Горбачеву 90 лет. Трудное восхождение

Горбачев своим быстротечным вознесением был обязан почти что тайному решению ЦК срочно влить живую кровь в “геронтологический паноптикум” Политбюро. Операция по переливанию удалась как нельзя лучше.

А то ведь череда кремлевских похорон (гонки на лафетах с абонементом на трибуны) уже вызывала неприличные для такого печального случая хихиканья.

Горбачев ни в какой мере не был блаженным. Да там, в этом отчаянном террариуме, и не могло быть таких. А был он чрезвычайно опытным и талантливым царедворцем, искушенным политиком византийских властных игр, в которых нужно очень вовремя знать, кого поддержать, кому угодить, кому польстить, а кого утопить. Такой пасьянс из карточек визирей: “этого я повысю, а этого я повесю”.

Стать в 49 лет полным членом Политбюро (это среди 70-летних-то зубров!), а в 54 генсеком – это в устоявшееся советское время никому не удавалось. Тут “блаженному” делать нечего. В народе нового генсека назвали Мишка-меченый, а еще – минеральный секретарь да сокин сын.

О нравах четы Горбачевых хорошо пожить его окружение, конечно, знало. Свой парень, умеет и любит славно устроиться, авось и нам даст – так им казалось. Тем более свой, что прошел хорошее сито партийной номенклатуры: руководитель комсомола Ставропольского края, затем партийный начальник городского и краевого уровня.

С должности первого секретаря Ставрополья в 1978 году член Политбюро Кулаков приглашает его в секретари ЦК в Москву. Кулакова в то время прочили на место Брежнева и он, по согласованию, с Андроповым уже подбирал для себя кадры. Но почти тогда же что-то в этом замысле сломалось и Кулаков неожиданно ушел на повышение – в мир иной. Есть солидные основания считать, что ему очень в том поспособстовали.

А Горбачев, пригорюнившись на его похоронах, после быстро обкатался в цековских коридорах по всем правилам партийной обработки. Быстро стал кандидатом в члены Политбюро (с 1979 г.) и тут же (с 1980) – полным членом Политбюро. В нужных пропорциях славил генсека Брежнева. Не затмевая в этом деле явных царедворцев с их восточной лестью – вроде Алиева, Шеварднадзе, Рашидова (более подхалимских речей, чем у этих нельзя себе представить). Не лез поперек старших. Не в пекло, конечно, а в кресло генсека. Умирающий Андропов пишет нечто вроде политического завещания, в котором советует на царство генсеком избрать Горбачева. Но был еще один старший товарищ – Черненко. Хорошо, подождем, переживем и его. Ждать оставалось недолго.

Но не знали старшие партийные товарищи, что Горбачев – не просто очередной генсек, который будет царствовать на благо народу и страх врагам. Партийная камарилья вообще-то соглашалась на небольшую регулировку государственной машины. И даже на репрессивные меры. Но, конечно, до определенного уровня. А именно – уровня, который бы не касался их самих. А то вон как Андропов развернулся. Так дело не пойдет. И Горбачев вроде бы (в кулуарных беседах) не проявлял никакой “андроповской кровожадности”.

Да, не знали старые товарищи об одном эпизоде из молодости Горбачева. А если даже кто-то и знал, то не придал ему никакого значения. Именно этот эпизод, мне кажется, объясняет загадку этого генсека – каким образом человек, вознесенный партийной машиной на самый верх, в конечном итоге ее же и развалил. Никакая логика “саморазвития” социализма, никакая диалектика отрицания отрицания “себя своим иным” не поможет объяснить феномен Горбачева.

Нужно обратиться к психологии, к психологии конкретной личности – Михаила Сергеевича Горбачева.

Меня долго мучила загадка, почему он ввел гласность, убрал 6-ю статью о руководящей роли партии из конституции, ввел начатки частной собственности (кооперативы), разрешил свободные выборы в Советы, выпустил из ссылки Сахарова и освободил диссидентов, снял цензуру, перестал глушить западные радиостанции. Ведь СССР при таких условиях не мог существовать. А ничего не меняя и не вводя несовместимую с жизнью КПСС гласность Горбачев мог бы спокойно процарствовать на манер Брежнева всю свою жизнь, вплоть до сегодняшнего 90-летия. Ответ я нашел в воспоминаниях Зденека Млынаржа, одного из лидеров Пражской весны, а во времена молодости Горбачева – его ближайшего друга, сокурсника и соседа по комнате в общежитии МГУ.

В его изложении эпизод , проливающий свет на психологическую причину “перерождения” Горбачева выглядел так.

Зимой 1956 года молодой 25-летний Михаил Горбачев приехал с молодежной делегацией в Москву. Там он услышал закрытое письмо Хрущева, разоблачающее “культ личности Сталина” на XX съезде. Письмо его потрясло. Ошеломленный Михаил Горбачев вышел на Ленинские (Воробьевы) горы и примерно на том же месте, что когда-то Герцен с Огаревым, дал клятву посвятить всю жизнь борьбе со сталинизмом. То есть, фактически, с системой.

Меня долго интриговал вопрос об аутентичности рассказа Млынаржа. Несколько раз при встречах с Горбачевым на его лекциях или в клубе “Свободное слово”, потом во время его лекции в Бостоне была возможность спросить, я и спрашивал, но задавал другие вопросы, а до этого не “доходили руки”.

28 июня 2002 года в Горбачев-фонде состоялись Горбачевские чтения – 10 лет со дня основания Фонда. Я на эти торжества получил приглашение от секретаря, Горбачев-фонда Ольги Здравомысловой (позже – исполнительного директора Фонда), жены моего старого товарища философа Вадима Межуева.

Выступления начал Горбачев. Потом выступали его помощник А.Черняев, перестроечный министр иностранных дел А. Бессмертных, идеолог Вадим Медведев, еще один цекист Загладин…

Впечатление возникало тяжелое. Все говорят очень тихо и, несмотря на маленький зальчик и микрофоны около каждого, почти ничего не слышно. Когда голова поворачивается от микрофона – не слышно уже не почти, а совсем. По кусочкам легко восстанавливается целое.

Мы почувствовали необходимость перемен. Что-то надо было делать. Мы еще много не знали. По шагу освобождались от догм. Дали гласность, остановили холодную войну и авантюру в Афганистане, дали свободу Восточной Европе. Такое сопротивление… Хотели реформировать Союз, но он развалился.

Тягостное, мрачное настроение. И все так долго, с такими мучительными повторами: мы хотели как лучше, мы ни в чем не виноваты. Иначе было нельзя, иначе было бы хуже.

Перестройка была так прекрасна. И вот – безвременно, безвременно…

В перерыве я подошел к Михаилу Сергеевичу. Говорю:

– Когда-то, в Северо-Восточном университете Бостона я ненароком задел вас. Задал вопрос, правда ли, что в 1984 году во время вашего визита в Англию, королева Елизавета поставила условием дать вам аудиенцию за отыскание останков Николая Второго и его семьи и похорон их по христианскому обряду? Вы тогда вспылили, я не хотел вас обидеть, прошу сейчас извинить за тот вопрос.

– Да ладно, – отмахнулся Михаил Сергеевич. Я уже и забыл об этом.

– Тогда вопрос по существу – я давно его хотел вам задать, да все не получалось. Правда ли, что вы, по словам вашего сокурсника Млынаржа – жили с ним в одной комнате общежития МГУ и были дружны, да?

– Да.

– Тогда правда ли, что вы, как было написано в его статье в Ле Монд в марте 1985 года, приехав в 1956 году на ХХ съезд и выслушав закрытый доклад Хрущева о культе личности, вышли на Ленинские горы и на том месте, где Герцен и Огарев давали клятву бороться с самодержавием, поклялись точно также бороться со сталинизмом?

– Это Зденек выдумал. Мы просто с ним беседовали на эти темы.

– То есть, театрализованной клятвы на Воробьевых горах не было, но разговоры о необходимости кончать со сталинизмом – были.

Тем не менее, очень уж затянул Михаил Сергеевич с ясным и недвусмысленным отказом от изжившей себя социалистической модели. Говорил, говорил, говорил о перестройке, о том, что процесс пошел, о том, что каждый на своем месте должен, что нужно не только нАчать, но и углУбить, нужно бороться с “механизмом торможения”, после чего настанет ускорение.

Частушка того времени:

Девки воют, бабы плачут,
Что нам делать, как нам быть?
Михаил умеет начать,
Но не может углубить.

В фильме Парфенова о Горбачеве, в многочисленных статьях и интервью Михаил Сергеевич предстает как своего рода Штирлиц, который пробрался в логово врага, стал там фюрером и своими приказами привел чудовище к быстрой гибели.

Два полюса оценки наметились давно. Один – Горбачев титан духа, принесший свободу и изменивший мир. Получил за это Нобелевскую премию. Второй: Горбачев, величайший иуда всех времен и народов, предавший собственную партию и злонамеренно разваливший огромную страну, вверенную ему в управление. Получил за это Нобелевскую премию.

Страна, которой руководил Горбачев, очнулась от спячки и пробовала на зуб, казалось бы, навсегда забытые, а точнее – неведомые прежде свободы митингов и собраний (на площадях – сотни тысяч!). Исчезли “выездные” райкомовские комиссии. За доллары в бумажнике уже не сажают и не расстреливают. Цензура еще не исчезла, но хватка ее становится все слабее и слабее: с “полок” снимаются запрещенные некогда фильмы, а толстые журналы и партийные издательства печатают Солженицына, Зиновьева, Авторханова и несметное множество других “антисоветчиков”.

За три-четыре года страна вспомнила все, чего была лишена на протяжении почти семидесяти лет, в том числе и свою новейшую историю почти в полном объеме – от ужасов продразверстки и “красного террора” до Новочеркасска и истребления инакомыслящих”.

Ясно, однако, что Горбачев вовсе не хотел привести СССР к победе “капиталистического” труда. Да и о социал-демократии он не помышлял. А помышлял он о реформировании заскорузлого социализма с татаро-монгольской задницей и думал о Дубчеке, о социализме с человеческим лицом, на которое и уселась та самая задница. Наверное, он в какой-то момент с ужасом понял, что система нереформируема и скрещивание советской управленческой машины с элементами демократии невозможно из-за сопротивления старых, но все еще мощных партструктур, из-за слабости и пассивности общества. Как невозможна общая конструкция из патефона Коломенского паровозостроительного завода с цифровой записью на чип. Да и практика неумолимо доказывала – социализм “с человекообразным лицом” невозможен.

До Горбачева три раза делались попытки реформировать страну. Последний раз – Косыгиным. Все – впустую. Яковлев решил, что виной тому марксистская идеология, с ее централизованным планированием. И монопратийность. Значит – нужно было ослабить эту идеологию и власть партии. Вот отсюда и гласность: давайте, мол, мы расскажем, что это за штука такая – марксизм. И сталинская партия. Они ослабнут, не смогут нам мешать, а мы под это дело проведем реформы.

Горбачев и его правая рука по реформе социализма А.Н. Яковлев, конечно, уже догадывались, что советский социализм нереформируем. Нельзя же, в самом деле, в каждую местность посылать группы следователей для разоблачения приписок. А предотвратить их тем более нельзя, ибо и следователи, и ОБХСС, и милиция и прочие “надзирательные” органы тут же будут вовлечены в круговерть хищений. И приписок для прокорма надзирателей придется делать еще больше.

Советскую систему можно было бы сравнить с забетонированной пирамидой, ибо все части этой пирамиды давно превратились в единый партийно-кагебешный монолит. Другими словами, в обществе не было независимых и автономных от государства частей. Ни частных фирм, ¬¬ни церкви, ни общественных организаций, ни добровольных обществ. Абсолютно ничего. Даже когда началась последняя и безумная в своей исступленности борьба с пьянством (с мая 1985 года), то общества по борьбе с алкоголизмом формировались по обязательным разнарядкам партийных инстанций, а председатели первичных ячеек утверждались на бюро райкома.

Вот, допустим, некто ставит задачу “перестроить” забетонированную пирамиду. Увы, перестроить можно только то, что имеет относительно независимые части, которые допускают их снятие, “отвинчивание”, а затем сборку в другом порядке. Как это делается в ныне популярных детских конструкторах-трансформерах, когда танк можно перестроить, скажем, в космический аппарат.

Причем все это срастание частей между собой, это их пронизывание внутренней арматурой партийных щупалец продолжалось так долго, что совершенно окостенело и уже не могло измениться плавного, не могло реформироваться. Советскую пирамиду можно было только разбить копром на куски, а уж из них ничего собрать нельзя, только на свалку.

Но если мы понимали, что без марксизма-ленинизма и без системообразующего партийного управления не может быть и советского социализма, то Горбачев полагал, что это вполне возможно. Дескать, пусть обновленная партия занимается только воспитанием, а управление экономикой мы децентрализуем и отдадим местным властям – так сказать, вся власть советам. Это не просто моя реконструкция – сам Горбачев именно так объяснял свои действия у нас в клубе. Выдернув из страны скелет, арматуру партийной конструкции (ну там, подбор кадров, ответственность за задания вплоть до “партбилет на стол”) Горбачев обрушил всю систему управления. Страна расползлась по естественным “национальным границам” союзных республик.

Конечно, цели разрушить СССР у Горбачева не было. Даже наоборот, была цель укрепить его и обновить, освежить социализм и саму идею коммунизма. Потому он и потерпел неудачу как политик (Горбачев сам это признает). Но объективно Горбачев свалил коммунистического монстра, пусть и ценой распада страны.

Стоила ли свобода такой платы? Безусловно. Страна бы все равно распалась, под ней находилась зыбкая, ненадежная и умирающая экономика. Но тогда, может быть как раз в наше время, мы остались бы в разлагающемся трупе бывшего СССР и у многих оказалась бы совсем не такая жизнь (например, без эмиграции), каковой она состоялась при ликвидации СССР в 1991 году.

Ну, и еще хотелось Михаилу Сергеевичу попасть на скрижали истории. Не просто, де, я очередной генсек с закладкой в стену или даже у стены, а Великий Преобразователь! И прямой наследник Ленина. Вся суть идеологических вывертов перестройки сводилась к тому, чтобы соединить ранний революционный энтузиазм и затем ленинский НЭП напрямую с Горбачевым. А остальных генсеков как бы аннулировать (кроме немного Андропова).

Михаил Сергеевич подавал себя как непосредственный продолжатель дела именно Ленина, а не, скажем, Хрущева. Сейчас это уже забыто, но это – так. У меня есть работы за его именем, да и статьи того времени.

Ну, а результат известен: полный слом социализма и советской системы. Как следствие – распад советского блока и СССР. Плохо? Да. Зато исчез коммунизм. Вот и судите сами о балансе потерь и достижений.

В первые годы генсекства Горбачев был вполне себе верным ленинцем и отбивался “жупелом антисоветизма” направо и налево. Произнес речь по поводу 40-летия победы, где говорил о замечательной роли Сталина в разгроме гитлеровских полчищ. Через восемь месяцев спрашивают его французские журналисты о том, что он думает о сталинизме. И получают ответ, что сталинизм – антисоветский и буржуазный термин и что никакого сталинизма в СССР отродясь не бывало. Американские журналисты спрашивают у него, почему в СССР так много заключенных, в том числе политических – получают ответ, что все эти утверждения – заезженная антисоветская утка, ибо в СССР никогда не было политзаключенных. А если они где были и есть, то как раз в Америке.

В июле 1986 года, как бы компенсируя Чернобыль, объявляется еще одна последняя война (после глупости борьбы с пьянством) – на этот раз нетрудовым доходам. Под таковыми понимались средства, получаемые дачниками и пенсионерами от своих теплиц, а также от продажи пирожков и прочих разносолов на железнодорожных станциях. Милиция быстро потоптала парники, посадила бабок-торговок и навела порядок. Атмосфера как-то мрачнела. КГБ составлял списки тех, кто неодобрительно отзывается об атомной энергии. Я, к примеру, отзывался как раз одобрительно, несмотря на Чернобыль, но от вызванного в КГБ из моей бригады (я, потеряв работу и профессию, работал тогда на заводе “Динамо”) наладчика Майбороды, единственного коммуниста в бригаде, потребовали дать показания на антисоветчика Лебедева, который не понимает политики партии по Чернобылю и атомной энергетике. Хотелось купить дельтаплан с мотором и улететь к чертовой бабушке. Но сдержался, так как это нарушило бы политику партии по пассажирским перевозкам. Все-таки обыск у меня на всякий случай сделали: искали антисоветские книги ( в мае 1986 года, на втором году перестройки!). Не обнаружив таковых (давно догадываясь о новом витке демократии, я ничего дома не держал), изъяли все наличные деньги и сберкнижку. Только позже с трудом удалось доказать, что сберкнижка – это не тоже самое, что антисоветская книжка.

До конца 1987 года Боже упаси говорить о Сталине и репрессиях, тем более о революции и Ленине (этого нельзя было до середины 1989 г.). И Боже упаси протестовать вообще. Даже 21 августа 1988 года, (к тому времени уже действительно наметилась кое-какая гласность), люди, пришедшие на Пушкинскую площадь в Москве отметить 20-летие вторжения советских войск в Чехословакию, были окружены милицией, избиты, брошены в воронки и увезены в околотки. Потом все услышали, что как бы поверх извращений социализма, через все застойные явления, свежий ветер революции донес свое дыхание прямо в наше время и от этого началась не просто перестройка, но бурное ускорение. Узнали, что ленинские заветы живы, что его бессмертные идеи и сейчас нас ведут к сияющим вершинам коммунизма. Четко прослеживалась идея перестройки: вычеркнуть всех послеленинских генсеков (исключение делалось для Андропова) как отступников от великого дела построения социализма и непосредственно вырастать из чистых революционных истоков. Нечто вроде этакой коммунистической реформации с припаданием к кристальным ключам священного марксистско-ленинского писания.

Люди перестали верить, стали раздражаться, тем более, что с продовольствием становилось все хуже, дело дошло до, фактического введения карточной системы (под названием талоны).

Страна под водительством местных национальных элит стала распадаться. Попытка остановить распад с помощью прежних сил (ГКЧП) .конечно же, с ведома самого Горбачева, оказалась провальной и только ускорила кончину СССР.

Теперь помечтаем. Представим себе, что Горбачев тайно приготовил доклад о коммунистической системе такого же рода радикальности, каким был доклад Хрущева о “культе личности” в феврале 1956 года на ХХ съезде КПСС. Ведь тогда прошло только меньше трех лет после смерти Сталина и он был в глазах населения еще чем-то вроде Бога. Но Хрущев решился! А при Горбачеве пришлось ждать более двух лет после начала перестройки, чтобы только назвать имя Сталина, которое со всей определенностью уже было названо Хрущевым 31 год назад! Напомню, что еще осенью 1986 года фильм Тенгиза Абуладзе Покаяние” (закончен в 1984 г.) шел в Москве на уровне закрытых просмотров, а ведь там, как известно, нет имени Сталина.

Правда потом, с конца 1987 года как шлюзы прорвало: Сталин да Сталин, ах какой злодей. Нарушил все заповеди Ленина и испортил такой замечательный коммунистически замысел. Но мы его восстановим.

Был у Горбачева еще в самом начале своего воцарения шанс одним ударом прикончить дракона. Ведь играя с аппаратом в кошки-мышки, он и ему давал возможность сориентироваться и сплотиться.

Аппарату понадобилось несколько лет, чтобы усвоить простенькую мысль: зачем бороться за торжество коммунистических идеалов, что давало им место и кресло, а также все связанные с этим радости жизни, когда можно приватизировать все эти радости, юридически переведя их на свое имя и став частными собственниками, капиталистами и банкирами. А как же коммунистические идеалы? А хрен с ними, мы-то давненько сами над ними потешались. И вот эта простенькая “буржуазная идея” о своей собственности усваивалась ими года три. А пока она не была усвоена, Горбачев мог бы веревки из них вить. В Москве на клубе “Свободное слово” как-то присутствовал один из помощников Горбачева. Он сказал, что еще в 1987 году власть генсека была столь беспрекословна, что, в точности по анекдоту, если бы генсек приказал аппаратным коммунистам по утру придти на службу и повеситься, то они только бы спросили: веревки выдавать будут или с собой принести? Эту мысль подтвердил и сам Горбачев, выступая на клубе “Свободное слово” в январе 1995 года.

Давайте мысленно перенесемся в начало 1987 года. Уже почти два года люди слышат от Горбачева о крупных недостатках бюрократической системы, уже был Чернобыль. Но еще не надоело слушать, еще есть вера в перестройку и гласность, а у некоторых больших оптимистов – даже в ускорение. У Горбачева еще есть в руках мощный аппарат КГБ и возможность в два счета убрать неугодных аппаратчиков. Ведь убрал же он 110 членов ЦК в один момент, включая даже такого зубра, как Соломенцев (причем это было уже после 1987 г., в начале 1989 г.). Просто к каждому из них приходил свой “куратор” и говорил примерно так: “Вам предлагается уйти на пенсию по возрасту и состоянию здоровья”. “Как?! Да мне всего-то 73 , я полон сил…борьба за народное счастье…” “Ради Бога. Мы не имеем ничего против ваших сил и здоровья и Вашей борьбы за счастье народа в лице ваших любовниц. Вот тут в папочке их список. Это как раз Ваше личное дело. Но как быть со взятками, хищениями, злоупотреблениями, с протекцией преступникам? Здесь, в папке, тоже есть список. Вы же не хотите, чтобы ваше личное дело превратилось в уголовное?” Вот после таких увещеваний все быстро и подписали акт отречения.

Если бы Горбачев был решительней, хотя бы на уровне Хрущева, события могли бы развернуться иначе. Доклад Горбачева где-нибудь в середине 1987 года должен был бы включать такие тезисы (с трансляцией по центральным каналам ТВ).

Два года работы в Политбюро и изучение документов показали, что в октябре 1917 года большевиками была сделана роковая ошибка. И даже преступление. Страна свернула с пути демократических преобразований и встала на путь создания жестокой деспотической власти. Поэтому массовые репрессии Сталина (о которых дорогие соотечественники отлично знают) были не случайны, а прямо вырастали из новых принципов государственности, заложенных Лениным. Для нового тоталитарного режима была создана и сама партия и ее главный орган – ЧК-НКВД-КГБ. Экономически такая система совершенно бесперспективна, не говоря уж о ее аморальности и негуманности. Поэтому мы должны резко уйти из этого исторического тупика, распустить партию, преобразовать КГБ из политического сыска в службы охраны, разведки и контрразведки, ввести частную собственность. Все эти тезисы, конечно, с примерами и живыми сценами, с цитатами из экономических и политологических авторитетов. Затем выразить благодарность всем, кто, как говорится, строил и защищал. Сказать, что их жизнь не обессмыслилась этими сногсшибательными открытиями, тем более, что люди ранее и сами о многом знали или догадывались. Даже в рядах функционеров и репрессивного аппарата.

Конечно, превентивно изолировать тех функционеров, кто априори мог бы помешать крутому изменению курса.

Именно в этих аппаратных играх Горбачеву не было равных.

Но ничего такого генсек не произнес. И не сделал. А говорил о все том же социалистическом выборе, который сделал еще дедушка Президента (на своего дедушку Горбачев ссылался даже в самом конце своей карьеры). Есть мнение, что Горбачев избрал единственно верный путь медленного разложения партии, а для камуфляжа и ее усыпления все время использовал партийно-ленинскую лексику. И для тех же целей не проводил решительных реформ. Иначе бы его, де, аппарат обязательно “съел”. Увы, проверить это невозможно.

Что же помешало Горбачеву в самом начале генсекства выступить по телевидению с потрясающей сознание речью о сущности родной коммунистической партии и советского государства? Ответ может быть такой: он сам тогда не знал об этой сущности. Ответ не проходит: знал. Это явствует из сведений и даже документов А.Н. Яковлева. В американском фильме “Messengers from Moscow” (“Вестники из Москвы”) Яковлев, бывший тогда послом СССР в Канаде, рассказывает, что летом 1983 года Горбачев (тогда еще “простой” член Политбюро, но уже “партийный царевич”) приехал в Канаду. И прогуливаясь на лоне природы (во избежание подслушивания), они беседовали о судьбах Родины. Из слов, переданных Яковлевым, следует, что оба они (но особенно Яковлев) хорошо представляли, какой социальной машиной они собираются управлять. Никаких иллюзий по поводу того, что эта машина якобы самая прогрессивная, производительная и гуманная, у них не было. И кто такие Ленин и его верный соратник и ученик Сталин, они тоже догадывались.

Прогуливаясь, Горбачев и его будущий главный идеолог и мотор реформ Яковлев уже набросали методы обыгрывания партийного аппарата. Да вот хотя бы несколько слов из меморандума Яковлева Горбачеву, написанных в 1985 году. “Политические выводы марксизма неприемлемы для складывающейся цивилизации, ищущей путь к примирению… Мы уже не имеем права не считаться с последствиями догматического упрямства, бесконечных заклинаний в верности теоретическому наследию марксизма, как не можем забыть и жертвоприношений на его алтарь”.

А далее он пишет о системе государственного феодализма под названием социализм, о необходимости переходить к рынку и закону стоимости, о частной собственности. Одним словом, знали. И многое знали давно, задолго до государственного поприща.

Знал ли Горбачев больше, чем остальные партаппаратчики о происходящем? Несомненно. Он, как генсек, имел право ознакомления с “Особой папкой” политбюро. В которой, в частности, было и решение о Катыни (Катынь как злодеяние сталинщины Горбачев признал, но без особой огласки). И хранились прочие расстрельные списки. И решения о квотах на ВМ (расстрелы) и посадках по категориям населения, по областям и районам. И о высылке народов. Все там. И все это Горбачев знал. Между прочим, если о числе лагерников идут споры (тут еще есть трудность – кого считать, например ссыльных, раскулаченных, на поселениях и пр.), то число с ВМ точное и все согласны – значительно более 800 тыс. (сама цифра с точностью до одного человека). Вдумайтесь – около миллиона расстрелянных, причем львиная доля из них приходилась всего-то на полтора года в 1937-1938 годах!

Но если для Хрущева психологически невозможно было говорить о репрессивной политике партии в силу его собственной причастности, то у Горбачева этих пут не было. Он мог бы. Но – не решился. Даже советскую копию протокола пакта Риббентропа-Молотова при нем “не могли найти”. А после него – сразу же обнаружилась.

Или вот еще анахронизм – почти все годы перестройки, несмотря на гласность, власть продолжала панически бояться свободного распространения информации, в страну нельзя было ввезти принтеры, они были чем-то вроде печатных машинок, опасно – можно печатать листовки (на ввоз компьютеров запрета не было), беспроводные телефоны (они казались чем-то вроде передатчиков), с балконов снимали телевизионные антенны по приему сигналов ТВ со спутников. Без разрешения и проверки нельзя было вывести из страны кассеты с записями.

В общем, не хватило у него духа. Или тонкого понимания.

Но эта же нехватка решимости не позволила ему допустить кровопролитие, когда ликвидировали его должность . Горбачев не бился за власть. Ему предлагали: “Михаил Сергеевич, отправьте роту в Беловежскую пущу и арестуйте засевших там заговорщиков”. “Это приведет к большой крови” – отвечал он и наотрез отказывался. То есть, тяга к власти, конечно, была, и большая (без этого политиков не бывает), но – не любой ценой.

Ушел он достойно и красиво, обратившись накануне Нового, 1992 года (25 декабря, как раз на Рождество) к своим согражданам. Там были такие слова: “В силу сложившейся ситуации с образованием Содружества Независимых Государств я прекращаю свою деятельность на посту президента СССР…. Возобладала линия на расчленение страны и разъединение государства, с чем я не могу согласиться…. Я понимал, что начинать реформы такого масштаба и в таком обществе, как наше, труднейшее и даже рискованное дело. Но и сегодня я убежден в исторической правоте демократических реформ, которые начаты весной 85-го года….

Знание о сущности социализма и КПСС (“верхов”) носило какой-то оруэлловский “двоемысленный” характер. Большое количество фактов не могло не сделать любого умного человека понимающим что к чему. Но высокий пост, хотя и давал возможность заглянуть на кухню Политбюро и глянуть на кое-какие документы, играл даже с умными людьми в нехорошие игры: если меня выдвинули на самый верх, значит в этой системе есть что-то очень правильное и справедливое. Но, конечно, почистить ее, подправить и подмазать надо. А главное, заменить не тех людей на тех. То есть, на своих, по признаку личной преданности. А это и есть феодальный принцип византизма.

Режим, который уничтожал собственный народ, был бы готов на все, и потребовалось большое политическое и аппаратное искусство Горбачева и даже доля интриганства, чтобы повалить монстра, заплатив за это (так уж вышло) цену распада единого государства. Хотя к самому распаду Горбачев не только не имел лично отношения, но делал все, чтобы не стать последним президентом СССР. Однако стал им.

Вот слова Горбачева, сказанные ровно 20 лет назад, 2 марта 2001 года в день своего 70-летия:

“Просчитались мы с реформированием партии. Номенклатура почувствовала, что демократия не для нее. Началась борьба. Она расколола и мое руководство. Путч-то возглавили самые приближенные во главе с вице-президентом. И еще мы были уверены, что Советский Союз вечен, как космос. Сколько было выпито водки за дружбу народов. Никому и в голову не приходило, что Союз может распасться”.

Но, как говаривал один персонаж Гашека, когда его вели на виселицу: ” пусть было, как было, ведь как-нибудь да было. Никогда так не было, чтобы никак не было”. Сделанное Горбачевым все равно впечатляет. А можно ли было изменить политический режим, не трогая государственность и целостность страны – никогда не будет известно. И, как уже сказано выше, может быть распад государственности и нынешнее смутное время – это еще минимальная плата за выход из исторического тупика. Ибо прощание с коммунизмом продолжается.

Главные основы свободы Михаил Сергеевич Горбачев заложил. Сумеет ли страна воспользоваться ею? В любом случае Михаил Сергеевич Горбачев перед вечностью предстанет в ореоле победителя чудовища.

---

Валерий ЛЕБЕДЕВ,
Бостон, США
Для “RA NY”