ИНОСТРАНЦЫ О РОССИИ
Традиция ничего не знать о себе — старая. В публикации «Истоки России» уже было сказано, что до 18 века, до призвания на архивную службу немца Миллера, в России не было делопроизводства и не было архивов. И получилось так, что все, что мы знаем о собственной истории, мы знаем от иностранцев, которые бывали в России.
Подробные сведения о писаниях иностранцев о России можно найти в трех великолепных книгах М.А Алпатова “Русская историческая мысль и Западная Европа”. Там повествуется, что знали иностранцы о России (а потом через них и русские), начиная с проезда через русские территории итальянцев Контарини (был принят Иваном Третьим) и Барбаро (16 лет прожил в Тане, современном Азове). А потом – что знали не только проезжающие, но и постоянно и подолгу живущие, такие как австрийский посол в Москве Сигизмунд Герберштейн.
Путешествует Адам Олеарий по России в 17 веке и пишет:
«Большинство русских дают грубые и невежественные отзывы о высоких, им неизвестных, натуральных науках и искусствах в тех случаях, когда они встречают иностранцев, имеющих подобные познания. Так, они, например, астрономию считали за волшебную науку. Они полагают, что имеется что-то нечистое в знании и предсказании наперед солнечных и лунных затмений, равно как и действий светил. Поэтому, когда мы вернулись из Персии, и в Москве стало известно, что великий князь назначает и принимает меня в свои астрономы, то некоторые из них стали так говорить: “Вскоре вернется в Москву находившийся в составе голштинского посольства волшебник, умеющий по звездам предсказывать будущее”. Вследствие этого люди уже почувствовали ко мне отвращение, и я, узнав о нем, между прочим, по этой причине и воздержался принять приглашение.
Впрочем, московитам не столь интересно было, пожалуй, иметь меня в качестве астронома: скорее всего хотели они меня удержать в стране потому, что им стало известно о начерченных мною и нанесенных на карту реке Волге и персидских провинциях, через которые мы проехали.
Когда я позже, в 1643 г., моим милостивейшим государем вновь был послан в Москву и, ради забавы, в темной комнате при помощи маленького отверстия в стене и вложенного туда шлифованного стекла стал изображать в живых цветах все находившееся на улицах против окна, а канцлер в это время зашел ко мне, то он перекрестился и сказал: “Тут, верно, волшебство” — тем более что ведь лошади и люди представлялись идущими вверх ногами.
Хотя они и любят и ценят врачей и их искусство, но, тем не менее, не желают допустить, чтобы применялись и обсуждались такие общеупотребительные в Германии и других местах средства для лучшего изучения врачевания, как анатомирование человеческих трупов и скелеты; ко всему этому русские относятся с величайшим отвращением.
“Они сняли с себя всякий стыд и всякое стеснение”, — говорит многократно уже называвшийся нами датский дворянин Иаков. Мы сами несколько раз видели в Москве, как мужчины и женщины выходили прохладиться из простых бань, и голые, как их Бог создал, подходили к нам и обращались к нашей молодежи на ломаном немецком языке с безнравственными речами. К подобной распутной наглости побуждает их сильно и праздность; ежедневно многие сотни их можно видеть стоящими праздно или гуляющими на рынке или в Кремле. Ведь и пьянству они преданы более, чем какой-либо народ в мире. “Брюхо, налитое вином, быстро устремляется на вожделение”, — сказал Иероним. Напившись вина паче меры, они, как необузданные животные, устремляются туда, куда их увлекает распутная страсть. Я припоминаю по этому поводу, что рассказывал мне великокняжеский переводчик в Великом Новгороде: “Ежегодно в Новгороде устраивается паломничество. В это время кабатчик, основываясь на полученном им за деньги разрешении митрополита, устраивает перед кабаком несколько палаток, к которым немедленно же, с самого рассвета, собираются чужие паломники и паломницы, а также и местные жители, чтобы до богослужения перехватить несколько чарок водки.
Многие из них остаются и в течение всего дня и топят в вине свое паломническое благочестивое настроение. В один из подобных дней случилось, что пьяная женщина вышла из кабака, упала на улицу и заснула. Другой пьяный русский, проходя мимо и увидя женщину, которая лежала оголенная, распалился распутною страстью и прилег к ней, не глядя на то, что это было среди бела дня и на людной улице. Он и остался лежать с нею и тут же заснул. Много молодежи собралось в кружок у этой пары животных и долгое время смеялись и забавлялись по поводу их, пока не подошел старик, накинувший на них кафтан и прикрывший этим их срам”.
Порок пьянства так распространен у этого народа во всех сословиях, как у духовных, так и у светских лиц, у высоких и низких, мужчин и женщин, молодых и старых, что, если на улицах видишь лежащих там и валяющихся в грязи пьяных, то не обращаешь внимания; до того все это обыденно. Когда я в 1643 г. в Новгороде остановился в любекском дворе, недалеко от кабака, я видел, как подобная спившаяся и голая братия выходила из кабака: иные без шапок, иные без сапог и чулок, иные в одних сорочках. Между прочим вышел из кабака и мужчина, который раньше пропил кафтан и выходил в сорочке; когда ему повстречался приятель, направлявшийся в тот же кабак, он опять вернулся обратно. Через несколько часов он вышел без сорочки, с одной лишь парою подштанников на теле. Я велел ему крикнуть: “Куда же делась его сорочка? Кто его так обобрал?”, на это он, с обычным их: “.б т… м.ть”, отвечал: “Это сделал кабатчик; ну, а где остались кафтан и сорочка, туда пусть идут и штаны”. При этих словах он вернулся в кабак, вышел потом оттуда совершенно голый, взял горсть собачьей ромашки, росшей рядом с кабаком, и, держа ее перед срамными частями, весело и с песнями направился домой.
Не проходит ночи, чтобы наутро не находили на улицах разных лиц убитыми. Подобных убийств было много во время их великого поста, но более всего в масленицу, в течение 8 дней до начала поста, так как в то время они ежедневно напиваются. В наше время 11 декабря можно было насчитать 15 убитых перед земским двором: сюда приволакиваются по утрам убитые, и те, кто ночью неожиданно не находят родных своих дома, идут сюда разыскивать их. Тех, кого не узнали и не увезли [домой], без церемоний погребают.
Вследствие рабства и грубой суровой жизни русские тем более охотно идут на войну и действуют в ней. Иногда — если до того доведется — они являются храбрыми и смелыми солдатами.
Правда, русские, в особенности из простонародья, в рабстве своем и под тяжким ярмом, из любви к властителю своему, могут многое перенести и перестрадать, но если при этом мера оказывается превзойденною, то и про них можно сказать: “patientia saepe laesa fit tandem furor” (когда часто испытывают терпение, то, в конце концов, получается бешенство). В таких случаях дело кончается опасным мятежом, причем опасность обращается не столько против главы государства, сколько против низших властей, особенно если жители испытывают сильные притеснения со стороны своих сограждан и не находят у властей защиты. Если они раз уже возмущены, то их нелегко успокоить: не обращая внимания ни на какие опасности, отсюда проистекающие, они обращаются к разным насилиям и буйствуют, как лишившиеся ума». (Адам Олеарий. Описание путешествия голштинского посольства в Московию и Персию.)
https://www.vostlit.info/Texts/rus7/Olearij/text5.phtml)
Прошло 200 лет после путешествия Олеария, в Россию приехал маркиз де Кюстин, поездил по ней всего три месяца, встречался с Николаем Первым и написал, по словам Герцена “самую занимательной книгу, когда-либо написанную иностранцем о России” – Россия в 1839 г..
В качестве примера легкого и яркого галльского стиля маркиза, но, одновременно, его проницательных прозрений, приведу его суждение о России и Московском Кремле.
«Зима и смерть, чудится вам, бессменно царят над этой страной. Северное солнце и климат придают могильный оттенок всему окружающему. Спустя несколько недель ужас закрадывается в сердце путешественника. Уж не похоронен ли он заживо, мерещится ему, и он хочет разорвать окутавший его саван, бежать без оглядки с этого беспредельного кладбища, которому не видно ни конца, ни края.
В архитектуре Кремля все, вольно или невольно, имеет символический смысл. Но, когда вы сумеете преодолеть свой первый страх, когда вы сумеете проникнуть внутрь этого дикого великолепия, вы увидите: это всего лишь нагромождение застенков, пышно именуемых дворцами и соборами. Как бы русские ни старались, они никогда не выйдут из тюрьмы. Самый их климат — сообщник тирании. Здешний холод не допускает строения просторных церквей, где верующие мерзли бы во время молитвы; здесь духа не возносит к небесам величие религиозной архитектуры; в этом климатическом поясе человек может строить Богу только темные башни. Мрачные кремлевские соборы с их узкими сводами и толстыми стенами походят на погреба. Это раскрашенные тюрьмы, как терема — раззолоченные жилища тюремщиков.
Кремль — это вовсе не просто дворец, это целый город в городе, и он — корень Москвы; он служит границей между двумя частями мира. Востоком и Западом. Мир древний и мир современный здесь встречаются лицом к лицу. Здесь при преемниках Чингисхана Азия в последний раз оглянулась на Европу, топнула ногой о землю, уходя, и из земли вырос Кремль. Слава в рабстве — такова аллегория, изображаемая этим сатаническим монументом, столь же фантастическим в архитектуре, как фантастичны видения Иоанна Богослова в поэзии. Это обиталище, которое подобает персонажам Апокалипсиса. Гиганты допотопного мира, если бы они вернулись на Землю, чтобы проведать своих хилых потомков, могли бы поселиться здесь».
Книга де Кюстина в полном английском переводе имела подзаголовок – «Путешествие по Вечной России». Точнее не скажешь. Маркиз по праву считается основателем политической публицистики.
Все подробности злодейств опричнины мы знаем только от иностранцев, в частности, от опричников-немцев или советников царя Генриха Штадена, Шлихтинга, Таубе, Крузе, которые, предчувствуя, чем все это закончится, бежали из России и оставили свои воспоминания. И очень вовремя: в 1572 г. Иван Грозный распустил опричнину, ее руководителей (отца и сына Басмановых и других) казнил (очень похоже на ликвидацию Ежова и всей его команды), а само слово «опричнина» запретил произносить: виновных нещадно секли кнутом на площади.
Отчего он так осерчал?
Оттого, что в 1571-м году крымский хан Девлет Гирей взял Москву и сжег ее, Иван Грозный со своими опричниками и не думал защищать столицу. Он просто позорно бежал из города, оставив его на разграбление, а жителей на полон.
Английский дипломат Джером Горсей, вскоре прибывший на службу в Москву, писал про пожар Москвы, возникший при нападении Гирея:
«Утро было чрезвычайно хорошее, ясное и тихое, без ветра, но когда начался пожар, то поднялась буря с таким шумом, как будто обрушилось небо, и с такими страшными последствиями, что люди гибли в домах и на улицах. На расстоянии 20 миль в окружности погибло множество народа, бежавшего в город и замки, и пригороды, где все дома и улицы были так полны народом, что некуда было притесниться; и все они погибли от огня».
(Джером Горсей, в 1573—1591 годах жил в России, управлял конторой Московской компании.
О большом разорении Москвы свидетельствует папский легат Поссевино, который насчитывал в 1580 году не более 30 тысяч населения, хотя ещё в 1520-м в Москве было 41 500 домов и не менее 100 тысяч жителей
После этого Девлет Гирей прислал «в подарок» Ивану кинжал и на словах передал, что после такого позора русский царь должен знать, что делать с кинжалом, то есть советовал Ивану покончить жизнь самоубийством. Но не на такого Гирей напал: Иван больше специализировался на убиении других.
Русские о погроме Москвы крымчаками ничего не писали. Может быть, они погибли, ибо цифры иностранцы называли ужасающие – вплоть до 800 тысяч (англичанин Флетчер), что, конечно, очень большое преувеличение, речь может идти о 20 тысячах..
Вики грустно сообщает: Небоеспособность опричных войск при защите столицы продемонстрировала необходимость роспуска опричнины. Сожжённый Опричный двор не восстановили, а видные опричники были казнены.
Про казнь опричного капитула мы тоже знаем от иностранцев.
Генрих Штаден пишет:
“Великий князь Иван Васильевич всея Руси и отобрал из своего народа, а также и из иноземцев (aus frembden nationibus) особый избранный отряд (sonderlich auserwelet Volk). Итак устроил опричных и земских (machet also Aprisna und Semsky). “Опричные” — это были люди великого князя (die seinen), земские же — весь остальной народ. Вот что делал [дальше] великий князь. Он перебирал (musterte) один за другим города и уезды и отписывал имения у тех, кто по смотренным спискам не служил со своих вотчин его предкам на войне; эти имения раздавались опричным.
Князья и бояре, взятые в опричнину, распределялись по степеням (in gradus) не по богатству, а по породе (nach Geburt). Они целовали крест, что не будут заодно с земскими и дружбы водить с ними не будут. Кроме того, опричные должны были носить черные кафтаны и шапки и у колчана, куда прятались стрелы, что-то вроде кисти или метлы, привязанной к палке. По этому узнавали опричников.
Любой из опричных мог, например, обвинить любого из земских в том, что этот должен ему будто бы некую сумму денег. И хотя бы до того опричник совсем не знал и не видал обвиняемого им земского, земский все же должен был уплатить опричнику, иначе его ежедневно били публично на торгу кнутом или батогами (mit Knuttelen oder Prugelen) до тех пор, пока не заплатит. И тут никому не было пощады: ни духовному, ни мирянину. Опричники устраивали с земскими такие штуки, чтобы получить от них деньги или добро, что и описать невозможно. И поле (Kampf) не имело здесь силы: все бойцы [со стороны] земских признавались побитыми; живых их считали как бы мертвыми.
Великий князь приезжал из Александровой слободы в Москву и убил одного из первых бояр в земщине, а именно Ивана Петровича Челяднина: на Москве в отсутствие великого князя он был первым боярином и судьей, охотно помогал бедному люду добиваться скорого и правого суда.
[Челяднин] был вызван на Москву; [здесь] в Москве он был убит и брошен у речки Неглинной в навозную яму. А великий князь вместе со своими опричниками поехал и пожег по всей стране все вотчины, принадлежавшие упомянутому Ивану Петровичу. Села вместе с церквами и всем, что в них было, с иконами и церковными украшениями — были спалены. Женщин и девушек раздевали донага и в таком виде заставляли ловить по полю кур.(Распалившись , опричники насиловали дев и убивали их – ВЛ). При великом князе в опричнине, говоря коротко, были: князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов, Алексей Басманов и его сын Федор.
Великое горе сотворили они по всей земле!
После него наместником и воеводой был князь Андрей Курбский. Как только понял этот штуку с опричниной, пристроил он свою жену и детей, а сам отъехал к королю польскому Сигизмунду Августу.
(Отдельно Штаден описывает страшный разгром опричниками Новгорода и Пскова, порядка 40 тыс. убитых).
Конец опричнины Штаден описывает так:
«Всех опричников и земских, всех тех, кого должны были казнить, били сначала публично на торгу батогами до тех пор, пока те, у кого было добро или деньги, не передавали их в казну великого князя. А у кого не было ни денег, ни добра, тех [сразу] убивали [где ни попадя] и у церквей, и на улицах, и в домах — во время сна или бодрствования, а потом выбрасывали на улицу. При этом писалась цидула (Scedel), в ней указывалась причина казни. Записка эта пришпиливалась к одежде мертвеца, и труп должен был лежать в острастку народа — все равно, был ли [казненный] прав, или виноват».
https://www.vostlit.info/Texts/rus6/Staden/frametext3.htm
И позже так же: Стеньку Разина четвертовали, но как это происходило, мы узнаем от Томаса Хебдона и Бальтазара Койэтта, ибо русских даже не допустили к лобному месту. То есть, они видеть не имели права — не только писать. Ибо все это – “абсолютный диавольский помрак”.
Много узнали русские и из “Колокола” (ввозимого нелегально) живущего в Лондоне Герцена. Ключевский ни словом не упоминает об убийстве императора Павла, а ведь то был конец 19 века – на эту тему имелся строгий запрет! Вот из Лондона от Герцена и узнавали.
Уже в конце империи мемуары премьера Витте увидели свет за границей. В этих мемуарах читаем нечто весьма любопытное, Витте приводит эпизод его беседы с первым сановником Китая Ли Хунчжаном, генералом, ближайшим советником всесильной вдовствующей императрицы Цыси и своего рода премьером, прибывшим из Пекина в Россию для участия в торжествах по случаю коронации Николая II. В разгар празднества, 18 мая 1896 г. в Москве на Ходынском поле, где происходило народное гулянье по случаю коронации, произошла страшная давка, в результате чего погибло примерно полторы тысячи человек.
Ли Хунчжан спросил (пишет Витте):
«- Правда ли, что произошла большая катастрофа и что есть около двух тысяч убитых и искалеченных?
Так как, по-видимому, Ли Хунчжан знал уже все подробности, то я ему нехотя ответил, что да, действительно, такое несчастье произошло. На это Ли Хунчжан задал мне такой вопрос:
– Скажите, пожалуйста, неужели об этом несчастье все будет подробно доложено государю?
Я сказал, что не подлежит никакому сомнению, что это будет доложено, и я даже убежден, что это было доложено немедленно после того, как эта катастрофа случилась. Тогда Ли Хунчжан помахал головой и сказал мне:
– Ну, у вас государственные деятели неопытные. Вот когда я был генерал-губернатором в провинции Шаньдун, то там была чума и поумирали десятки тысяч людей, и я всегда писал богдыхану, что у нас все благополучно. И когда меня спрашивали, нет ли у вас каких-нибудь болезней, я отвечал: никаких болезней нет, все население находится в самом нормальном порядке.
Кончив эту фразу. Ли Хунчжан как бы поставил точку и затем обратился ко мне с вопросом:
– Ну скажите, пожалуйста, для чего я буду огорчать богдыхана сообщением, что у меня умирают люди? Если бы я был сановником вашего государя, я, конечно, все это от него скрыл бы».
Эти пожелания Ли Хунчжана были исполнены при большевиках, при которых было запрещено сообщать о злонамеренно устроенном голоде в Украине и Казахстане в 1932-33 годах (до 7 миллионов жертв), о землетрясении в Ашхабаде 1948 г. (погибло 37 тыс. человек), вообще о любых катастрофах и стихийных бедствиях. Таковые бывали только у буржуев.
Даже описания паскудств Гришки Распутина в книге “Святой черт” впервые были опубликованы попом-расстригой Илиодором (Сергеем Труфановым) все там же, за границей, и только потом она попала в Россию.
Конечно, не вся история России состояла лишь из покойницких заснеженных пространств, злодейств опричнины, безразмерного пьянства, голода, всякой уголовщины и прочих непотребств. Бывали там и праздники, достаток, свадьбы по любви, взаимопомощь, трезвенность старообрядцев, хорошая работа и прочие достойные вещи. Иначе бы страна не смогла просуществовать больше одного поколения. Но то, что отмечено иностранцами было чем-то определяющим некую «социально-генетическую» матрицу России. И по внутреннему устройству России о ее особенностях могли писать только иностранцы.
Вот и далее – вся реальная советская история – сплошь заграничные издания. То есть, вообще без исключения. Советские “истории” настолько загажены идеологией и враньем, что в них тонут факты, если они там и есть.
Понятно, что “Архипелаг ГУЛАГ”, воспоминания Валентинова о Ленине “Недорисованный портрет”, исследование Фишера — “Жизнь Ленина”, мемуары Ивана Солоневича (“Россия в концлагере”), Аллилуевой, Надежды Мандельштам, романы Гроссмана (“Все течет” и “Жизнь и судьба”) и множество других никак не могли быть напечатаны в СССР. И даже книга о Гитлере “Преступник номер 1” Мельникова и Черной была издана вроде бы и в СССР (в конце его существования), но в издательстве АПН с отправкой только заграницу (из-за нехороших аллюзий).
Самым диким случаем можно считать издание в Америке мемуаров Никиты Сергеевича Хрущева. Рукопись на Запад передавал его сын Сергей Никитич, ему, как можно догадаться по его книге “Пенсионер союзного значения”, помогали в этом опасном деле несколько чинов КГБ. Сергей Никитич подтвердил эту догадку мне лично. Книга вышла по-английски под названием “Хрущев вспоминает”, вот она у меня тут стоит. О, что началось! Никите Хрущеву откровенно поставили ультиматум: или он отмежевывается от авторства, или… что именно “или”? Ну, лишение пенсии, выселение с дачи, хотя это цветочки, а ягодки — осуждение по 70 статье за антисоветскую деятельность. А в тюрьме под следствием — быстрая смерть от “внезапной остановки сердца”.
На семейном совете решили отмежеваться:
Заявление
Как видно из сообщений печати Соединенных Штатов Америки и некоторых других капиталистических стран, в настоящее время готовятся к публикации так называемые мемуары или воспоминания Н. С. Хрущева. Это — фабрикация, и я возмущен ею. Никаких мемуаров или материалов мемуарного характера я никогда никому не передавал — ни «Тайму», ни другим заграничным издательствам. Не передавал таких материалов я и советским издательствам. Поэтому я заявляю, что все это является фальшивкой. В такой лжи уже неоднократно уличалась продажная буржуазная печать.
Н. ХРУЩЕВ.
То был смачный удар по престижу великой страны. Так отнеслись к, в общем-то, совсем невинным воспоминаниям своего собственного вождя, в которых просто осуждался Сталин! Ведь в этой книге нет ничего антисоветского или антикоммунистического, скорее наоборот.
Архивы по новейшей истории России были приоткрыты только в начале 90-х годов прошлого века – и тут же их снова плотно законопатили. Нет документов по обстановке накануне войны, например, приказов о разборке артиллерийских орудий для смазки (и это – за неделю до 22 июня 1941г.) и об обязательных летних отпусках для офицеров. Нет приказов о замене радиосвязи на проводную связь (Сталин очень опасался измены и пресекал потенциальную возможность заговорщиков для координации своих действий). Только это объясняет фантастические потери первых месяцев войны.
Фактически все самое интересное, вызвавшее бурные дискуссии в новейшее время, сначала было напечатано на Западе. Например, книга Судоплатова “Разведка и Кремль” или “Мой отец — Лаврентий Берия” Серго Берия (материнскую фамилию Гегечкори ему вменили после казни отца – Лаврентия).
На Западе была также сначала опубликована даже серия о причинах начала Второй мировой войны Виктора Суворова.
В архивах лежат воспоминания таких же близких к Сталину людей, как Линге и Гюнше — к Гитлеру, их полных аналогов: рукописи личного секретаря Сталина Поскребышева и начальника кремлевской охраны (и долгие годы личного телохранителя Сталина) Власика. Можно быть уверенным, что пока они не попадут на Запад и не будут там изданы, русским читателям их не видать. Ах, какие там должны быть перлы! Твардовский лежал в кремлевской больнице вместе с Поскребышевым, Трифонов Ю. В. со слов Твардовского передает такой эпизод: «Однажды Поскребышев заплакал и сказал о своем хозяине: “Ведь он меня бил! Схватит вот так за волосы и бьет головой об стол…” (Трифонов Ю. В. Записки соседа “Дружба народов”. 1989. № 10. С. 39).
Кое-что о биографии Поскребышева. Он был женат на родной сестре жены Льва Седова (сына Троцкого). В 1937 г. его жена была арестована по приказу Сталина. Поскребышев умолял Сталина спасти ее, но тот ему отказал; женщина три года провела в тюрьме, а затем была расстреляна по обвинению в шпионаже. Поскребышев продолжал оставаться секретарем вождя до 1953 г., а потом, перед смертью Сталина, был арестован и на допросе признался “в связях с международным сионизмом”. Скоро Сталин умер, а Поскребышев тянул до 1965 года — и писал, писал, писал. Власик тоже был арестован перед смертью Сталина, его не успели кокнуть, и он тоже все писал и писал, пока не умер в 1967 году. И вот все это написанное до сих пор неизвестно!
Советским руководителям после 20 съезда очень хотелось знать, как же устроена их собственная кормящая машина, которая вместо ложки с икрой ко рту периодически им же отрывала головы. Кто знает, как устроена наша кормящая машина? Никто не знает. Это знание есть антисоветчина. А там? Ну, там знают, сколько угодно. Немедленно издать. И вот книга Авторханова «Технология власти», которая вышла в «Посеве » первый раз в 1959 году, тут же по решению Политбюро была очень ограниченным тиражом (около 100 экз.) напечатана в издательстве “Мысль” с грифом «Рассылается по особому списку» членам Политбюро, Секретарям ЦК и некоторым членам ЦК.
Следом издали «Новый класс: Анализ коммунистической системы» Милована Джиласа и еще некоторых других исследователей. Из них хоть что-то было усвоено ведущими коммунистами, и они подправили свою кормящую машину – она больше не отрывала им головы. Никита Хрущев самым важным своим достижением считал то, что он не казнил антипартийную группу Молотова-Кагановича-Маленкова и примкнувшего к ним Шепилова. “Вот и меня сейчас пощадили”, – говаривал он, сидя на скамеечке у своей дачи под домашним арестом. Так очень постепенно наступала эра русского гуманизма.
Мой маленький опыт
Когда я писал свои воспоминания “Мы – были”, то в 2005 г. сделал запрос в Мосархив, куда были перемещены все документы ЦК. Вот мое письмо:
Date: Wed, 27 Jul 2005 08:13:55
Директору Центрального архива общественно-политической истории Москвы Никаноровой В.В.
Уважаемая Валентина Вячеславовна,
Мое имя – Валерий Петрович Лебедев. Сейчас я пишу небольшую работу, в которой будет часть, связанная с моей биографией. В частности, краткая история исключения из КПСС и лишения профессиональной работы меня как философа в апреле 1984 года и дальнейшего прохождения дела. Оно, как мне кажется, представляет интерес.
Мне хотелось бы иметь доступ к моему “персональному делу”. Я видел и читал его в 1990 году, когда появилось разрешение знакомиться с такого рода документами.
Есть ли возможность поработать с делом у вас в библиотеке архива в течение одного дня (и что для этого нужно)?
Если есть необходимость, я могу вам позвонить по указанному на вашем сайте тел. 678-12-87.
Прилагаю любопытный документ (его фото), который, возможно, поможет определить нахождение папки с делом.
С уважением – В. Лебедев
Приложение:
Так вот – не только не было разрешения, но не было никакого ответа вообще. Судите сами о продвижении всяческих прав и свобод.
Зато в последние десятилетия идет настоящая вакханалия по уничтожению архивных дел или по их закрытию. Историк Никита Петров, специализирующийся на истории советских органов безопасности, пишет:
“Сегодня мы видим постепенную, ползучую реабилитацию советских порядков, вползание, что называется, советских порядков в нашу сегодняшнюю жизнь, апологетика советского прошлого и многое-многое другое. Срок секретности обозначен в законе «О государственной тайне», в статье 13, где четко сказано, что он составляет 30 лет, после чего документы должны быть рассекречены.
За редким исключением, но для этого нужно продление межведомственной комиссии. Для разведки – 50 лет. Были специальные указы президента Ельцина. А 75 лет придумали для так называемой тайны личной жизни. И этот рычаг, можно сказать, посильнее «Фауста» Гете. С помощью этого рычага можно не дать ничего, потому что любой, скажем, послужной список, где есть негативные факты, архивисты с фантазией (а архивисты насчет того, чтобы чего-то не дать, всегда с фантазией)…
Причина в том, что нынешней власти легче управлять страной, когда население питается мифами о прошлом. То есть легче тиражировать мифы почтения к государству и к государственности, а это незыблемый кирпич сегодняшнего Российского государства”.
http://www.memo.ru/d/2176.html
Валерий ЛЕБЕДЕВ,
писатель, журналист, издатель.
Член The International Academy of science, industry, education & arts.
Бостон, США.
Для «RA NY»