно искренне загалдели дети, понимая, что на целых три дня остаются с покладистой Людмилой. Пионеры плотным кольцом окружили Кузьмича, в шутку требуя взять их с собой.
– Но если нельзя взять нас, то возьмите моего мишку, – пропищала Мила Гринберг и приподняла незастёгнутую крышку портфеля, чтобы засунуть туда своего любимого плюшевого медведя. И тут пионеры ахнули! Портфель под завязку (потому и не застегивался) был забит всем тем добром, что мы сдали «государству». Возникла немая сцена посильнее, чем в «Ревизоре». Похоже, Иван Кузьмич покраснел с ног до головы, и как-то неуклюже пятясь, стал лепетать: «До встречи, до встречи», и быстро юркнул за шлагбаум на выходе из лагеря, за который выходить нам было строго запрещено.
Вечером в нашей палате собрался совет. Самые наивные задавали вопрос:
– А что он со всем этим будет делать?
– Фарцевать, отвечали более продвинутые пионеры.
– А что такое фарцевать?
В конце вечера самые наивные поняли то, о чём продвинутые догадались сразу. Кузьмич ехал в Ялту спекулировать нашими сувенирами. Праведный гнев требовал возмездия. Несколько человек высказались за то, чтобы сообщить руководству лагеря о спекулятивной деятельности Кузьмича. Но куда обращаться, и где находится начальство лагеря «Морской», никто не знал. Это в обычном пионерском лагере директор здесь и всегда рядом. А в «Артеке» мы своего директора лагеря «Морской» видели всего пару раз.
Тогда слово взял Семёнов. Он был старше нас на год, заметно выше ростом. Судя по тому, как он уверенно вёл себя, скорее всего, был из семьи высокопоставленных родителей.
– Смотрите, заговорщицки произнёс Семёнов, все эти ручки и значки нам уже не вернут. Правильно? Правильно! И что дальше? Ну, уволят Кузьмича через месяц, а нам-то что? А вот если мы его возьмём на понт?
– А что такое «понт», – опять загалдели наивные.
Семёнов с досадой стал объяснять, что такое понт, и как на него он будет брать Кузьмича. План был, как не совсем понятным, так и невероятным по своей дерзости. Но Семёнов обещал его воплотить, как только «экспроприатор» вернётся из Ялты.
Вернувшийся Иван Кузьмич чувствовал себя превосходно. На его лице не было и тени намёка на смущение, которое охватило его три дня назад.
– Все на море! – скомандовал он громким голосом.
Мы, в ожидании мести, притихли и вели себя крайне сдержанно. Кузьмич, же, в знак благодарности за наше спокойное поведение даже разрешил нам ещё одно купание, когда все другие отряды уже покидали пляж. Он вошёл в море до буйков, как всегда обязаны делать вожатые при купании своих детей, и скомандовал, «В воду!».
Мы бросились в воду и… вдруг увидели, что Семёнов своим правильным кролем «уходит» за буйки, что категорически запрещалось делать. Заметил это и Кузьмич:
– Ты что делаешь, Семёнов? – закричал вожатый, – вернись немедленно!
Но Семёнов и не думал возвращаться. За буйками он лёг на спину, и лежал на воде, раскинув руки.
– Все на берег!.. – переходя на визг, прокричал Иван Кузьмич.
Мы ещё не до конца понимая происходящее, послушно вышли из воды. Минут через пять подплыл Семёнов.
– Ты что себе позволяешь? – взвизгнул Кузьмич, – я же тебя отчислю прямо сегодня!
Семёнов сидел совершенно спокойно, и дождавшись, когда Кузьмич увянет, громко и спокойно произнёс:
– Подумаешь, даже за буйки нельзя сплавать, а здесь некоторые ездят в Ялту торговать нашими шариковыми ручками, и ничего.
Мы застыли в ужасе, не представляя, что сейчас произойдёт…
А ничего не произошло! Наш вожатый вдруг совсем сник, и негромким голосом произнёс:
– Возвращаемся в отряд.
Мы поняли, что это – победа, что Семёнов взял Кузьмича на этот самый «понт». Но мы не знали, что с этой победой делать. Хотя постепенно стали привыкать. Сначала половина отряда, то есть, его мужская часть, перестала выходить на зарядку. Потом мы перестали соблюдать отбой, и так далее, по восходящей. Это, конечно, была не махновщина, но какая-то анархия имела место.
– Ваня, что с ними происходит? Они что с ума посходили! – чуть не плача, спрашивала вожатая Людмила у Кузьмича.
– Люда, дембель у них, дембель!
Мне даже сейчас стыдно признаться, что эта оставшаяся неделя была самой счастливой в «Артеке».
Бермет АЛЫМБАЕВА
Бермет Бекешовна родилась в 1960 году в селе Тамга Джеты-Огузского района Иссык-Кульской области Киргизии. Окончила Ленинградский полиграфический институт по специальности «Редактирование книг и журналов» и Кыргызский Национальный университет им. 50-летия СССР по специальности «Русский язык и литература».
Работает в Кыргызской академии образования заведующей воспитания.
Член Союза писателей Кыргызстана, отличник образования, отличник культуры.
Автор 85-и научных статей, программы по воспитательной работе в общеобразовательных учреждениях, 20-и методических пособий по русскому языку, 19-и методических пособий по воспитательной работе и 30-и художественных книг.
ПТЕНЕЦ
Ливень, который только что лил, как из ведра, вдруг разом прекратился, будто кто-то огромный заткнул хляби небесные. Холодный западный ветер, дувший с озера, всё усиливался, и облака, словно стадо овец при нападении волков, стремительно и беспорядочно рассеивалось по бескрайней небесной степи. Солнце стало озорно подмигивать из разрывов облаков, то появляясь, то вновь пропадая. Только теперь, поверив окончательно, что ливень прошёл, коршун, прятавшийся в густых ветвях дерева, тяжело взлетел в небо. Подставляя огромные промокшие крылья солнечным лучам, он бесцельно парил в воздухе, наполненном озоном, затем этот полёт стал обретать целеустремлённый характер. Коршун начал кружить над землёй в определённом месте, наметив добычу для своих безжалостных когтей. Потенциальной жертвой был выбран желторотый птенец скворца, незадолго до ливня выпавший из своего гнезда.
Бедный птенец и не представлял, что высоко в небе над ним кружит смерть. Но и на земле опасностей было не меньше. Ещё утром в тёплом гнезде он широко разевал клюв всякий раз, когда прилетали родители с кормом для своих скворчат. В какой-то момент, вознамерившись показать братьям и сёстрам, какой он крутой и уже может летать, выпал из гнезда. Недаром говорится: «Пришла беда – отворяй ворота». Как на грех в это время полил дождь. Может, птенец своим жалобным писком и вызвал на подмогу мать или отца, оставшись рядом с гнездом, но с неба вместе с каплями дождя стали падать и градинки. Прячась от этой беды, скворчонок запрыгал по земле, ища убежища, и сам не заметил, как оказался вдали от гнезда. Когда появилось солнце, птенец принялся оглядываться по сторонам, но не узнавал местности. Раньше на окрестности он смотрел сверху, из гнезда, а теперь снизу. Он вертел головкой на тонкой шее, надеясь увидеть своих родителей. И разглядев летящий на него сверху силуэт, подумал, что это мать нашла его. Он пискнул и радостно замахал крылышками, но, приглядевшись, понял, что с неба к нему стремительно приближается, буквально падает, нечто огромное и страшное. Чувство самосохранения подсказало, что нужно прятаться, и птенец юркнул в щель под большой камень.
Да, это был тот самый коршун, который, распластав крылья, парил после ливня в небе. Острое зрение подсказало, что маленькая точка на земле – желторотый беззащитный птенец. Камнем, падая на добычу с неба, он успел заметить, что птенец юркнул в щель и едва сумел в последний момент избежать столкновения с камнем.
Коршун вновь поднялся в небо, чтобы поискать другую добычу. А птенец от сильного испуга так и продолжал сидеть в щели под камнем.
***
– Бакеш, Баке-еш, беги сюда, быстрее, – закричал Исан, подпрыгивая от радости на месте. – Смотри! Посмотри, что я нашёл!
– Что, что ты нашёл? – оживился Бакеш, который до этого, не торопясь, брёл сзади. Заинтригованный, он побежал по высокой с его рост траве к брату. Исан из-под камня осторожно достал птенца. Все мальчишки радуются при виде птенцов, не прочь поймать их. Наверное, в них в этот момент говорит инстинкт охотников, доставшийся от предков, или, может, с птицами их сближает неуёмное стремление взлететь в небо, почувствовать радость парения. Как бы то ни было, Исан с Бакешем были очень рады, что поймали птенца.
Ещё утром они и не мечтали о такой находке. Просто они поднялись на эти холмы, чтобы набрать горлеца, в простонародии именуемом кисличками, и семян ревеня, которыми в тяжёлые времена кыргызы спасались от голода. Обычно трудно было в этих местах увидеть вблизи птиц. Наверное, пернатые хорошо чувствуют, когда у людей наступает голод: они начинают отлетать подальше, завидев двуногих существ.
Исан, шагавший быстрее, временами прикрикивал на братишку, чтобы тот не отставал, первым издали заметил какое-то шевеление под камнем. Приближаясь, он подумал, что это крыса или полевая мышь и бросил камешек в ту сторону. Трепеща слабыми пока ещё крылышками, на высоту полуметра взлетел птенец и юркнул под камень.
– А, это птенчик, Исанаба, дай мне подержать? – взмолился запыхавшийся Бакеш.
– Да, дорогой, кому как не своему братишке могу я его дать.
– А если вы отдадите детям бабушки Зире?
– Не говори так, дети бабушки – наши братья. Ведь и мы с тобой дети бабушки Зире.
– А почему тогда говорят, что мы сироты, у которых нет ни отца, ни матери?
Последний вопрос братишки опечалил Исана. Его словно окатили ушатом ледяной воды. По телу пошли мурашки, в горле застрял ком, который мешал дышать. Стараясь сдержать предательски набегающие слёзы, он сунул птенца братишке и отвернулся.
Конечно, Исан уже многое понимает, даром что ли скоро исполнится десять. А братишке всего-то пять лет, конечно, многое ещё не осознаёт. Их мама умерла при родах Бакеша, а отец так и стоит перед глазами Исана, как в день его смерти, когда они втроём ходили на озеро. Видно, и Бакеш смутно помнит тот день, потому что временами говорит: «Исанаба, помните мы с отцом ходили на озеро? Если отец приедет, ведь мы снова пойдём купаться, да?». Откуда малышу знать, как больно ранят его слова старшего брата. К тому же, и Исан до сего дня не верит в гибель отца.
В ту проклятую ночь отец долго играл сыновьям на комузе. Затем мальчики прикорнули под волшебные звуки мелодии. А наутро они отца уже не увидели. Хоть Исан был ещё мал, но сразу понял, что отец уже больше не вернётся. В тот день в их дворе было много плача, с причитаниями приходили мужчины аила, женщины плакали в юрте. Бакеш тогда так и не понял, что умер их отец. Долго ещё он плакал, вспоминая его. Бабушка с дядей сказали малышу, что их отец уехал на другой берег озера. Позже и Бакеш сам часто показывал в сторону противоположного берега, приговаривая: «Отец уехал туда».
– Исанаба! – дёрнул брата за рукав, подошедший Бакеш, прерывая его воспоминания. – А где папа и мама этого птенчика?
– Наверное, они забыли бедняжку и улетели на другой берег озера… Бедняжка, наверное, проголодался, да? Если мы дадим ему кисличку, он будет есть?
– Нет, кисличку он не ест. Мы должны поймать ему кузнечиков, червячков.
– А что, его родители не вернутся?
– Нет, бедняга стал сиротой. Мы унесём его домой и вдвоём выкормим. Давай лучше поймаем ему кузнечиков, покормим.
Продолжая разговаривать, братья бегали по мокрой траве, гоняясь за кузнечиками. В этот момент они забыли о том, что с раннего утра ничего не ели, а от кисличек, какой прок, скорее, они усиливают чувство голода. Ребятам сейчас было интереснее позаботиться о желторотом птенце. Перебегая с места на место, они совали пойманных попрыгунчиков в рот птенцу и даже не заметили, как оказались у дома.
***
С этого дня настроение Исана и Бакеша было приподнятым. Да и птенец, словно забыл о своей сиротской доле, быстро привыкнув к своим кормильцам. Особенно выделял он Бакеша, при приближении которого звонко попискивал и, махая крылышками, пытался взлететь, широко разевая рот. Да и Бакеш не отходил далеко от своего подопечного, привязывая его за ножку к ветке куста, когда отправлялся по поручению бабушки к соседям. Да и тут он успевал поймать пару кузнечиков или находить под камнями червячков. По примеру русского мальчишки с верхней улицы, Бакеш назвал своего птенца Васькой, справедливо рассудив, что не только огромный бык достоин носить это имя.
Вначале внуки бабушки Зире пытались претендовать на птенца, но Бакеш героически превозмог такие поползновения и своими криками и упрямством дал понять, кто есть истинный хозяин. Да и Васька не шёл в руки других ребят, которые, поняв бесплодность своих притязаний, стали помогать кормить птенца, принося Бакешу всяких насекомых. Только Исану дозволялось брать в руки Ваську.
Наверное, были бы живы родители, они бы радовались такой заботе младшего сына о птенчике, и отец помог бы сделать клетку для Васьки… Но, к сожалению, об этом приходилось только мечтать…
Старухе Зире с первого дня не понравилась затея с птенцом. Она и так была недовольна тем, что приходится содержать вместе с родными внуками и этих двух сирот младшего из братьев своего мужа, которых часто ругала почём зря. А теперь ещё и птенец… «С глаз моих долой этого ненасытного! И без него не могу прокормить эту ораву, только птенца мне не хватало!» – истошно кричала старуха, каждый день по многу раз. В такие моменты Бакеш прятал Ваську за пазуху и убегал к водопаду на окраине аила, возвращаясь домой только с наступлением вечера. Старший брат отца Жумагулаба с раннего утра до вечера проводил на работе в поле и не очень вникал в то, что творилось дома. В последнее время и Исан уходил ни свет, ни заря на работу, помогать Жумагулуаба.
В тот день, оставивший неизгладимый след в его жизни, Бакеш проснулся очень рано. Открыв глаза, он бросился на улицу к своему птенцу. Васька смешно прыгал вокруг дома, поклёвывая что-то на земле. Аба вместе с Исаном пили чай, готовясь уходить на работу. Бакеш с Васькой в руках прибежал и сел к дасторкону.
– О, миленький, ты проснулся? Надо было поспать ещё, ну коли пришёл, давай завтракать, – ласково погладил Жумагул мальчишку по головке.
– Аба, и Васька мой проголодался, – обрадованно сообщил Бакеш.
– Ничего, сынок, подкрепись, а потом и Ваську своего покормишь.
Исан пододвинул братишке кусок хлеба, который собирался съесть сам, потому что на скатерти больше ничего не было. Бакеш отломил кусочек хлеба, положил в рот, а ещё кусочек покрошил и насыпал перед птенцом. В это время в дом вошла бабушка Зире с кипящим самоваром и, увидев, как птенец клюёт крошки хлеба, громко возмутилась.
– Ты что, негодник! Я не могу найти хлеба для своих детей, а ты скармливаешь его этому прожорливцу?! Как вы меня достали с этим птенцом. Вот я оторву голову ему, смотри у меня!
– Ты чего взбеленилась, что он съест этот Васька, – осадил её муж. – Ты что накинулась на ребёнка?!
– Где ты видишь ребёнка?! Хлеб лопает, как взрослый! Я из сил выбиваюсь, чтобы испечь хлеб, а этот сирота кормит своего ненасытного Баску. Скоро он и меня загонит в могилу, как своих родителей!..
– Закрой свой поганый рот! Не упоминай их родителей! Сколько раз я предупреждал молчать обо всём этом! – стукнул кулаком Жумагул.
Зире испугалась гнева мужа и, продолжая вполголоса возмущаться, выскочила во двор, хлопнув дверью. Жумагул тяжело вздохнул, посидел молча, затем ободряюще погладил Бакеша по голове, поцеловал в лоб и ушёл на работу. Мальчик сунул питомца за пазуху и побежал в сторону ущелья.
– Ничего, Васька, не переживай, – сказал Бакеш, присев на тёплый камень на берегу Барскоона и доставая птенца из-за пазухи. – Бабушка Зире всегда ворчит и ругает нас. Вот увидишь, я немного подрасту, и мы с братом будем жить отдельно. Мы будем работать, а ты – охранять наш дом. Я буду вдоволь давать тебе зерна, хлеба, кузнечиков с червяками. Заживём, как богатеи. Ты чего молчишь, может, соскучился по своим родителям, родственникам? Ничего, терпи, и я скучаю, иногда плачу по ночам. Эх, зря послушался людей, подрезал тебе крылья, да? В такие дни, когда бабушка Зире заругалась, я бы отпускал тебя летать. Ты бы полетал-полетал, успокоился и вернулся ко мне. Только я поверил людям, что ты улетишь и не вернёшься, поэтому и подрезал крылья. Но ты не бойся, они вырастут, и ты сможешь летать. Только, чур, не бросай меня…
Так, за разговорами со своим Васькой Бакеш успокаивал и сам себя, чтобы заглушить обиду. Переворачивая валуны на берегу реки, он собрал различных червячков и жучков, затем присел в тени барбариса и принялся кормить своего Ваську. Иногда, рассказывая птенцу о своих детских мечтах, он вставал и, как артист, исполнял это, а иногда замолкал и бросал камешки в воду. Только далеко за полдень Бакеш почувствовал голод и побежал домой, забыв об утренней обиде.
Старуха Зире, сидя у очага, пекла хлеб в казане.
– Бабушка Зире, дайте хлеба, сильно проголодался, – запыхавшись, проговорил мальчик.
– Камни ешь, а не хлеб! Ишь, ты, хлеба ему захотелось?! Свой сегодняшний хлеб ты скормил утром своему обжоре ненасытному. Нет тебе хлеба! – буркнула возмущённо старуха.
Бакеш продолжал угрюмо стоять в дверном проёме этого незаконченного сарая, пристроенного впритык к дому. В нём не было ещё половины потолка и двери, поэтому Зире оборудовала здесь очаг, на котором она пекла хлеб и готовила пищу, чтобы дым свободно уходил в проёмы.
Обычно голодные дети всегда собирались на манящий аромат свежеиспечённого хлеба. Вот и сейчас они собрались вокруг очага. По правде сказать, хлеба было не так и много, чтобы всех накормить вдоволь. Всего-то три лепёшки, величиной с ладонь взрослого мужчины. Две лепёшки были уже испечены, а третью Зире только прилепила к горячему казану. Положив готовые лепёшки, источающие хлебный дух, в плоскую чашу, бабушка Зире направилась в дом. Её внуки гуськом поспешили за бабушкой. Следом засеменил и Бакеш, но когда он дошёл до дверей, перед ним возникла дородная фигура бабушки Зире.
– Ты что, не слышал?! Я же сказала, нет тебе хлеба, иди отсюда!
– Бабушка Зире, я сильно проголодался, – не поднимая глаз, прошептал Бакеш.
– Вот и хорошо, будешь знать, как не слушаться меня! Нет сегодня тебе хлеба! Иди, играй со своим Баской.
Со злостью схватив мальчика за руку, Зире выволокла его во двор и, оттолкнув, ушла в дом. Бакеш какое-то время плакал, уткнув голову в колени, затем, словно приняв какое-то решение, вытер слёзы, размазав их по пыльным щекам. По дувалу он добрался до плоской крыши дома и стараясь не шуметь тихо подобрался к щели около печной трубы. Бабушка Зире с внуками, о чём-то разговаривали за чаем с лепёшками. «Ну, погодите!» – прошептал мальчик и тихо перебрался к летней кухне. Свесив ноги в проём, он увидел, что третья лепёшка пламенеющим солнцем румянилась в казане. Сглатывая голодные слюни и испытывая спазмы в желудке, Бакеш спрыгнул вниз и, не отводя глаз от ароматного круга, вырвал горячий хлеб из казана. Тут он услышал голос бабушки Зире: «Ешьте дружно!». Голос приближался к двери. Торопливо сунув горячий хлеб за пазуху, мальчик одним прыжком каким-то образом вновь оказался на крыше. В обычное время он, конечно бы, не смог так высоко прыгнуть, но страх быть застигнутым, придал силы. Тихо ступая, он развязал своего привязанного за лапку Ваську и, спрыгнув, опрометью бросился прочь. Ему казалось, что следом бегут, чтобы отнять этот горячий с ладонь взрослого мужчины хлеб, казалось, что вся его жизнь заключена в этом хлебе и он готов был бежать бесконечно, чтобы ни с кем кроме Васьки не делиться этим горячим хлебом…
О-о, жестокая жизнь, чего не сделаешь ради куска хлеба! Разве пристало пятилетнему малышу так бороться за него?! Ведь это возраст, когда он должен был жить беспечно, окружённый родительской заботой и лаской!
Но не об этом думал мальчишка, стремительно бежавший с украденной горячей лепёшкой за пазухой. Бежавший за тем, чтобы в укромном месте съесть этот хлеб и, если бы не холодная вода реки, которая остудила беглеца, бежать бы ему ещё долго. Казалось, только теперь в его бесчувственное тельце вернулась душа. Он тяжело дышал, пот застилал глаза. Только теперь почувствовав жажду, он опустился на четвереньки и, как козлёнок, принялся большими глотками пить студёную горную воду. Вдруг лепёшка выпала из–за пазухи и бултыхнулась в реку. Хватая уплывающий хлеб, Бакеш с головой окунулся в воду.
Наверное, эти мгновения были самыми счастливыми минутами его короткой жизни. Ни от кого не прячась, не чувствуя осуждающего взгляда бабушки Зире, он вдоволь наелся хлеба. Конечно, кое-что досталось и Ваське.
Только к вечеру, Бакеш медленно побрёл домой, понимая, что придётся держать ответ. Старуха Зире, завидев его издали, заголосила:
– Люди добрые, глядите на этого бесстыдника! Вот я тебе задам, воришка! – Заранее заготовленным гибким прутом она стала хлестать мальчишку по ногам. – Где это видано, чтобы ребёнок воровал хлеб из собственного дома, а?! Как этот хлеб не застрял в твоём горле?! Проголодался, так бы и сказал!
– Я же просил, бабушка Зире, вы не дали.
– Смотрите на этого негодника, он ещё меня обвиняет! Нам всем есть одну лепёшку, а другую тебе одному?! Вот тебе, вот тебе, нечестивец!..
– Больно, не бейте, не бейте меня! – заливаясь горькими слезами, кричал Бакеш, пытаясь руками прикрывать птенца за пазухой. – Я не один съел этот хлеб.
– И с кем же ты поделился, сирота прожорливый?
– Вот птенцу своему тоже дал…
– Ах, птенцу говоришь? Ну-ка, негодник, дай мне его, голову оторву.
– Не-ет, нет, не трогайте Ваську! Я прошу, бабушка, не трогайте. Брат мне говорил, что нужно заботиться о нём…
– Давай, я сказала, отдай по-хорошему!
– Не дам, не трогайте птенчика!
Да разве может малыш противостоять разъярённой взрослой бабе?! Старуха вырвала у Бакеша птенца и, разорвав его надвое, швырнула в огонь. С рёвом катаясь в пыли двора, Бакеш сквозь слёзы видел, как его Васька, едва шевельнув крылышками, вспыхнул комочком пламени…
– Васька, мой Васька, – глухо, сквозь слёзы, говорил Бакеш, не отрывая взгляда от пламени, в котором горел его птенец. Но не знал он, что в этот момент сгорала вместе с Васькой вся его вселенная, его вера в людей, надежды, детские мечты…