Мир воображения против мира реальности

Воображаемый мир очень важен по своим последствиям для реальности. Исследователи подсчитывают, сколько изобретений в произведениях того или иного фантаста были со временем реализованы. Мир воображения для каждого из нас столь же важен как и мир реальности, поскольку в нем мы проводим не только больше времени, но часто это более индивидуализированный под нас мир, в котором мы часто “пропадаем”. Вся индустрия развлечений выстроена под него.

Человек в принципе идет туда, куда его зовет воображение. По сути это карта мира, создаваемая в головах. Государства активно создают свою онтологию мира в массовом сознании, позволяющую с помощью художественных средств задавать карту реальности в головах. “Наша” карта всегда должна быть правильной, а вражеская – нет. Тоталитарные государства жестко наказывают граждан за “непослушание”, заставляя верить только в ту реальность, которая значима для государства.

Воображение бывает не только целью, но и развлечением. Весь мир развлечений – это мир воображения, где зритель входит в “шкуру” героя, проживая иные жизни. Но в свое время исследования Гарри Поттера показали, что его читатели голосовали за Обаму. Чем больше книг прочитали, тем сильнее голосовали. То есть воздействие художественно созданной реальности на подлинную имеет место. И в критических точках оно становится очень значимым.

В. Путин – главный творец машины российской пропаганды и основной ее бенефициарий. Это связано с пирамидой власти, у которой может быть только одна вершина. Сверху видно все, даже то, чего нет в действительности, но вполне может ощущаться реальным, если об этом убедительно рассказывают. Телевидение помогло создать такую систему единого взгляда, где Соловьев, Киселев и др. транслируют свое видение массовому сознанию. Параллельно все те, кто позволяют себе засомневаться в этой стройной картинке, идут под суд, благодаря чему вера в воображаемой ими картинке становится еще сильнее. Невидимое становится видимым, а видимое – невидимым.

Товарищ Сталин тоже умело создавал такую реальность, направляя мысли писателей и режиссеров в нужном направлении. Иногда они работали даже на опережение журналистов. Известна пьеса А. Корнейчука “Фронт”, появившаяся в газете “Правда” с 24 по 27 августа 1942 года, что само по себе уже парадоксально. Она была написана по указанию Сталина, чтобы “оттеснить” генералов времен гражданской войны в пользу новых типов командиров, которые пришли с новой войной. После публикации в «Правде» пьесу поставили многие театры.

Тоталитарные государства используют все доступные им средства коммуникации, чтобы увлечь за собой население. Они не дают людям думать самим, за них это делают медиа. По этой причине они используют все самые современные типы коммуникаций, поскольку в них происходит “подавление” индивидуального мышления в пользу мышления коллективного. Когда-то это привело к эксплуатации в политических целях кино, потом – телевидения. Многие режиссеры стараются приходить в зал, чтобы увидеть реакции зрителей, сравнивая их со своими.

Таким политическим рупором было кино и для Сталина, и для СССР его времени. Развлекательный модус делает пропаганду спрятанной, а зритель сам следует за такой пропагандой, даже оплачивая ее покупкой билетов. Фильм “Чапаев”, к примеру, художественно иллюстрировал победу Красной армии над белой, и именно это оставалось в памяти массового сознания. Все от мала до велика становились свидетелями этой победы, ведь в процессе смотрения мы просто забываем, что перед нами художественная реальность.

Важной чертой данного типа пропаганды является то, что здесь реализуется феномен воображения. Кинопродукция проходит в тоталитарных государствах под началом условного министерства воображения, состоящего из сочетания режиссуры и цензуры. В результате мы имеем попытку строить в головах людей любой нужный вариант мира. Кино – дорогой продукт, но он многократно дешевле строительства мира в реальности. Человек, приобщаясь к кинопродукту, получает множество тех же реакций, которые могли бы быть при контакте с подлинной реальностью.

Кино является интервенцией в онтологический мир человека. А онтологическая интервенция призвана разрушить все то, что ей не соответствует, и укрепить правильные представления. Мир, построенный Сталиным, и сегодня сохраняется в наших головах в виде образов мира советского кино. Поскольку у нас нет других контактов с ним, только еще высотки и метро, которые были реализацией этого мира в высоты и глубины.

Психологи в наше время обнаружили интересный феномен восприятия высоты, который возникает, когда человек запрокидывает голову, чтобы смотреть на вершины. Это могут быть, к примеру, водопады и горы. Человек испытывает при этом то, что можно обозначить как трепет и благоговение. Церковь, вероятно, поняла это, строя высокие здания с куполами. При этом физиологи считают, что при таком положении головы перекрыватся какие-то артерии, что создает иное функционирование головного мозга. То есть чем выше и огромнее мы сделаем памятник Ленину-Сталину, тем сильнее будет наш трепет перед ним.

Кино стало серьезным пропагандистским инструментарием сталинского (и даже всего советского) времени. Зритель переносит ценностную основу фильма в себя, он синхронизирует свои ценности с экранными, в результате чего возникает воздействие на массовое сознание, которое слабо может защищаться от такого часто невидимого зрителем влияния. Фильм также дает свою интерпретацию действительности, которая побеждает любую индивидуальную. Кино становится проводником политического в массовое сознание. И это практически нерациональный метод, поскольку герой может быть просто симпатичен нам внешне, а в результате мы перенимаем его взгляды. Интуитивное побеждает рациональное.

Современные государства активно пользуются этим инструментарием. Причем это делают абсолютно все страны. Пентагон помогает в съемках нужных ему фильмов, предоставляя нужный антураж (самолеты и авианосцы), но не финансы. Россия финансирует фильмы по госзаказу: построили Крымский мост, сняли фильм “Крымский мост”. Онтологическая модель мира была закреплена не только телевидением, нро и кино. Можно поспорить с телевидением, но в норме с кино никто не спорит. Если это и политика, то художественная, построенная на законах развлекательности. Только вы хотели задуматься, как вас уже увлекли в другую сторону. И там вам еще интереснее…

Кино было существенным средством художественной политики в довоенное время, и Сталин его активно использовал. Не было телевидения, соцсетей и интернета, зато было кино, собиравшее в своих залах миллионы зрителей. И, как оказалось, в кино можно вкладывать все, что требуется, как и в газету. Только для этого требуется не просто пропагандистское мастерство, а пропагандистское в сумме с развлекательностью.

Это можно было делать не только прямо, но и методом переноса, когда действительность была иной, но к ней применялись те же киноправила. Вот довоенный фильм – «Вратарь». Спорт – это борьба противоборствующих сторон. Но точно такую ситуацию мы можем увидеть и в войне, и в мире. При этом “мы” должны всегда побеждать.

О “Вратаре” пишут так: “Он создавался, когда политическая ситуация вокруг СССР уже обострялась (Германия активно вооружалась, в 1939 году СССР начнет воевать с Финляндией, и страну исключат из Лиги наций, при этом окончательно испортились отношения с Англией и Францией). Здесь явно прослеживается метафора «голкипер как пограничник». Нам говорят об этом в лоб – через песню, звучащую на протяжении всего фильма.

«Эй, вратарь, готовься к бою:
Часовым ты поставлен у ворот.
Ты представь, что за тобою
Полоса пограничная идет! […]

Будь готов,
Когда настанет час бить врагов.
Со всех границ ты их отбивай
Левый край, правый край, не зевай!»

К этой мысли можно прийти и косвенно. Граница – важный мотив довоенного советского искусства (он часто появлялся в живописи, скульптуре и кино), его можно связать с международной изоляцией Советского Союза. В 1930-е годы Германия начала активную милитаризацию, поэтому военная сфера уже взаимодействует со спортивной: в спортсменах видят потенциальных солдат, а борьба с соперником героизирует бесстрашие”.

Возникает целая система реинтепретации мирной ситуации под военную. Под влиянием дирижера-власти все быстро перестраивается. Теперь мир видится таким, каким его видят пропагандисты. А индивидуальному человеку трудно победить профессиональную пропагандистскую машину. Телевизионные политические ток-шоу легко удерживают у экранов не только сторонников власти, но и ее противников. Одновременно они тоже получают набор месседжей, которые власть считает необходимыми.

Косвенный тип воздействия не менее силен, чем прямой, поскольку мы не реагируем на него спором. Как отмечают исследователи: “Под воздействием пропагандистской машины почти все футбольные метафоры в 1930-е годы попадают в резонанс одной, безусловно доминирующей: «футбол — война»”.

Спорт становится войной в воображении массового сознания. И врагов там в принципе всегда много, поскольку пропагандистская система является машиной по порождению врагов. Она обозначает те красные линии, которые гражданин не имеет права пересекать. Только делает это в мягкой форме, не встречающей сопротивления.

Кстати, именно поэтому спортивные состязания, особенно международные, очень сильно активируют патриотизм, поскольку любые внутренние разногласия уходят в сторону, есть только борьба со внешним врагом. И мы должны победить. Вспомним хоккейные битвы времен СССР на международной арене. Они были как бы всплесками минивойн…

В кино все это является воображаемыми переносами победы из одной сферы в другую. В случае кино идет переход из виртуального в реальное. И все это происходит в наших головах.
Каждое государство хочет контролировать воображение, направляя его в нужную сторону. Например, “враг народа” в сталинское время или “иноагент” в сегодняшнем направляют народный гнев на конкретную социальную группу. Они наглядно демонстрируют, что именно делать не следует.

Л. Гозман, также попавший в число “иноагентов” дает этому инструментарию такое объяснение: “В начале, по-видимому, для них причисление к иноагентам было вариантом гражданской казни, позорного столба. Но не вышло. Ни я, ни, уверен, другие, кто состоит в этом списке, не чувствуют себя униженными и опозоренными. Сама идея иностранных агентов в их исполнении — бред, а они давно уже добились того, что их похвала человеку настораживает, а наезд, наоборот, воспринимается как признание заслуг. Враг моего врага — мой друг. Но эти списки — не просто маниакальное повторение начатой когда-то глупости. Это дело серьезное, много говорящее не о нас, туда включенных, а о них. По каким-то причинам они не могут пока без суда и без вины убивать столько народу, сколько им бы хотелось. Штрафовать — да, кого угодно, в любом количестве и безо всяких к тому оснований, а вот убивать — только некоторых. Поэтому они и составляют расстрельные списки, как бы понарошку. С точки зрения их отношения ко мне лично, как и к другим фигурантам, это не информативно — я давно понимаю, что ничего хорошего, кроме расправы, мне от них ждать не стоит. Но это четкое свидетельство того, что хотят они именно расстреливать. Многих. И делать это без суда и следствия, как их предшественники. Списки составляются тайно, никому не известными комиссарами — чиновниками Минюста и по совершенно непонятным основаниям. Да, конечно, в иноагенты попадают вовсе не те, кто что-то получает из-за рубежа — я никогда не получал ничего — а просто те, кто не любит власть. Здесь они угадывают — я, например, их, действительно, не люблю, считаю, что они разрушают страну, а сами являются ничем иным, как сгустком мерзости. Но почему попадает этот человек, а не тот, почему сегодня, а не в предыдущую или следующую пятницу, неведомо. Да и непрофессионально все до предела. Меня, например, в списке Минюста назвали социологом — я им не являюсь и никогда с этим титулом нигде не фигурировал”.

“Иноагент” ударяет скорее не по самому своему объекту, поскольку тот уже изменить ничего не сможет, это удар по потенциальным иноагентам, которые по мысли власти должны хорошенько задуматься о своем поведении.

СССР тоже пытался контролировать все и вся. Для этого людей творческих профессий объединяли в союзы. Индивидуальный тип труда пытались сделать “фабрикой” по производству пропагандистского продукта. И это получилось, поскольку сильные творческие личности могут решать любые задачи.

Если они ведут за собой народ, в состоянии это делать, то они должны вести его правильной дорогой. Но поскольку правильные мысли, даже растиражированные могут не увлекать, а неправильные, даже в единичном экземпляре, привлекать, то государство и начинает бороться творцами неправильных мыслей, уже одним их обозначением – иноагенты.

Правда может быть в этом представлении правильной или неправильной. Неправильная, хоть и правда, не может звучать. Это недоработка системы контроля правды.

В свое время в СССР придумали даже термин правильной правды – соцреализм. То есть не просто реализм, а правильный. Даже если он не соответствует действительности, он все равно нужен.

В литературе соцреализм стал главным инструментарием:

“Главным заказчиком, адресатом и потребителем искусства соцреализма было государство. Оно рассматривало культуру как средство агитации и пропаганды. Соответственно, канон соцреализма вменял в обязанность советскому худож¬нику и писателю изображать ровно то, что государство хочет видеть. Это каса¬лось не только тематики, но и формы, способа изображения. Конечно, прямого заказа могло и не быть, художники творили как бы по зову сердца, но над ними существовала некая принимающая инстанция, и она решала, быть ли, напри¬мер, картине на выставке и заслуживает ли автор поощрения или совсем наобо¬рот. Такая властная вертикаль в вопросе о закупках, заказах и прочих способах поощрения творческой деятельности. Роль этой принимающей инстанции ча¬сто играли критики. Притом что никаких нормативных поэтик и сводов правил в соцреалистическом искусстве не было, критика хорошо ловила и транслиро¬вала верховные идеологические флюиды. По тону эта критика могла быть глумливой, уничтожающей, репрессивной. Она вершила суд и утверждала при¬говор.

В советское время все это хорошо работало, поскольку не было альтернатив. Был условный “хор”, где все пели одну песню. Пусть плохо и фальшиво, но слова ее всегда были правильными. Государство могло не волноваться.

Это был монолог, расцветающий при полном запрете диалога. Даже во сне нельзя было уклониться от этого монолога. И поскольку по воздействию это равнялось современным соцмедиа. Все и сразу получали правильные мысли. Кстати, особую роль в кино играли песни. Они (или цитаты из них) играли роль мемов во времена отсутствия интернета и соцсетей. Советская песня обладала сильным уровнем воздействия, она, ее лучшие образцы, оставалась в памяти на долгое время.

Вот слова о фильме “Цирк”: “Сама премьера прошла на ура, а уже вскоре вся страна вслед за персонажами ленты распевала марш Исаака Дунаевского и Василия Лебедева-Кумача «Широка страна моя родная» (она же — «Песня о Родине»). Картину приняли и в СССР — она удостоилась Сталинской премии I степени, и за рубежом — получив Гран-при на Между¬народной выставке в Париже. Ещё «Цирк» оказался своеобразным и уникальным кинодокументом своей эпохи — в нем были показаны уникальные панорамы Москвы, где мелькнули снесенные вскоре царские орлы на кремлевских башнях, и в нем впервые в советском кино провели съемки в метрополитене”.

Однако хоть Сталин любил Чаплина, фильм “Великий диктатор” ему не понравился. Значит, где-то в душе ощутил укол и в свою сторону. Зато “Веселые ребята” были хороши: “Особенно ему понравились песни Исаака Дунаевского, он даже переписал себе два куплета из «Легко на сердце от песни веселой». Венгерский писатель Эрвин Шинко, живший в середине 1930-х в Москве, записал в дневнике: «В Кремле при торжественном завершении съездов и совещаний вместо гимна все чаще звучит опереточный вальс из „Веселых ребят“. Поют в присутствии всего правительства, и члены правительства во главе со Сталиным чуть ли не подпевают»”.

Сила искусства лежит не только в его символичности, когда символ может подменять собой другой объект, но и в легкой запоминаемости и потому транслируемости. Как видим, песни начинают петь все, даже Сталин.

Воображение контролируется двумя путями. В одной случае с помощью контроля создаваемой виртуальной продукции. Романы и стихи, кино и песни все требовало внимания цензоров и тогда, и сегодня. Когда цензоров уже нет, головой отвечают первые лица журналов и газет, телестудий и киностудий.

Советская система имела богатый опыт этой работы, который легко перенимается. И если раньше за прокол в работе они могли попасть под арест, то в сегодняшней более мягкой системе они потеряют работу со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мы получили капиталистический мир, но с социалистической цензурой.

Советский Союз отслеживал и будущие творческие личности. Например, таким инкубатором была работа с творческой молодежью, которую курировал … КГБ. В голове советского человека должно быть правильным, тогда и творчество его будет соответствовать нормам. Вот интервью куратора в погонах о работе в Ленинграде, который в 1980 стал начальником отделения по творческой интеллигенции, то есть “под ним” были литераторы, музыканты, художники:

– “Целью нашего коллектива было курировать творческую интеллигенцию, Союз писателей, Союз художников, Институт русской литературы. Естественно, нам предписывалось курировать и культуру неофициальную. Наш начальник выше был страшно амбициозным, хотел отличиться. Он был очень жёстким человеком, не соответствующим особенностям работы по пятой линии. Он хотел «не пущщать». Я же говорил, что мы в принципе занимаемся не своим делом: вот когда русские нацисты пытались маршировать по Невскому и кричать свои приветствия в начале 80-х, это был наш профиль”;

– “Смысл был в том, что мы не должны вмешиваться в творческий процесс художников, подсказывать, какие краски какими мазками наносить, как композитору писать его опусы. Мы должны появляться только там и тогда, где появляется кто-то, кто пытается использовать личные неудачи людей, групп людей в целях опорочивания советского строя, кто пытается перетаскивать людей на свою сторону для создания «очага социального напряжения» — термин тех лет. Примерно то, что сейчас происходит с Навальным. Хотя с Навальным там запутано всё, что можно. Не буду своих версий высказывать, кто он и на кого работал. Зная методы нынешнего поколения, ни секунды не сомневаюсь, что он двойник, а то и тройник как агент. Он был уверен, что тут его никто не тронет, а его решили делать сакральной жертвой. И так бывает. Наши это схавали”;

– “у нас слово «агент» — это проводник влияния. Влияние было направлено на одно — снятие очагов социального напряжения в среде музыкантов, своевременное выявление провокационных действий, которые могли идти в ущерб государству, в ущерб самим музыкантам. Поэтому это были люди, которые принимали нашу позицию. Уважаемые люди. Никого никогда не выдам. Они видели: то, что они несут, употребляется не во вред”;

– “меня выслали в райотдел, помогать Патрушеву воспитывать молодёжь. Но я Колю практически не знал, потому что он начальником там был меньше, чем я. Но, кстати, он меня там сильно поддержал, иначе бы меня там запинали ногами. Он мне предложил выдвигаться в депутаты. Я не просто выдвинулся, но и стал”;

– “Рок-клуб — это нормальный проект органов госбезопасности, в котором были отделены зёрна от плевел. И в котором были проведены мероприятия по созданию благоприятных условий для снятия очага социального напряжения и легализации деятельности музыкантов, с тем чтобы затруднить идеологическим противникам возможности воздействия на эту среду. А уж как там дальше пошло с музыкой — это к другим, в чью работу я никогда не вмешивался потом”.

Как видим, кстати, что Н. Патрушев, секретарь Совета безопасности, имеет богатую биографию…

Все это направлено на выстраивания нового мира, в том числе с помощью контроля воображения именно творческих людей, поскольку именно у них воображение является рабочим инструментарием. Они сначала создают тот мир, который затем начинает транслировать государство. В результате сегодня в России был также построен новый мир в мозгах, который воцарил после недолгой горбачевской перестройки. Была выстроена новая система ценностей: “Стать похожим на лидера и добиться успеха можно только одним путем: поступив в «силовики». Но для этого нужно сначала пройти через определенную ценностную трансформацию, отказавшись от много из того, чему — хорошо ли, плохо ли — учит в школе русская литература. Культ силы в противоположность образованию глубоко проник в школы и вузы, где все большее значение придается военному делу и военной форме, в спорт и в самый способ его телевизионной подачи, он никуда не уходил из армии, где традиции «дедовщины» обогащены за последние годы появлением среди срочников национальных «землячеств».Особую роль в приумножении насилия играют учреждения ФСИН, которые в некоторых регионах стали «градообразующими». В частности, так описывают город Рубцовск Алтайского края, куда, по данным из Беларуси, было направлено больше всего посылок с трофеями, захваченными мародерами под Киевом. Модель концлагеря, где расчеловечиванию подвергаются и те, кого бьют, и те, кто бьет, типична не только для учреждений ФСИН. В таком же режиме «двойного назначения» работают и другие институты социализации: практики, нацеленные на лишения человека субъектности, становятся нормой”.

Мир, в котором мы живем, сначала выстраивается в головах. Он может быть и плохим, и хорошим. Но он всегда правильный с точки зрения государства. И если человеку может быть трудно в этом мире, то государству явно легче, поскольку все здесь вертится вокруг него. Не только реальность, но и воображение не может от этой модели отклоняться. Человек начинает видеть мир не своими собственными глазами, а глазам и государства. С другим видением государство борется – например, после начала войны с Украиной заблокированы 3000 сайтов. Нельзя проконтролировать только то, чего нет. Во всем остальном государство имеет свое решающее слово.

“Миру – мир” – писалось на советский плакатах. Но вчера и сегодня нам транслируют идеологическое понимание мира, которое должно стать нашим. И это стало новой идеологией в мире, который объявлен безыдеологическим.

---

Георгий ПОЧЕПЦОВ.
Доктор филологических наук, профессор.
Киев, Украина.
Печатается с любезного разрешения автора