Рене МАОРИ: ОХОТА НА СВЕТЛЯЧКОВ (ХОТАРУ – ГАРИ)

Рассказ

Токио. 1965 год

Чем старше я становлюсь, тем острее и чаще чувствую непреодолимое желание затеряться в толпе. Говорят, что с возрастом люди предпочитают одиночество, но со мной все случилось по-другому. Одинокий старый дом в традиционном Асакуса давал возможность отдохнуть, но только в том случае, если я сразу забывался сном. В остальное же время, он казался ловушкой, призванной будить тяжелые воспоминания. Воспоминания вызывали призраков и те пугали меня, отражаясь в лакированных досках пола. Пол, конечно, уже не был таким блестящим как двадцать лет назад, покрывающий его слой лака растрескался и потускнел, но призракам это было нипочем.

Днем я еще мог убежать к людям. Но бессонные ночи оборачивались настоящим кошмаром. Я зажигал облезлый фонарь Умэ-андон и выходил во двор дома. И там в слабом неверном освещении, наматывал километры между двумя персиковыми деревьями, давно уже не приносившими плодов. В конце двора росли пышные кусты тисса, но я никогда к ним не приближался, потому что ночами они выглядели особенно тревожно, и каждый случайный порыв ветра, пошевеливший их листья, казался мне знаком того, что кто-то следит за мной, прячась в кустах.

Наутро, слабый и утомленный я уходил в город, чтобы довести себя до полного изнеможения, когда уже ничто не задевает и невозможно ни на чем сконцентрировать внимание. Только в таком состоянии я мог отвлечься от изматывающих воспоминаний и теней прошлого. Только в таком состоянии я мог заснуть, не опасаясь снов, которые, как известно, являются зеркалом реальности.

В этот час улица Гиндза заполнялась народом.Чиновники в деловых костюмах и галстуках спешили по своим делам, женщины разных возрастов и доходов прогуливались беззаботно.Туристов можно было узнать по их жадным взглядам, без устали впитывающим все, что видели, чтобы увезти с собой, как можно, больше впечатлений от незнакомой страны. Я медленно шел через толпу, размышляя о том, что женщину в кимоно теперь редко встретишь на улицах Токио. Их становилось все меньше. Только в дни праздников в парках возле храмов можно было увидеть настоящую Японию, однако и она в наше время казалась бутафорской. Не в веках, а на протяжении одной лишь человеческой жизни, действительность успела поменяться несколько раз. И это смущало меня.

Краем глаза я заметил что-то, привлекшее внимание – женщину, стоявшую возле витрины дорогого магазина. У меня почти не было знакомых в Токио, старые друзья разъехались или умерли, а новых я не заводил, понимая, что мое мрачное состояние не пойдет на пользу дружескому общению.А уж знакомых женщин у меня не было вовсе, ведь я был уже далеко не молод, всегда угрюм и привык жить в одиночестве.

Но эта женщина, стоявшая спиной ко мне возле витрины дорогого магазина, показалась знакомой. Более того, я узнавал каждый ее жест, этот легкий наклон головы, руки, безвольно свисавшие вдоль тела. Я узнавал линию ее шеи, плавно переходящую в покатые плечи. Она было одета в европейское модное платье, тесно охватывающее фигуру и туфли на высоких каблуках. Короткие волосы до плеч были так взбиты искусным парикмахером, что казались высоким париком. И только несколько свободных прядей спадали на спину, поблескивая на солнце. Кажется, такая прическа называлась «бабетта». Но в моей памяти, женщина эта представала в традиционной одежде с покрытым белилами лицом, а ее шея пряталась в высоком вороте лилового кимоно. Я не мог рассмотреть ее лицо, но почему-то знал, что и лицо это мне знакомо. Поэтому, я подошел ближе и тихо назвал ее имя.

Хиросима. 1944 год

В июне 1944 года госпожа Ито Каори, жена чиновника высокого ранга из военного гарнизона Ито Масахиро, решила уехать из пыльной Хиросимы и провести несколько дней в сельском родовом доме в Асихаре. За время войны Хиросима превратилась из цветущего города с его парками, площадями и храмами в настоящую казарму. Были построены несколько оружейных заводов и военных складов, улицы заполонили люди в военной форме. Даже господин Ито, будучи гражданским лицом, тоже был вынужден переодеться в форму, так как подчинялся теперь военному губернатору Хиросимы.

Все это очень утомляло госпожу Ито, которой недавно исполнилось тридцать лет. Она любила яркие цвета, изящество во всем и праздники. Военное положение в этот список не входило, и госпожа Ито с каждым днем чувствовала себя все хуже. Не то, чтобы ее мучила какая-то болезнь, наоборот, здоровье у нее было крепкое, она даже не знала, что такое простуда. Но то нервное состояние, вызывающее глухое раздражение и протест против всего, что ее теперь окружало, она называла просто – «духовная чахотка», и до головной боли мечтала вырваться из города и вдохнуть свежий сельский воздух.

Ее единственной дочери Мейко было уже пять лет. По традиции девочки этого возраста начинали получать образование, и любовь к прекрасному воспитывалась в них заботливыми родителями и учителями. Она хотела выучить Мейко искусству танца, живописи и игре на сямисэне, но из-за войны культурная жизнь Хиросимы словно бы замерла, и никто не знал, когда это закончится.

Собирая чемодан, госпожа Ито положила в него несколько шелковых кимоно для себя и для дочери и целую связку поясов оби. Все это давно не носилось, а хранилось в шкафу в фирменных мешках магазина Киемори. Теперь этот магазин закрылся.

Госпожа Ито вздохнула, вспоминая лучшие дни и нежно погладила шелковый оби с изображением цветущих сливовых веток. Цветки наощупь казались выпуклыми, а шелк вокруг них – гладким.

Мейко капризничала. Ей не хотелось покидать Хиросиму и расставаться с соседской девчонкой, вечно чумазой Юкико. Она предлагала даже взять подругу с собой, а заодно и всех кукол, которых у нее накопилось видимо-невидимо.

Но госпожа Ито лишь покачала головой, утомленная сборами.

– Нет, – сказала она дочери. – мы поедем вдвоем и больше никого с собой брать не станем.Мы будем гулять с тобой по берегу реки и кормить уток. Там очень много уток.

– А что мы станем делать вечером? – не унималась Мейко. – В темноте уток не видно. Может лучше мы к вечеру вернемся обратно домой?

– Вечером мы тоже найдем, чем развлечься, – пообещала госпожа Ито. – Пока я не стану тебе рассказывать о том, что я придумала. Но обещаю, что ты никогда такого не видела.

Как мало нужно, чтобы успокоить ребенка. Подъехал автомобиль, который должен был отвезти их в Асихару, и Мейко охотно дала себя усадить на заднее сиденье. Господин Ито не смог уйти с работы, чтобы проводить жену и дочь, но прислал свой служебный автомобиль с шофером. Увидев, что мужа нет, госпожа Ито высоко подняла свои тонкие брови и едва не высказала все, о чем думала уже долгие годы. И про то, что Ито Масахиро не уделяет ей должного внимания, и про то, что не занимается дочерью, и про то, что он с утра до вечера пропадает на службе. Но не увидев подле себя достойного собеседника, она ничего говорить не стала, лишь скорбная складка на ее лбу сделалась немного глубже.

Автомобиль трясло и швыряло из стороны в сторону. Мейко вцепилась в мать обеими руками. Госпожа Ито не выдержала:

– Не могли бы вы ехать немного медленнее, – обратилась она к шоферу.

– Нет, – ответил тот. – Меня отпустили всего лишь на час. Вы же знаете, что использовать служебные автомобили незаконно. Уж и не знаю, что будет, если они спохватятся. Военное время.

Как хотела бы госпожа Ито забыть об этом военном времени.

Асихара. 1944 год

Я наблюдал за ними издалека. Иногда через окуляры бинокля, иногда подбирался ближе, и тогда видел все воочию. Временами мне становилось невыносимо скучно, сидеть в автомобиле, спрятанном в густой растительности, и наблюдать за домом, вокруг которого ничего не происходило. Но тогда вдруг появлялись люди и устраивали спектакль, который окупал многие часы бесплодного наблюдения.

Я приехал на место за два часа до того, как госпожа Ито и ее дочь прибыли в Асихару. Я увидел черный правительственный автомобиль, остановившийся на дороге у дома. Тут же открылась дверь, и к автомобилю выбежал седой старик в домашнем халате и гэта. Хотя с большого расстояния ничего невозможно услышать, но мое воображение тут же озвучило стук гэта по выложенной камнями дорожке. Потом, из машины появилась госпожа Ито и бросилась на шею старика. Все происходило как в немом кино, вот из машины появилась девочка и остановилась застенчиво поодаль, не решаясь подойти ближе. Вот шофер вытащил большой чемодан и аккуратно поставил его на обочине, после чего сразу же вернулся в автомобиль и завел мотор. Еще не улеглась пыль от колес, а живописная группа – старик, госпожа Ито и девочка уже исчезли в доме.

А для меня снова потянулись часы ожидания. Я начал клевать носом и почти уже заснул, откинувшись на спинку сиденья автомобиля, но вдруг почему-то встрепенулся и поднес к глазам бинокль. На энгаву вышла служанка с подносом. Она сервировала стол к ужину, расставляя на низеньком столе целую армию тарелок и чашек, раскладывала палочки для еды и салфетки. Уже темнело, и служанка вновь зашла в дом, а потом вернулась, неся в руке зажженный фонарь, который поставила на перила.

Тут же появилась госпожа Ито в сопровождении отца и дочери. Она была в легком домашнем кимоно зеленоватого цвета, которое добавляло ей еще больше изящества.Она села у стола с кошачьей грацией поджав под себя ноги, выпрямив спину и опустив плечи, что показалось мне немного официальным, учитывая то, что она находилась в обществе родных и могла бы позволить себе более расслабленную позу. Но, либо ее напряжение говорило о холодных отношениях с отцом, либо же она долго его не видела и поэтому стеснялась. Не мое это было дело, мне не отдавали приказа анализировать ее отношения с семьей. Но я почему-то готов был снова и снова наблюдать за ней и достраивать в силу своего понимания ее образ, обогащая его все новыми и новыми подробностями. Я любовался ее движениями, тем, как она подносила ко рту палочки с едой, как поворачивалась к дочери, отвечая на какой-то ее вопрос. Да что там говорить, я любовался ею как любуются цветущими хризантемами или полной луной, отдаваясь влекущему чувству, но не желая взаимности. В свете фонаря эта женщина казалась мне куклой из театра теней, в которой было слишком мало жизни, но с избытком красоты и изысканности.

Потом они ушли в дом. Я дождался, пока погаснет свет и уехал в город, чтобы отвезти начальству отчет, поесть и отдохнуть.

Ранним утром я вернулся на свой пост. День шел своим чередом. Госпожа Ито то гуляла среди деревьев, то сидела на энгаве в кресле-качалке, а ее дочь в это время прыгала, бегала, играла с куклой, словом, вела свою детскую жизнь, не понятную и не интересную взрослым. Иногда девочка подбегала к матери и тогда я видел улыбки на их лицах и радость от того, что они вместе. Ради нее, только ради госпожи Ито я выпросил у начальства еще один день свободы для этой семьи.

Было уже восемь часов вечера, когда я снова увидел их, направляющихся к реке. Я выскочил из автомобиля, и последовал за ними на приличном расстоянии. Госпожа Ито преобразилась. Теперь она была одета в праздничное шелковое кимоно, ее прическу украшали длинные шпильки, тонко звеневшие при каждом шаге, а лицо и шея густо покрыты белилами. Девочка тоже была в кимоно и причесана так тщательно, что казалась куклой.

Я прошел за ними почти до самой реки, а потом отдалился и сделал крюк в темноте, чтобы увидеть их лица. Это было несложно, я нырнул в заросли рододендронов и наблюдал, как госпожа Ито подходит к берегу. Я впервые сумел рассмотреть ее так близко. Из-под традиционного грима, которым она покрыла лицо, еще ярче выступала ее необыкновенная красота. Я как завороженный смотрел на изгиб ее шеи под высоким воротником кимоно, на ее покатые плечи, прикрытые лиловым шелком. Я сумел заглянуть в ее темные глаза, в которых отражалась луна.

Госпожа Ито сжимала в руках стеклянную банку с крышкой. Но я все еще не понимал, что происходит, полностью захваченный противоречивыми странными чувствами.

Детский голос вывел меня из этого состояния.

– Мама, вот они! – закричала девочка, ткнув пальцем перед собой.

Мне показалось, что она указывает на меня, и я похолодел, думая, что обнаружен. Но это было не так. Вокруг меня на всех кустах и деревьях горели яркие светящиеся точки. Конечно, заканчивался июнь, и госпожа Ито решила развлечь свою дочь старинной забавой – хотару-гари, охотой на светлячков.

– Не бойся их, Мейко, – сказала госпожа Ито, и я впервые услышал ее певучий голос. – Не бойся, они не кусаются. Осторожно возьми двумя пальцами, легко-легко, чтобы не навредить им, и опусти в банку. Дома мы рассадим их по бумажным фонарикам, и они будут светить нам всю ночь.

Раззадоренная охотой, она настолько приблизилась ко мне, что едва не задела рукавом. И я ощутил тонкий запах сандалового дерева и жасмина.

Поздней ночью я постучал в их дверь. Открыла мне сама госпожа Ито, она уже смыла грим и готовилась ко сну.

– Ито Каори? – спросил я будничным голосом.

Она не ответила. Но мне и не нужен был ее ответ.

– Ваш муж, – продолжил я, – арестован сегодня по обвинению в шпионаже. А я здесь для того, чтобы препроводить вас и вашу дочь в лагерь Сюри на острове Окинава.

Она опять промолчала и на ее лице не дрогнул ни один мускул. Она лишь охватила левой рукой правую чуть повыше пальцев и сильно сжала ее.

И только после этого сказала:

– Мне нужно разбудить дочь.

Я пошел вместе с ней.

В почти пустой комнате стояла европейская детская металлическая кровать. Над ней висел бумажный фонарик, изнутри освещенный светлячками. Один светлячок выбрался и запутался в волосах девочки, и теперь светил словно диковинное головное украшение.

Токио. 1965 год

Поэтому, я подошел ближе и тихонько произнес имя:

– Ито Каори?

Женщина обернулась. Это была не госпожа Ито, а совсем другая женщина. Она кивнула в знак приветствия и холодно ответила:

– Вы ошиблись.

Я смутился и отступил на шаг, хотя ее голос тоже показался знакомым. Поэтому я повторил:

– Госпожа Ито?

Ее лицо было спокойно словно гладь озера, жили лишь руки. Я увидел, как она охватила правую ладонь левой и сжала пальцы. Один из ее пальцев, как видно когда-то сломанный, неправильно сросся, а ноготь был уродливой формы, которую не скрывал даже яркий лак.

Она снова поклонилась и повторила:

– Вы ошиблись…

И не давая мне ничего больше сказать, повернулась и пошла прочь. И только в ту минуту я понял, кто это.

– Мейко, – позвал я ее довольно громко.

Ее спина заметно напряглась, но она не остановилась, а уходила все дальше и дальше. И только длинные пряди черных волос колыхались в такт ее шагам.

Об авторе:

Рене Маори окончила факультет журналистики ТашГУ.
Работала в газете «Пионер Востока» корреспондентом отдела литературы. В 1984 году поступила на работу в Союз Писателей Узбекистана. Посещала семинар молодых литераторов при СП Узбекистана. Первая книга вышла в 1984 году в издательстве имени “Гафура Гуляма”, Ташкент.

Другие издания:

“Запах лепестка белой лилии”. Москва. Издательство “ЭРА”. 2004 г.
“Подземелье”. Челябинск. Издательство «Селена-пресс». 2009 г.
“Сборник стихотворений”. Н. Новгород. Издательство «Виконт». 2012 г.
“Кто вы, барон Калманович”. Израиль. Издательство «Хранитель идей». 2013 г.
“Поверх всего”. Сборник рассказов. Издательство «Беркхаус». Пятигорск.

Сборники:

“Сумерки разума”. Издательство “Хранитель Идей”.
“Готические мистерии”. Издательство “Хранитель идей”.
“Городские легенды”. Издательство “Хранитель идей”.
“Хроники любви и ревности”. Издательство “Хранитель идей”.
“Мифы нового времени”. Издательство “Хранитель идей”.
“Год поэзии”. 2009-2010 (Израиль).
Сборник конкурса им. Ш.Алейхема « Если нельзя, но очень хочется…»
Сборник Международной писательской гильдии. «Хоррор». Альманах «Ньюстандарт». Издательство Беркхаус. 2017 г.
Сборник литературного фонда имени М.Горького. 2017 г.
Фильм «Алмазная вендетта, Убить Калмановича» (НТВ), частично созданный по книге Рене Маори «Кто вы, барон Калманович» – 2019 год

Живет и работает в г. Лод, Израиль

Аркадий МАР: РЕШЕТКА

Рассказ

Теплый воздух упруго толкал его в спину через дырявый спальник, который он нашел в куче тряпья возле ремонтируемого дома в Рего-Парке, равномерно стекал к стоптанным, когда-то рыжим, а сейчас выцветвшим до неопределенного цвета тяжелым ботинкам, обтекал грязную куртку, забирался под обмотанную шарфом шею, и ему было хорошо и приятно. Три дня назад, когда, вдруг, совершенно нежданно, в Нью-Йорк пришла сибирская зима с сугробами и зверским, с Гудзона, ветром, ему повезло найти в узком, почти не видном с улицы закутке эту решетку. Длиной, приблизительно, метр двадцать, шириной сантиметров пятьдесят, она тихо урчала, выдыхая теплый воздух откуда-то снизу, где работали мощные кондиционеры.

Он открыл глаза, посмотрел вверх. Громада небоскреба вавилонской башней отвесно вытарчивалась в тусклое рассветное небо, с которого кружась сыпалось снежное конфетти. Он потянул за змейку спальника, повернулся на правый бок, поджал ноги в коленях и, упершись ладонями в землю, встал на четвереньки. Потом поднялся на ноги. Последний месяц у него сильно болели колени и ему было легче вставать так.

Украденная в магазине “Key Food”, металлическая продуктовая тележка стояла рядом. Он свернул спальник , уложил на дно тележки рядом с синей майкой с логотипом какого-то университета, складным ножом, вилкой, ложкой, куском вчерашней пиццы, завернутой в половинку газеты “Нью Йорк Таймс” и четырьмя большими толстыми целлофановыми мешками. Эти мешки были его пропитанием, его энергией, его жизнью. В каждый из них влезало множество пустых бутылок от пепси и кока колы, спрайта, железных банок от энергетиков, которые миллионами поглощали жители огромного города. А потом выкидывали в мусорные баки, оставляли возле магазинов, на автобусных остановках, газонах или аккуратно ставили под деревьями и на обочинах тротуаров.

Пустые бутылки и банки он собирал каждый день, стараясь до отказа набить ими мешки. И если выпадал удачный день, долго-долго, по одной, всовывал их в черную пасть автомата, потом выплевывающего чек, на который можно было купить еду, пару банок пива, а зимой, в лютый мороз, заплатить за ночевку в шелтере. Душным летом, он ночевал на скамейках в парках. Весной или осенью, когда над Нью-Йорк проливались обильные дожди, спал в сабвее, а если гоняли копы, залезал в спальник и коротал ночь под каким-нибудь навесом…

Иногда он заходил в “Liquor store”, и оторопев от россыпи разноцветных шикарных наклеек со всего света, проходил в отдел поскромнее, где на металлических полках располагались такие важные, просто необходимые для старой жизни в СССР, бутылки. Водочные бутылки, на которых держалась жизнь и судьба многих людей, кто жил в той, уже почти позабытой стране. Среди новых названий “Путинка”, “Русский Стандарт”, “Дипломат” – он покупал не эти, новомодные, украшенные аляпистыми наклейками с многочисленными выставочными медалями бутылки, а те, поскромнее, к которым привык еще в Союзе – “Столичная”, “Московская особая”. Эти знакомые названия, придавали ему какую-то уверенность, память, что тогда, в прошлой жизни все было по-другому…

… В той, прошлой жизни он, Михаил Александрович Сотников, учитель истории одной из ташкентских школ, жил, наверное, как и большинство жителей огромной страны. Окончил пединститут, женился на Людмиле, преподававшей в старших классах английский язык, потом родилась дочь, Наташка. Однажды, по путевке всей семьей съездили в Дом отдыха на голубое озеро Иссык-Куль, и он думал, что жизнь и дальше будет проходить также размеренно, без особых потрясений, как и десять, двадцать лет назад. И, возможно, в его карьере все изменится к лучшему – назначат завучем, а почему бы и нет – даже директором школы, ведь все видят, как интересны его уроки, как зажигаются огнем глаза учеников, когда он рассказывает им о войне с Наполеоном или Октябрьской Революции.

Но после 1991 года, когда Ташкент стал столицей независимого, живущего самого по себе небольшого государства, устанавливающего собственные законы и правила, жизнь изменилась. Закрылись заводы и фабрики, кириллицу заменила латиница, многие специальности, в том числе и специальность преподавателя истории, как и сама история бывшего государства, стали не нужны, да и в школе, где Сотников проработал много лет, открыли ночной клуб. А так как в России, и других бывших республиках СССР, у них не было ни родственников ни знакомых, то, посоветовавшись с женой, он подал заявление на выезд в США. К его удивлению, приглашение на интервью пришло быстро и буквально за несколько дней, получив разрешение, они продали все что смогли и купили билеты до Нью-Йорка…

… Хотелось есть и он достал кусок замерзшей пиццы. Он любил именно такую пиццу, под названием «пепперони», с аккуратно уложенными сверху на расплавленный сыр, кругляшками нежного сервелата. Сейчас, на морозе, пицца промерзла, приходилось изо-всех сил жевать каждый кусок, но постепенно, чувство голода притупилось, пропало и можно было начинать новый день.

Сегодня он решил начать с торговой улицы “Остин стрит”. Эта улица в Квинсе, забитая ресторанами, магазинами модной одежды, кафешками подешевле, овощными лавками, в любую погоду была забита народом, покупающим что-либо, слоняющимся просто так от безделья или спешившим по своим делам, к станциям сабвея и автобусным остановкам.

Первым был маленький китайский ресторанчик с гордой вывеской “Восточный дракон”, даже не ресторанчик, а забегаловка с двумя столиками на восемь человек и деревянной стойкой за которой на больших черных сковородках, стоящих на раскаленных газовых горелках, два китайских повара ловко орудовали шумовками, подкидывали вверх зелень, кусочки мяса, какие-то приправы – все, что придает китайской кухне пряный азиатский вкус.

– Тhank you, sir, – произнес в телефонную трубку пожилой китаец, затем что-то по-китайски сказал молодому парню, протянув листок с адресами и большие пакеты. Парень взял пакеты, завел байк , стоящий у входа и покатил развозить заказы.

– Ни хао – здравствуйте, – поздоровался Сотников вежливым китайским приветствием. На этом знания этого языка оканчивались, и он остановился.

– А-а, Russian – сказал китаец. – I’m sorry, business is going badly, we decided to hand over empty containers ourselves. – Сожалею, бизнес идет плохо, мы решили сами сдавать пустую тару.

И он повернулся к зазвеневшему телефону.

Сотников вздохнул. Это была плохая примета. 15-20 пустых банок пепси-колы из «Восточного дракона» – были удачным почином, знаком, что сегодняшний день сложится хорошо…

… Прилетев в Нью-Йорк, в газете они нашли объявление о сдаче квартиры. Это был бейсмент – жилое помещение в подвале частного двухэтажного дома в Квинсе. Как принято в этой стране, они заплатили рент сразу за два месяца – первый и последний. Хозяин – пожилой поляк, немного говоривший по-русски, предложил помочь с работой. Хлопнув Сотникова по плечу, сказал: – Пану повезло – племянник как раз набирает рабочих на стройку. Прекрасная зарплата – пятьдесят долларов в день. Если пан согласен, может начинать с завтрашнего утра.

И так как авиабилеты в Нью-Йорк, рент за квартиру съели почти все их денежные запасы, Сотников согласился.

“Стройка , так стройка” – решил он. В Ташкенте, ему приходилось клеить обои, шпаклевать полы, даже раз застеклить балкон – делать работу, которую мог выполнить сам, экономя деньги, которых никогда не хватало из скромной учительской зарплаты. И потом, он был уверен, что ему повезет, обязательно должно повести в новой жизни в этой незнакомой стране. Ведь в большинстве американских фильмов, которые он видел и любил, герои всегда начинают с чего-то малого, а потом… потом обязательно выпадает счастливый случай, или птица счастья выбирает тебя… И пусть, ему уже исполнилось сорок пять, конечно же все впереди…

Племянник хозяина подъехал ровно в семь утра на большом пикапе, в кабине которого находились три молодых парня.

– Buenos dias, – повернулся к Сотникову один из них.

– Вроде испанцы, – подумал Сотников и в ответ произнес английские слова, лихорадочно выученные перед отъездом в Америку.

– Thank you. I am good.

– He is Russian, – объяснил племянник хозяина. – He will work with you. – Он будет работать с вами…

… Две красные банки из-под колы еле держались на краю переполненной урны для мусора. Сотников вытащил из тележки пластиковый мешок, засунул в него банки и начал проверять мусорную урну. Сверху лежали картонные стаканчики от кофе, смятые газеты, коробки из-под обуви, гнилые яблоки из соседнего овощного магазина. Но вот его руки нащупали две большие бутылки. Он потащил их вверх, улыбнулся. Это были двухгаллонные емкости от спрайта. Ну, что ж, с этой урны он заработает двадцать четыре цента…

… На работе Сотников очень уставал. От тяжелых мешков с цементом, песком, длинных увесистых металлических брусьев, которые перетаскивал на стройке, затекала спина, подкашивались ноги и во время обеденного перерыва, когда испанские ребята доставали захваченные из дома пластмассовые коробки с вареным рисом, приправленным мясом и овощами, Сотников отходил в сторону и ложился на спину. Он закрывал глаза, пытался расслабиться в надежде, что боль в пояснице, плечах, наконец-то, отпустит и разбитое, натруженное тело позволит дотерпеть до конца рабочего дня. И отдавая вечером жене заработанные пятьдесят долларов, почти не ужиная, заваливался спать.

С дочкой – Наташкой у него не ладились отношения. Он понимал, что здесь в Нью-Йорке, в двенадцать лет, не зная языка, не имея друзей, брошенная, как в омут, в чужую школу со своими привычками и обычаями ей трудно и одиноко. Но, в воскресенье – свой единственный выходной, стараясь набраться сил на следующую рабочую неделю, он большую часть дня лежал на диване тупо уставившись в старый телевизор, купленный за тридцать долларов на блошином рынке. Ему почему-то казалось, что он попал в огромную бешено крутящуюся воронку, мешающую выбраться наверх. И срывась, соскальзывая вниз, он изо всех сил, обдирая ногти цеплялся за ее стены, боясь, что попадет в бешеный водоворот, который утянет его вниз, в черную дыру, которой кончалась эта воронка …

В воскресенье, они с Наташкой оставались одни. Жена устроилась в большой отель на “уборку” – перестилала кровати в номерах, вытирала пыль, пылесосила. Возвращалась она поздно, не в настроении, часто выливая злость на Сотникова. Он старался этого не замечать, выходил на улицу, глубоко затягиваясь, долго курил, стараясь вспомнить что-либо хорошее из прошлой жизни…

В тот год с женой Людмилой и Наташкой они поехали на озеро Иссык-Куль, голубым облаком лежащее между огромными снежными горами. Дом отдыха, где они остановились был комфортабельным и уютным. Кормили там хорошо, понимали, как разыгрывается аппетит от чистого горного воздуха, возили на экскурсии. И однажды, повезли в знаменитую на всю Киргизию ореховую рощу. За окном автобуса тянулась зеленая от подросшей после дождей травы степь.

– Ой, смотрите, смотрите! – вдруг закричала Наташка.

Совсем рядом с дорогой стоял большой гнедой жеребец, рядом щипала траву кобылица, а на разъезжающих тонких ногах к ней спешил маленький жеребенок с белой отметиной на морде. Жеребец вдруг повернул голову к автобусу и громко зло заржал.

– Это Аксай, – сказал экскурсовод. – По русски – Белая Река. Так его местные называют. Дикий жеребец, никого к себе не подпускает.

Видимо этот большой гнедой жеребец почему-то запал Наташке в душу. До этого не очень любившая рисовать, она часто вытаскивала фломастеры, краски – и Аксай – Белая Река со своей маленькой семьей возникал в альбоме для рисования, украшал тетрадки по русскому и арифметике. А перед сном, Наташка просила:

– Расскажи историю про Аксая.

Но Сотникову нужно было готовиться к урокам, проверять тетрадки и под угрозой лишения премии, строгого выговора и других страшных кар конспектировать очередную толстенную книгу генсека Брежнева и он обещал рассказать историю в другой раз. Но, видимо, Наташка от этих постоянных отказов обиделась и больше не просила…

… С темного неба медленно и лениво закружились мелкие снежинки и Сотников поежился. Он вспомнил решетку, дарящую тепло, застегнул куртку на верхнюю пуговицу и туже замотал на шее шарф. В этом мексиканском ресторане, к корому подошел, ему часто везло. Меняя большие черные мешки для мусора, уборщик Мигель ленился сортировать пустые банки и бутылки и за пять долларов отдавал их Сотникову. И сейчас, обойдя ресторан, Сотников заглянул на кухню, дверь которой, была чуть приоткрыта. – Voy a salir ahora – Cейчас выйду, – заметив Сотникова, сказал Мигель.

Он плечом приоткрыл дверь пошире и вытащил два больших черных мешка.

– Hoy mucho. Vamos 6 dolares – Cегодня много. Давай шесть долларов. Сотников протянул деньги, положил мешки на коляску. Сейчас, чтобы совсем не замерзнуть, он в ближайшем Dunkin’ Donuts купит стаканчик горячего кофе с сахаром и булочку…

Придерживая ногой колесо коляски, Сотников сидел на скамейке в небольшом скверике. В этом скверике на углу Йеллоустоун и Квинс бульвара, украшенным позеленевшим от времени бронзовым памятником какого-то героя черт его знает, когда происходившей американо-испанской войны, в хорошую погоду собирались любители шахмат и нард. Сейчас же, в снег и холод, сквер был тих и пуст, только иногда, живущая на окрестных деревьях юркая серая белка спускалась вниз, высматривая на земле забытую шишку или желудь. Каждый глоток сладкого обжигающе – горячего кофе согревал Сотникова, возвращал силы. Сейчас он медленно, смакуя каждый глоток, допьет кофе, доест булочку – сегодняшний обед, начнет сортировать пустые бутылки и банки…

… Сотников хорошо помнил тот день, когда вернулся с работы.

– Нам необходимо поговорить, – сказала жена. Затем обернулась к Наташке: – Погуляй, пожалуйста, полчаса на улице.

И когда Наташка вышла, произнесла:

– Я ухожу к другому человеку и забираю ребенка с собой.

Увидев, что Сотников хочет что-то сказать, добавила:

– Давай не будем ничего выяснять. Вещи мы уже собрали, и утром за нами заедут.

Утром, к дому действительно подкатил большой синий внедорожник, посигналил несколько раз и Людмила подхватив два чемодана выскочила на улицу.

Сотников посмотрел на дочь. Она закинула за спину школьный рюкзачок, взяла сумку с учебниками, обернулась, сказала:

– Я иногда буду тебя вспоминать…

В тот день Сотников не пошел на работу. Весь день неподвижно лежал на диване, смотрел в потолок. Слева, в углу, потолок отсырел, большое серое мокрое пятно медленно ползло к центру. Сотников захотел пить, встал с дивана, пошел на кухню, но вдруг почувствовал, как сдавило сердце и стало нечем дышать. Отлежавшись, вышел из дома, медленно побрел к ближайшему врачебному офису. Чернокожая девушка, сидевшая за деревянным барьером спросила:

– What is your insurance ? Какая у вас страховка?

И на отрицательный ответ сообщила:

– Doctor’s appointment is $250. Прием у доктора стоит 250 долларов. Двести пятьдесят долларов были для Сотникова огромной суммой и он медленно пошел обратно.

Сердце болело еще несколько дней, он не мог ходить на работу и племянник хозяина его уволил. А потом, сам хозяин поинтересовался:

– Как пан думает платить рент следующий месяц? И добавил:

– Если завтра не будет денег, прошу пана съехать…

… На больших часах, висевших над входом в банк стрелки раскорячились на шесть вечера, мелкая крупа сыпавшаяся с неба прекратилась, будто ее небесные запасы на сегодня закончились и сквер, где он сортировал посуду, был по-прежнему пуст. Его руки, привыкшие к этой работе двигались споро и быстро, он почти не смотрел, как они перекладывали металлические банки от кока- колы, спрайта, пепси-колы, различных соков и энергетиков в один пластиковый мешок, стеклянную тару в другой, двухпаундовые емкости в третий. Он мог в это время думать о чем-то своем…

… Все его вещи поместились в спортивную сумку, многое он оставил, потому что не знал, где придется ночевать. В начале, Сотников зашел в “Liquor store”, купил бутылку водки. Через дорогу, недалеко от станции Сабвея начинался большой парк, с детскими площадками. Рядом, молодежь гоняла в баскетбол и каждое попадание в кольцо вызывало восторженные крики. Сотников присел на крайнюю скамейку, рядом поставил сумку, сунул руку в черный пакет в котором лежала бутылка – по законам этой страны нельзя было держать на виду спиртные напитки, отвинтил крышку, поднес пакет к губам. Водка пилась легко, будто была совсем не водкой, а свежей ключевой водой. Ему сразу стало легче, и он не заметил, как заснул.

Проснулся он ранним утром – сквозь просвет в раскидистом дереве солнечный луч упал на его лицо и Сотников открыл глаза. Голова раскалывалась, к горлу подступала тошнота. Он протянул руку к сумке – в ней должна была быть бутылка воды, но рука почуствовала пустоту. Он сел, оглянулся, заглянул под скамейку. Сумки не было. Сотников лихорадочно обшарил карманы. Пропали документы, а главное, исчезли все его деньги – сто восемьдесят три доллара, с которыми он хотел начать новую жизнь…

Несколько дней не зная что делать, Сотников просто слонялся по улицам, чуствовал, как от голода сдавливало желудок и уходили силы. Он пробовал заходить в “McDonald’s” делал вид, что рассматривает меню, а сам с надеждой ждал, что кто-то не доест свою порцию или не допьет колу. Заметив это, сразу же кидался к столу, лихорадочно запихивая в рот остатки картошки-фри, огромными глотками допивая из картонного стакана колу или пепси…

Однажды, он обратил внимание на пожилого индуса в грязной чалме, толкавшего перед собой тележку с большими толстыми целлофановыми мешками набитыми разноцветными пустыми банками. Индус подходил к каждой урне для мусора, внимательно изучал ее содержимое. А если находил пустую банку или бутылку, аккуратно всовывал в свои мешки. И Сотников, неожиданно для себя пошел за ним. Индус направился в ближайший “Key Food”, сзади которого, на парковке стояли несколько автоматов, затем снял мешки с тележки и начал засовывать банки и бутылки в резиновый рукав автомата. Автомат довольно урчал, проглатывая пустые разноцветные банки, а потом выплюнул чек. Индус вошел во внутрь гастронома, отдал чек ближайшей кассирше и она протянула ему четырнадцать долларов…

… Сотников поднял мешки, с аккуратно рассортированными банками, положил друг на друга в тележку, перевязал толстой бечевкой, чтобы не съезжали и медленно покатил ее по асфальтированной дорожке. Он перешел через дорогу и на другой стороне, напротив какого-то огромного здания, с горящей на крыше зеленой неоновой вывеской “Parker” увидел большой “Key Food”.

Сотников прошел на парковку, развязал бечевку, поставил тележку перед пустым автоматом, расскрыл первый мешок и начал засовывать его содержимое в автомат. Автомат, видимо соскучившись по пустым металлическим банкам, тихо загудел и, проглотив последнюю банку, выдал чек. Сотников раскрыл следующий мешок и начал кормить автомат стеклянными бутылками. Наконец, он закончил и пошел в магазин окешивать чеки…

Сотников знал, как проведет сегодняшний вечер. Сейчас в “Liquor store” купит маленькую, двухсотграммовую бутылочку “Столичной”, потом на час зайдет посидеть в пиццерию, хозяин которой, Луиджи, итальянец из Неаполя, страшный фанат родного футбольного клуба, уважал Сотникова за то, что тот назвал почти полный состав “Наполи”, включая нескольких резервистов. Знания эти были из прошлой жизни, когда Сотников старался не пропускать трансляций футбольных матчей и от корки до корки изучал еженедельник “Футбол”. Иногда, заходя в пиццерию, на ломаном английском беседовал с Луиджи о футбольных делах, чемпионате Италии, когда, наконец, “Наполи” возьмет скудетто. И расплачиваясь за съеденный кусок пиццы, Сотников всегда в подарок получал еще одну бесплатную порцию.

– Russian fan of Napoli, – улыбаясь, говорил Луиджи и пожимал Сотникову руку…

… Сотников аккуратно расстелил спальный мешок, залез во внутрь, застегнул змейку. Снизу, из решетки шла волна жаркого воздуха, и ему было уютно, тепло и спокойно. Он был доволен сегодняшним днем, может быть волшебная птица счастья, наконец-то, выбрала его. Сотников посмотрел вверх. Небо очистилось, большие звезды светили ярко. Он вдруг вспомнил, что такие же звезды видел давным-давно на берегу голубого озера Иссык-Куль, когда с женой и Наташкой, тесно обнявшись, смотрели на ночное азиатское небо.

И уже засыпая, вдруг увидел синюю котловину небольшого озера, удивительно сладкую траву вок¬руг и маленького, нескладного еще жеребенка, ждущего разрешения гнедого жеребца. Но вот жеребец осторожно спустился к воде, прислушался, замер, втянул ноздрями воздух, ти¬хонько заржал. Тогда кобылица нежно и легко подтолкнула жеребенка и он, вытянул вперед морду, жадно, захлебываясь, начал пить.

Потом обернулся. Аксай- Белая Река и мать-кобылица стояли рядом и смотрели на него…

Рисунок Ирины Мошкиной

Об авторе:

Аркадий Мар, прозаик, автор 16 книг повестей и рассказов, изданных в Москве, Болгарии, Канаде, Узбекистане.
Лауреат многих международных и национальных литературных конкурсов.

Живет и работает в Нью–Йорке, США