АЛЕКСАНДР ПОЛОВЕЦ
Международная Ассоциация писателей и драматургов и художников «Русский мост» представляет автора – АЛЕКСАНДР ПОЛОВЕЦ
Известный прозаик и публицист, автор 11 книг, член Союза писателей Москвы и Русского ПЕН-центра, родился в 1935 году в Москве. Эмигрировал в США в 1976.
В 1980 основал в Лос-Анджелесе газету «Панорама», ставшую вскоре самым популярным газетным еженедельником на русском языке в США. На протяжении 20 лет, вплоть до 2000 года, оставался её бессменным главный редактором и издателем.
Президент Американского культурного фонда Булата Окуджавы, с которым дружил многие годы.
Живет в Лос-Анджелесе.
ВЕСЬ ЭТОТ ДЖАЗ
Их имена…
Свободный стул я нашел не сразу, да и то – с помощью сотрудника библиотеки, кажется, это он предложил мне свой… Здесь, где время от времени стараниями энтузиастов звучит русская речь, я не в первый раз: выступают ли местные и заезжие литераторы, певцы ли с репертуаром составленном из популярных романсов и оперных арий, авторы и исполнители самодеятельной песни, как теперь называют бардов…Не помню, чтобы этот зал пустовал в такие дни: бывало свободных стульев оставалось меньше, бывало больше – но гости были всегда.
Несколько раз, на моей памяти, гостей Городской библиотеки почтил своими выступлениями Даниил Шиндарнев – его скрипка звучала в оркестре Большого театра в Москве и в музыкальных ансамблях ведущих Голливудских киностудий, звучит она по сей день в его сольных концертах… А однажды поводом к моему визиту сюда явилось собственное выступлением, о чем и по сегодня я храню добрую память.
Сегодня, войдя в зал, я застал у занимавшего часть стены экрана миловидную, даже красивую особой восточной красотой, миниатюрную женщину рассказывающую о джазе. Эта тема, собственно, и привела меня сюда. И первое впечатление «миниатюрная» пропадало, когда она говорила. Голос выступавшей звучал в зале удивительно четко – её хорошо было слышно даже и без участия в том микрофона, и даже в последнем ряду, откуда я пробирался на освободившийся впереди стул.
Микрофон она оставляла, присаживаясь за рояль, не переставая при этом рассказывать. Она проигрывала отрывки из знакомых мелодий – знакомых, потому что, уверен, в этот день случайных гостей в зале не было, но были те, для кого джаз стал участником и обстоятельством их жизни. Нет, не проигрывала, но она блестяще исполняла цитаты из произведения, о котором она рассказывала.
И что я сразу отметил для себя – сегодня здесь много молодежи. А какие имена звучали в тот раз: Луис Армстронг, Элла Фицжералд, Глен Миллер,Чарли Паркер, Бенни Гудмен, Джордж Гершвин… и Дюк Эллингон – с этим именем у меня связано одно давнее воспоминание.
Итак – Дюк Эллингтон… Журнал «Америка» на русском языке стал в СССР сенсацией своим первым же выпуском – яркий выполненный великолепной полиграфией: от массовой продукции Союзпечати, горами разложенной в её киосках, он отличался бы, как жар-птица от дворового воробья, окажись там журнал. Только здесь путь его к читателю был не короче, чем от самой Америки.
Оказался же журнал в спецхране ЦК, потом – в его экспедиции, и оттуда,по особому списку, рассылался в закрытые фонды некоторых центральных библиотек, естественно, в первую очередь – «Ленинки», завозился определенным адресатам цековскими экспедиторами. Попадая к «руководящим товарищам», выпуски затем путешествовали, уже из рук в руки, дальше – к директорам «полезных» учреждений подобных знаменитой «Сотой» секции ГУМа и нескольких столичных гастрономов, ну и тому подбного…
Привез его из Москвы отец по моей просьбе, кажется, в тот же месяц, что вышел первый «русский» номер – благо, и так кстати, случилась его служебная командировка… Как журнал добыл он, мне неведомо, но вот – я держу этот выпуск в руках, он у меня,солдата второго года службы в воинской части при Ленинградской Военной Академии связи!
У меня и сейчас, как перед глазами, центральный, кажется, разворот журнала: у пианино чернокожий музыкант – он склонился перед инструментом, а над клавищами в полете множество размытых абрисов его рук, и подпись: «Дюк Эллингтон растворяется в своих политональных гаммах»…
Отец приехал!…
Здесь мне приходит на память рассказ Олега Лундстрема: много лет спустя, мне выпало счастье встретить его у себя дома в Лос-Анджелесе. Участвовал в нашей беседе и живущий давно в Лос-Анджелесе мой добрый друг Леша Зубов, саксофонист, чья творческая биография включает в себя и несколько лет работы в джазе Олега Лундстрема. Гость вспоминал и Зубов дополнял его рассказ своими репликами – получался совершенно замечательный дуэт рассказчиков.
– Мне было 18 лет, когда я увлекся джазом, – неторопливо говорил Лундстрем. – Появился Дюк Эллингтон, но его в те годы никто не знал. Тогда были совершенно другие оркестры популярны – какой-нибудь Ломбардо, Тэд Льюис, у которых главным было шоу, шутки, и так, немножко – джаза. И тут я пластинку купил. Вдруг меня как ошеломило – что такое?! Ноты все те же, а звучит музыка по-другому…
Интересно, думаю, что за оркестр никому не известный? Написано – „Дюк Эллингтон“. Я – к продавцу: а еще есть его пластинки? Он перебрал стопки и говорит: нет, только эта одна. Вот она у меня и до сих пор дома хранится, её уже снимали на телевидении. На пластинке по-английски написано “D.O.Southland” и по-китайски иероглифами что-то. Печатали пластинку в Шанхае, между прочим. Так я увлекся джазом – и, прежде всего, Эллингтоном…
Когда я был мальчишкой…
Позволю себе здесь недолгое отступление – почти цитату из моих записок, вернувшись в памяти к первым послевоенным годам: тогда нашей, моей и моих сверстников-приятелей, “консерваторией”, естественно, служил двор дома. Это там, в конце 40-х, сбившись кучкой на площадке черного хода, затаив дыхание, слушали мы блатные песенки, привезенные недавно освободившимся из «мест не столь отдаленных» Мишкой-Рыжим. “Таганка”, “Мурка” и, конечно, “Когда я был мальчишка, носил я брюки клёш…” – это из разряда самых безобидных, что мне довелось от него услышать.
По-настоящему же нас увлекала другая и, конечно, тоже неофициальная романтика. ”Жил один скрипач, молод и горяч, пылкий и порывистый, как ветер…”, “Есть в Батавии маленький порт…”. Но, правда, и “Огни притона заманчиво мигали …Там за столом сидел один угрюмый, он был в костюме и кожанном пальто».
– Господи, ведь помню!..
Потом мы на площадках танцевали с девочками фокстрот под «Рио-Риту» – заграничные записи безбожно сдирались советской фирмой «Мелодия», уже под своим именем. Коллекционеры знали: оригинальные пластинки можно достать у барыг на Коптевском рынке. Там же мы покупали переписанных «на ребра» Вадима Козина или Петра Лещенко. Правда, связано это было с определенным риском: настоящие пластинки попадались не часто, да и стоили немало, а больше в ходу были отходы рентгеновских лабораторий – плёнки.
Укладываешь только что привезенную плёнку поверх любой патефонной пластинки, опускаешь на нее иглу патефона и слышишь: “Лещенко хотите? Х… вам, а не Лещенко!” И мерзкий смех…
Хотя, случиться это могло только, если ты – новичок и не знаешь, у кого берешь товар: постоянные производители записей такого, конечно, не позволяли никогда – их знали меломаны в лицо. Можно было найти и пластинки с джазовой музыкой фирмы «Супрафон», но случайно, как это произошло со мною в завалах дачного хлама подмосковной “гасиенды” – в Челюскинской жили наши родные…
В те же годы изредка появлялись на эстрадных площадках, – главным образом, в парках “культуры и отдыха” – Клавдия Шульженко, Изабелла Юрьева… Попасть на их выступления было нетрудно и хорошо, но не обязательно – чаще мы довольствовались граммофонными записями: “Весна не прошла, жасмин еще цвел…”, “Камин, гори, огнем охваченный…”. Это годилось для поддержания интимной атмосферы при соответствующих обстоятельствах – но не больше…
Куда важнее было достать билеты в Филиал Большого – на «Русалку» с Александром Степановичем Пироговым-«Мельником», например, или в сам ГАБТ – на Козловского Ивана Семеновича-«Юродивого», их имена произносились нами более, чем уважительно, но это отдельная тема.
Мой грустный бэби, и другие
Так вот: спустя пару лет, вернувшись в Москву уже свободным гражданским парнем, познакомился подробно, насколько было тогда возможным, я и с творчеством этого, не боюсь сказать, гениального музыканта Дюка Эллингтона. Хотя, вообще-то, моему поколению от конца 1940-х и в начале 1950-х досталось видеть заграничные фильмы с русскими субтитрами и оригинальной немецкой звуковой дорожкой (с сохраненной в ней музыкой!). Открывался их показ заставкой: «Этот фильм взят в качестве трофея», у входов же в залы вывешивалось – «Дети до 16 лет не допускаются»…
Вот некоторые те ленты, что я помню: американский «Джорж из Динки-джаза» из 1940-го года, «Девушка моей мечты» с пляшущей на бочке Марикой Рёкк, снятый в Штатах в 41-м году «Серенада солнечной долины»…- а в них – джаз!… джаз!…джаз!!! Или вот – пришедший к нам из 39-года «Судьба солдата в Америке» – советскому зрителю,так перевели «беспартийное» название «Ревущие двадцатые» (“Roaringtwenties”)…
«Приходи ко мне мой грустный бэби…» – а как там красиво, под рыдания саксофонов, умирал «Эди Бартлет»! – главный герой сыгранный нашим кумиром тех лет Джеймсом Кегни. Не вспомню сегодня, сколько рублей сэкономленных на школьных и студенческих бутербродах оставили мы в кассах московских «Колизея», «Спартака», «Форума»… – любого зала, где шла «Судьба солдата». То же было и потом с доступным нам названием замечательного «В джазе только девушки»: оригинальное «Некоторые любят погорячее» смущало хранителей нравственности советского зрителя.
Самые просвященные из нас – «западники» или «штатники», уже знали эти названия – рэгтайм, блюграсс, свинг, боп, хард боп, реггей, кул… Остальные же мы – просто любители джазовых синкопов и барабанных «брейков», начиная с пионерских лагерей, где нас организованно обучали «бальным» польке, вальсу, – отдавали дань фокстроту и танго, потихоньку от вожатых. А они – от нас…
А старшеклассниками и студентами мы уже «твистовали», подпевая себе, раскачиваясь в ритмах буги-вуги: «Зиганшин рок, Зигашин буги, Зиганшин парень из Калуги…», и дальше – оптимистичное: «Пока Зиганшин ушами хлопал, Поплавский все подметкислопал…» – выжили как-то ребята. Радио и газеты до-оолго славили четверку советских моряков: этот Зиганшин, и с ним еще трое дальневосточных пограничников, потерпев крушение на патрульном катере, провели сколько-то недель в океане без еды и воды, «питаясь» последние дни плавания кожей солдатских ремней, пока их нашли.
Или вот: сверхмодное тогда «Танго журналистов» переинчивалось: «Приди ко мне, моя чува, тебя люблю я, за твои трудодни, дай – поцелую!…».
А можно ли забыть тот крохотный, по московским понятиям, каток, носивший громкое название “Динамо” (кажется, он принадлежал этому спортивному обществу), особо привлекательным для нас он был оттого, что там звучала настоящая джазовая музыка. Пусть, чаще всего, советская – Цфасмана или оркестра Утесова, но со всеми атрибутами настоящего джаза.
Да – это был джаз!
Ну, а когда доставалось попасть на заграничный фильм – песенки из него немедленно становились нашими шлягерами, естественно, и со словами, придуманными кем-то из нас же. И почему-то чаще – с непристойным смыслом: ну вот, та же «Чаттануга-Чучу» из «Серенады Солнечной долины» – откуда нам знать, что там было у Гленна Миллера? И какая там «Пенсильвания стэйшен» – это вообще Марс!
А поскольку мы только и могли различить у поющих слово «чуча», то и получалось малоприличное: «…о бэби-бой, у вас торчит из…чуча». Или самое безобидное и лишенное всякого смысла «…о бэби-бой, двоякодышащая лошадь – о бэби-бой, обоеполая кобыла!». Если же без девченок, то можно было и – «а на полу сидела муха, а муха та была… баруха!». Вспоминать неловко, но ведь было. Было!
И, конечно, незабываем сленг «лабухов» – джазовых музыкантов: «лабать» – играть на саксофоне, на любом духовом инструменте, на барабане… «кочумай» означало «перестань»… нотосочетание «до-ре-ми-до-ре-до» – «а пошел ты на…»… «сурлять» – «пойти до ветру», деликатно выражаясь. Ну и так далее… Пользоваться им означало чувствовать себя приобщенным к особо почитаемой касте.
И вот к чему привела меня тема «джаз»…
«Стиляги?»
Тогдашних «штатников», помню, фельетонисты «обзывали» стилягами – так было удобнее… А ведь это были две независимые субкультуры – существовали они параллельно, и здесь я позволю себе экскурс в те годы, и к той молодежи. Вспомнить же всё это побудил меня недавно виденный фильм – он как раз об этом: отчасти из тех «лабухов» пришли самые первые «стиляги». А сколько спекуляций – от каррикатур в советских газетах и того же «Крокодила», до издевательских реприз популярных конферансье тех лет!
Помните Ефимовскую, кажется, «Папина «Победа»? – из распахнутой дверцы автомобиля тогда являвшегося признаком высокого положения его владельца вываливается расхристанный и очевидно пьяный, ярко одетый пижон – по всем признакам «стиляга», и поклонник растленного Запада, его джаза: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!»…
Не могу отказать себе в удовольствие привести из советской прессы тех лет выдержки такого рода – например, вот эти:
“Жора с Фифой на досуге
Лихо пляшут буги-вуги.
Этот танец безобразный
Служит моде буржуазной!” – из тогдашнего “Крокодила”, помните?