В России Юрия Дружникова считают успешным писателем. Почти каждый год там выходят его новые книги — в издательствах «Вагриус», «Хроникер», «У-Фактория», «Пушкинский Фонд», «Московский рабочий», «Парад», «Голос-Пресс», «Изограф», «Культура»... Роман «Суперженщина», появившийся недавно почти одновременно в Москве и Нью-Йорке, выдвигался на премию «Национальный бестселлер» , роман о Пушкине «Смерь изгоя» (из трилогии «Узник России») был номинирован на Букеровскую премию. Но в России Дружников бывает редко, может, потому, что давно живет в Калифорнии и его хорошо издают в других странах. Что ж, пришлось отправиться в Америку, чтобы побеседовать с этим оригинальным прозаиком. Наша беседа началась издалека.
— Расскажите о ваших первых литературных удачах в качестве начинающего московского писателя?
— Первый рассказ я послал в редакцию «Огонька» полвека назад. Пришел ответ: «Ваш рассказ написан с чувством, но в нем не хватает пронзительности». После, работая в издательстве и в газете, я увидел кухню: входящая рукопись регистрировалась, ответ «трудящемуся» был обязателен. Внештатники, получая за письмо 25 копеек, рассказы просматривали и весело отвечали почти всем: «Написано с чувством, а пронзительности нет». Лишь иногда вбегали в соседнюю комнату изумленные и кричали: «Вы только послушайте!» Это публиковалось... если, конечно, было «проходимым».
Скоро двадцать лет, как я живу в Америке. Тут в редакциях рукописи «с улицы» не открывают вообще. Проще всего обвинить редакторов, но сядьте на их место и читайте по тысяче страниц в день. Кто тогда будет делать журнал?
До опубликованной книги я писал лет десять. Второй рассказ принес в издательство «Молодая гвардия». Пожилая редакторша, читая текст, улыбалась, потом спросила: «А еще такие есть?» Дома я разложил на полу сотню рассказов. Одиннадцать вошли в сборник «Что такое не везет». Годы спустя я услышал из уст моего американского коллеги Джона Апдайка: «Писать надо так, чтобы тебя прочитали как можно больше старых библиотекарш».
За десять первых лет сочинительства и сейчас лежит в моем домашнем архиве. Спасибо рецензентам: за 25 копеек они принесли большую пользу начинающему писателю, спасли от публикации сырого ученического материала, моего, так сказать, «Ганса Кюхельгартена». Некоторые куски и темы переделанными вошли в поздние книги, часть и теперь продолжаю выбрасывать, чтобы, не дай Бог, не напечатали после моей смерти. Но почти всегда интервал между окончанием и публикацией моих главных книг составлял десять-пятнадцать лет. Виновата советская власть, но этим она долго помогала мне шлифовать стиль, убирать длинноты, повторы, в общем, доводить тексты до ума.
— Вы участвовали в тогдашних совещаниях молодых писателей. Как вы считаете, нужны ли подобные мероприятия сегодня или писатель должен пробиваться в одиночку?
— На московском совещании в 1969 году у нас было гордое чувство причастности к настоящей литературе. Я был никто, а кругом гуляли мэтры, или, если хотите, портреты. Позже стало понятно, что совещания молодых, которые организовывал Союз писателей СССР шли под кулуарным девизом: «Мы вымираем!», поскольку средний возраст элитарной организации давно перевалил за шестьдесят. Кандидатов отбирал ЦК комсомола (хотя мне, беспартийному, было 36), проверку и отсев нежелательного элемента вел КГБ. Мою кандидатуру отклонили, а старые писатели, знавшие меня, заявили начальству, что сейчас не тридцать седьмой год и т.д. Удивительно, но спецслужбы отступили, не желая скандала. Так я попал на совещание и немного спустя — в сам этот творческо-бюрократический союз «подручных партии», как назвал пишущую братию Хрущев. Легко в него было попасть только престарелым генералам армии и КГБ — вспоминая минувшие дни, им хотелось числиться еще и писателями. Отсюда поговорка: «В Союз писателей или принимают ни за что, или ни за что не принимают».
Страх быть исключенным, лишиться возможности печататься и получать продовольственный паек дисциплинировал. Печатные органы советского Союза писателей легко издавали только секретарей. Моя рукопись прозы с блестящими рецензиями болталась в издательстве «Советский писатель» лет шесть, а когда меня тихо исключили, тексты передали сами знаете куда (там их мне демонстрировали как антисоветские улики). Так я стал кустарем-одиночкой.
Конечно, в свободной России вступить в писательскую организацию проще простого, но, вступив, человек становится не писателем, а членом союза писателей. Пробиваться в литературу всем колхозом веселей, особенно если есть позыв к общественной деятельности. Ни в Америке, ни европейских странах специальных мероприятий для молодых писателей нет, хотя клубов и гильдий авторов сколько угодно. Нет и литинститутов, хотя за деньги можно получить серию консультаций даже заочно, и после — диплом.
Однако в солидных университетах есть уютные классы, где в дополнение к сотне других предметов изучается creative writing — «творческое письмо», как переводит это мой коллега профессор Василий Аксенов, или «писательское мастерство», как называю я. Печататься ничто не помогает, кроме зрелой рукописи, которой заинтересовался издатель. Где лучше, где хуже, решайте. Достоевский, Толстой и Чехов, а также Хемингуэй, Стейнбек и Фолкнер пробивались медленно, но сами.
— Кто из писателей старшего поколения помог вам реально, повлиял на вашу творческую манеру и кого вы чаще других вспоминаете с благодарностью?
— Реально? То есть поправил слабые места, взял за ухо, отвел в журнал и опубликовал? Никто! И еще: смотря что иметь в виду под «старшим поколением». Помог мой учитель Карамзин — своим преданным служением литературе и читателю до последнего дыхания и своей попыткой соединить Россию с Европой. Юрий Тынянов и Андре Моруа — глубиной проникновения в литературные процессы. Честертон, Щедрин и Жюль Ренар — стремлением писать афоризмами, Андрей Синявский — автономностью мышления. Не хочу называть имена ряда советских официальных писателей, но они тоже помогали: демонстрировали, как не надо писать.
— Какую из своих книг вы считаете наиболее интересной для молодежного читателя и почему?
— Это меняется во времени. Когда расследование «Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова» было опубликовано в Лондоне и я читал его по радио «Свобода», в России меня хотели судить за клевету на советского героя. Но посыпался многотысячный поток писем именно от молодежи в советские редакции с вопросами. Они хотели знать запрещенную правду. Роман о журналистах «Ангелы на кончике иглы» одна моя талантливая коллега назвала учебником для факультетов журналистики. Теперь молодым нужен роман-исследование о Пушкине «Узник России» — запрещенная правда о великом поэте... Нет, все-таки самой интересной будет книга, из-за которой сейчас ночи не сплю!
— По вашему творчеству состоялись четыре международных конференции в университетах Варшавы, Кракова, Гданьска, Софии и намечаются новые. При участии зарубежных ученых в 1994 и 2001 годах в Вашингтоне и Москве опубликованы литературоведческие монографии о вашем творчестве, выходят сборники статей ,посвященных вашей прозе. Чем вы объясняете такой интерес западных славистов к вашим романам и исследованиям?
— Польские литературоведы считают, что в моей прозе оказались принципиально новые темы и такие литературные повороты, которых раньше не было. Это дает пищу для серьезной полемики о романе в ХХI веке. Мои самые короткие в мире романы были запрещены в советское время, книга «Микророманы» вышла в Нью-Йорке в 1991 году. На Западе опубликовал я и теорию микроромана. Очень рад, что сейчас другие писатели в этом жанре пробуют себя в России. В течение пятнадцати лет три мои книги о новом понимании Пушкина и других писателей: «Русские мифы», трилогия «Узник России» («Изгнанник самовольный», «Досье беглеца» и «Смерть изгоя»), а также «Дуэль с пушкинистами» опубликованы частями и многими книгами в сотне изданий по всему миру. Мой реальный Пушкин без полуторастолетнего грима интересен славистам, которым представляется устаревшим официальный советский бронзовый кумир.
— Как вы относитесь к тем многочисленным отрицательным, а подчас злым рецензиям в российской прессе, которыми встречают ваши книги?
— Нет пророка в своем отечестве. В советское время данного автора перестали печатать после статьи в «Известиях», обвинявшей его в том, что у него нет подлинных героев труда. Когда в Лондоне вышла книга «Доносчик 001», по стране прокатилась волна статей, клеймивших клеветника на героя-пионера Павлика Морозова. Потом меня хотели судить за эту книгу, но СССР рухнул. А сегодня, спустя двадцать лет, десятки изданий пишут, что я первый и единственный, кто раскопал до дна эту позорную страницу истории нашей страны.
Пятнадцать лет назад мое эссе «Судьба Трифонова: хороший писатель в плохое время», опубликованное на Западе, вызвало шквал возмущения, потом и в России появились статьи о двоемыслии Симонова, Гайдара, Бродского, Нагибина, написанные по моей схеме. Сегодня у российской критики даже в толстых журналах цвет желтый. Конечно, грустно читать откровенно эпатажные, а то и просто злобные сочинения о себе. В целом процесс проходит через два этапа. Сперва заявить публике, что ничего нового в моих трудах нет, а потом в других статьях выдать мои мысли за свои без ссылки на первоисточник. Своеобразная перестройка.
Особенно отличаются профессионалы из Пушкинского Дома после моих выступлений о кризисе пушкинистики. Положите рядом мои страницы и то, что они сейчас об этом публикуют. Да и шире... Режиссер А.Сокуров в фильме «Русский ковчег» за свой выдал сюжет из моего романа «Ангелы на кончике иглы»: мистическое появление маркиза де Кюстина в России нашего времени. Теперь это не стыдно. Но и тут есть просветы. В Ульяновске выпущен обширнейший библиографический указатель, знакомящий российского читателя с тем, что мною опубликовано по миру.
— Чем американская молодежь отличается от ее российских сверстников? Каково сегодня отношение к книге и литературе в Америке?
— Они очень похожи. И ленивые, и целеустремленные одинаковы. Американцы раньше перестают рассчитывать на родителей и спешат сами заработать деньги на автомобиль, учебу и жилье. От всех слышу и сам вижу: нынешнее поколение не читает, студенты кряхтя и по диагонали отрабатывают обязательный минимум литературы. Мне только что прислали социологическое обследование населения США, в котором отмечены следующие виды «культурных интересов»: театр, танцы, музыка, живопись, кино. А книги даже в опрос не попали. Как заметил сотрудник знаменитого литературного журнала «Нью-Йоркер», «Поэзия — прелестная штука, но до чего трудно ради нее приморозить к стулу одно место!» И вот парадокс: книжные магазины полны народу не только в Америке, не только в университетской деревне, где я живу, но и в Европе. Все возрасты сидят или лежат на полу возле полок с книгами и читают. Может, не хотят покупать? Так ведь в кассу очередь.
Я в молодежь верю — в Бога и в нее! Мой коллега, поэт, киношник и романист Пол Остер проделал недавно эксперимент. В Нью-Йорке, где люди озабочены выживанием, может быть, больше, чем где-либо еще, Остер объявил, что в субботу и воскресенье будет читать свой роман «Ночь предсказаний» — о болезни молодого писателя. Как известно, за час вслух можно одолеть, примерно, страниц 25. Роман продается в соседних магазинах, можно купить. Цена за билет и за книгу — одна, а публика заполнила зал до отказа. Объявили, что двести страниц рассчитаны на два вечера по четыре часа, — каждый час перерыв десять минут. Пятидесятилетний Остер читал тихим голосом, держа в руках книгу и не отрывая глаз от текста, почти бубнил. Никаких комментариев, ну, может, ответы на вопросы. На следующий день люди охотно пришли слушать продолжение и долго аплодировали в конце этому марафону. Устранюсь от комментария.
— На ваши курсы лекций «История пушкинистики» и «Теория прозы» в Калифорнийском университете студенты охотно записываются. Ваши коллеги в России часто сетуют на плохую посещаемость. В чем секрет интереса к русской литературе в американской студенческой среде?
— В России много великолепных преподавателей, может, больше, чем в Америке. Но там русская литература, так сказать, в повседневном пространстве, а здесь лакомство, которое нужно получить. Ностальгия по родному языку и культуре — факт в эмиграции несомненный. Надо делать карьеру, спешить получить специальность в микробиологии, телекоммуникациях или виноделии. А тянет в классы, где русский дух, где Русью пахнет. К тому же поступить в высшие школы бизнеса, юридическую или медицинскую легче, если у вас был гуманитарный уклон: там считают, что специалиста они и так сделают, но у входящего должна быть «культурная база». К тому же, творчески одаренные студенты хотят знать, как делается литература. Романист объяснит это лучше, чем кто-то другой, который учит по Карелу Чапеку: «Вы должны писать так, как писал бы я, если бы умел».
— Вы преподавали в Техасе экспериментальный курс «Основы писательского мастерства» и издали вместе со студентами книгу: сборник их творческих работ. Какие десять заповедей посоветовали бы начинающему литератору?
— Ну, если не шутить, а серьезно, то вот: Если можешь не жениться, не женись. Также и с сочинительством: сейчас столько возможностей у каждого заниматься интересными делами и не писать стихов.
Изречения вроде «землю попашет, попишет стихи» — не для нас. Уж если взялись, готовьтесь к пожизненному домашнему аресту.
Подмечайте черты знакомых и соседей и кладите это на бумагу, рискуя со знакомыми поссориться.
«В Париже я лично убедился, что он стоит на реке Сене». Как огня, бойтесь банальностей.
Остерегайтесь своей тотальной правоты. Оставьте щель для противоположного мнения.
Литература как музыка есть серьезная и легкая. Легкая продается в супермаркетах вместе с луком и картошкой. Легкую и делать легко: чего ни напишешь, все годится невзыскательному читателю. Поэтому не обольщайтесь.
Не чурайтесь журналистики и редакторской работы: школа жесткая, учит резать по-живому. А ничего нет лучше, чем быть самым строгим редактором самому себе.
Закаляйтесь на неудачах, зависти, особенно на брани критиков.
Никогда не считайте законченным написанное, даже если это было опубликовано много раз. Всегда есть что поправить, ибо нет предела совершенству. Неудачные фразы у классиков вроде «Слыхали ль вы за рощей глас ночной» — тому пример.
Не спешите печататься, чтобы потом не стыдиться сырых текстов. Но спешите писать. Не успев оглянуться, молодой писатель становится старым.
— Над чем вы сейчас работаете?
— Этот же вопрос мне задали недавно в женском литературном клубе в Сан-Франциско. В американском формате жизни тусовка весьма популярная. Участницы прочитали мой роман «Ангелы на кончике иглы» и за чашкой кофе обменивались мнениями. Пригласили автора. В конце одна пожилая леди задала тот же вопрос. Я объяснил, что пишу новый роман, в котором смешались история и современность. А подробнее не могу: если буду сочинять устно, потом неинтересно будет писать. «Скажите хоть название!» — потребовала дама. Я сказал: «Война и мир». «Молодой человек, — строго сказала она, — лучше назовите ваш роман «Мир и война». Я точно помню, что в Голливуде уже был фильм «Война и мир». В общем, я работаю сейчас над новым названием недописанного романа.
— Какие ваши новые книги увидит российский читатель в ближайшее время?
— В издательстве «Парад» — новая сатирическая книга прозы «Кайф в конце командировки», в Пскове — новое издание полемических эссе «Дуэль с пушкинистами», появится также сборник юмористических рассказов (некоторые печатались в «Лебеде»), называется он «Там — это вам не тут!».
— Какой бы вопрос хотел задать сам себе Юрий Ильич Дружников?
— Как увеличить сутки на два, а лучше на три часа?
Беседовал: Александр АНАНИЧЕВ
Дейвис, Калифорния, 2004
|
