Сейчас, когда “оранжевые революции” сотрясают постсоветское пространство, нам показалось полезным вспомнить события, происходившие 3-4 октября 1993 в Москве.
Евгений ЧИЖОВ, московский писатель великолепно описывает то, что происходило в те дни перед Останкинским телецентром. Дальше был обстрел из танковых орудий Белого Дома, победа Ельцина и Россия пошла по новому пути.
Глава “Штурм телецентра” взята из романа Евгения Чижова "Темное прошлое человека будущего”.
Теперь я лучше чем когда-либо понимал всегдашнее желание Некрича затеряться среди людей, смешаться с ними, раствори-ться в толпе. Меня радовало, что народу кругом становилось все больше. Мне было все равно куда идти, лишь бы рядом со мной были люди, с которыми я чувствовал себя в сравнительной безопасности. Я бы хотел, чтобы толпа стала еще гуще, чтобы мы все сжались плечом к плечу. Разные люди двигались вокруг меня в быстро наступающих сумерках в одном направлении, точно их всех гнал в спину общий ветер, старые и молодые, мужчины, женщины, подростки. Шли обнявшись пары, иногда замедляя шаг, чтобы поцеловаться на ходу, шли с детьми, шли с сумками и авоськами, точно отойдя из очереди в магазине, шли не торопясь, но и не медленно, в одиночку и компаниями, без сомнения, зная цель движения, но все же как будто гуляя. У торгующих спиртным ла-рьков выстраивались очереди, покупатели набирали водки или пива и спешили догнать своих. Несколько совсем пьяных с болтающимися головами, выкрикивая невнятное, продвигались зигзагами в ту же сторону, что и остальные, влекомые единым течением толпы. Группы молодых парней обгоняли других, некоторые несли железные щиты, другие штыри арматуры, промелькнул подросток с топором и еще один с куском водосточной трубы. Несколько битком набитых автобусов обогнали нас, на них развевались темные в сумерках флаги. Затем мимо проехали бронетранспортеры с сидящими на броне солдатами, и бравый пенсионер прокричал им: «Смотрите, не стреляйте в народ!»
Когда уже почти совсем стемнело, миновав Останкинскую башню, вышли на площадь перед телецентром. Она была вся заполнена людьми, шатающимися в полутьме с места на место, переминающимися с ноги на ногу, не зная, что теперь делать и куда идти дальше. С заходом солнца стало прохладно. Потирающий руки, чтобы согреться, старик в коротком пиджаке сложил их рупором и что было сил закричал: «Ельцина под суд!» — потом огляделся кругом. Один за другим подъезжали грузовики, из них выпрыгивали люди в камуфляже с автоматами. Кто-то сильно ударил меня сзади по плечу, я обернулся, ожидая самого худшего. Это был Коля с пьяной косой улыбкой на показавшемся мне в свете фонаря покрытым потом лице, явно довольный тем, что меня встретил.
— И ты тут?! Деньги есть? Пошли шампанского купим!
— Купим, если ты мне скажешь, что здесь происходит.
— Ты что, с луны свалился?! Революция победила, наши взяли власть! Теперь все, свобода, Ельцину конец! Мусора по всему городу попрятались, как крысы! Я вот это своими руками у одного отнял!
Он показал мне резиновую милицейскую дубинку.
— Все войска на нашей стороне, дивизия Дзержинского перешла к Руцкому, мэрия взята! Я сейчас любому менту, если он мне на глаза попадется, могу в рожу плюнуть, и он только утрется, ничего мне не сделает. Потому что свобода! Ты хоть понимаешь, что это значит — свобода?! Нет, тому, кто не сидел, этого никогда не понять!
Колю распирало, его потное лицо сияло, от избытка чувств он обнял меня и потряс за плечи.
— Ты Толю с Некричем не видел? — спросил он.
— Они что, тоже здесь?
— Конечно, здесь! Весь народ здесь! Сейчас возьмем эфир и на всю страну скажем, что наша власть пришла!
Мы отправились искать Некрича и Толю, обходя группы ряженых казаков в портупеях и фуражках с кокардами, людей в касках и без, с автоматами, прутьями, железными щитами. Старик в коротком пиджаке, привстав на носки и вытягивая худую шею так, что едва не рвались тонкие старческие сухожилия, закричал в рупор ладоней: «Долой жидов Лужкова!» Человек пятнадцать от избытка энтузиазма, или чтобы согреться, или попросту спьяну толкали не заводящуюся поливальную машину. Толю я увидел напротив низкого темного здания технического цен-тра. Одной рукой он держал бутылку шампанского, отхлебывая прямо из горла, другой обнимал за плечи Некрича. Андрей, выглядевший рядом с ним еще более щуплым, чем был на самом деле, несмотря на заметную перекошенность в лице, время от времени решительно забирал бутылку у Толи и сам к ней прикладывался.
— А ведь мы его пришить должны! — сказал мне Толя, крепче прижимая к себе понимающе улыбнувшегося Некрича. — Слышишь, ты, — повернулся он к Андрею. — если б не такой день, мы бы тебя уже загасили. Но в праздник не хочется об тебя руки марать. Революцию нужно делать чистыми руками! А тебя мы судить будем, а не просто так. Новым нашим судом, по нашему закону!
Некрич как будто даже соглашался с тем, что говорилось, всем своим поведением выражая полную готовность предстать перед судом, раз он новый, революционный.
— Я знал, что ты тоже придешь! — сказал он, протягивая мне бутылку.
— Ты-то как здесь очутился?
— Я? Я с народом! — Он поглядел на Колю и Толю. — Да здравствует русский бунт! Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые!
— Ты что, тоже считаешь, что это революция?
— Конечно! Я же тебя предупреждал! Я же говорил, что со дня на день! И вот этот день настал. Музыка прорвалась! Слушайте музыку революции!
Он говорил что-то еще, но больше я не разобрал, потому что подросток с магнитофоном под мышкой врубил звук на полную мощность, и из динамика понеслось, заглушая все вокруг: «Мои мысли — мои скакуны... Эскадрон моих мыслей шальных...» Девка в короткой юбке с плоским лицом продавщицы продмага стала, закусив губу, рьяно танцевать на своих длинных скучных ногах, сильно мотая из стороны в сторону копной волос. Скоро парня заставили убавить громкость, чтобы услышать, что кричит в мегафон в направлении телецентра окруженный автоматчиками седой военный в бронежилете.
— Крысы, выходите! — доносился его голос с грузовика. — Вы окружены превосходящими силами противника. Ельцин вас предал! Каждому, кто выйдет добровольно, будет сохранено одно яйцо! Выходите, крысы! Сопротивление бесполезно. Даю вам три минуты на размышление. Потом мы откроем огонь на поражение!
— Сейчас начнется, — сказал Некрич, сделал большой глоток из бутылки и облизал мокрые, блестящие губы.
— Неужели стрелять будут? — спросила меня стоявшая рядом пожилая женщина в вязаной шапочке.
— Навряд ли. Помитингуют, как обычно, и разойдутся. — Присутствие и энтузиазм Некрича не давали мне при всем желании поверить в серьезность происходящего.
Два грузовика «Урал», проехав сквозь толпу, врезались в стеклянные двери телецентра. Дождь осколков со звоном посыпался вниз. Грузовики подали назад и стали раз за разом таранить прозрачные стены. Отражавшие свет фонарей большие стекла разламывались сразу на множество частей и, рушась на кабины машин, открывали неосвещенные помещения за собой. Из телецентра вышел солдат с автоматом, его лицо казалось маленьким под большой каской, рот увеличенным от крика: «Люди, назад! Убью! Всем назад!» Толпа подалась от стен, ее возвратное движение дошло до нас. Коля поднес бутылку ко рту и, запрокинув голову, стал торопливо допивать шампанское, точно боялся, что не успеет. Напротив разгромленного входа возник человек с гранатометом. Раздался такой грохот, что у меня заложило уши, и я перестал слышать.
В беззвучии я видел, как люди попадали на асфальт, и упал сам. Ослепительная вспышка взрыва осветила все вокруг. Большинство лежало неподвижно, некоторые отваживались приподнять голову, другие беспомощно прикрывали ее руками. Впереди кто-то, видимо, раненый, перекатывался, поджав колени к животу, с бока на спину и обратно. Некрич распластался рядом со мной, мне было видно его скривившееся лицо. Щурясь одним глазом, он прижимался ухом к асфальту, точно пытался расслышать в тишине свое секретное метро под землей. Губы женщины в вязаной шапочке, лежавшей следом за Некричем, шевелились бесшумно и быстро, отдельно от застывшего лица. С другой стороны полный мужчина смотрел на меня совершенно бессмысленнымостановившимся взглядом, рот его был глупо приоткрыт. Когда ко мне вернулся слух, я услышал, что он почти беспрерывно громко и однообразно стонет. Одновременно стали слыш-ны истошные крики нечеловеческими голосами и автоматная стре-льба спереди и сзади. Пожилая женщина в шапочке молилась.
Асфальт был не холодным, а если сильно прижаться к нему щекой, можно было даже почувствовать остатки накопленного им за солнечный день тепла. Фонари ярко освещали его (и нас на нем), так что я мог разглядывать начинающуюся неподалеку от моего глаза трещину, соединяющую меня с раненым слева.
Некрич дотянулся до меня, нашел мою руку и пожал ее. Это означало, наверное, что мы с ним теперь крещенные огнем боевые товарищи. Как ни глупо, но на меня его рукопожатие подействовало, как бы давая зарок, что мы выберемся из этой кровавой свистопляски.
Худой старик ползал на четвереньках между лежащими, ища на ощупь потерянные очки. Вокруг свистели пули, но он их, наверное, не слышал. Время от времени кто-нибудь пригибал его голову к земле, тогда он выжидал несколько минут и снова принимался за свой безнадежный поиск, поднимая иногда вверх напряженное невидящее лицо с дрожащими веками. Наконец кто-то нашел его очки и протянул ему. Он торопливо надел их, но ничего не увидел: оба стекла были раздавлены. Ощупав оправу и убедившись, что она пустая, старик упал ничком, закрыл глаза и больше не шевелился, только жевал голубыми губами, дожидаясь смерти.
Позади нас был каменный борт подземного перехода, за которым можно было бы укрыться, если б удалось до него добраться. «Эй, подсоби-ка», — попросил меня один из двух мужчин, пытавшихся поднять ближнего ко мне раненого. Может, если увидят, что мы несем раненого, по нам не станут стрелять? Полный мужик оказался страшно тяжелым, он не хотел отрываться от земли, мычал и мотал головой. Свитер его под моими руками на плече и под мышкой был мокрым. Расчет на то, что не будут стрелять в несущих раненого, не оправдался: за несколько шагов до борта раздались автоматные очереди, и мы один за другим попадали на асфальт. Раненый грузно грохнулся лицом вниз и не застонал уже, а закряхтел. Он лежал плашмя громадной неподвижной тушей, издававшей прерывистое, иногда захлебывающееся рычание. «Я с вами, я помогу». Некрич подполз сзади и взялся обеими руками за большую ногу. Едва мы поднялись во второй раз, как несший тело за правое плечо упал, и оно рухнуло снова, увлекая нас за собой своей тяжестью. Упавший был невредим, просто споткнулся. Раненый повернул ко мне разбитое толстое лицо и, глядя мутными пьяными глазами, выматерил меня. У меня возникло отчетливое желание бросить его здесь и налегке миновать остающиеся до борта считанные метры. Но, словно прикованные к этой туше, мы подняли ее снова и все вместе кое-как доволокли до укрытия.
В подземном переходе было уже множество народу, среди прочих и Коля с Толей. Приносили и клали на каменный пол новых раненых, здесь же их перевязывали. Некоторые громко стонали, другие лежали молча с белыми лицами, в набухших от крови бинтах. Один мужчина скреб ногтями по неровному асфальтовому полу и судорожно раскрывал рот, как будто кричал, но не издавал ни звука: голос его был раздавлен болью. Пожилая женщина в вязаной шапочке вытирала раненым пот со лба, поправляла бинты и пела: «Царице моя преблагая, надеждо моя, Богородице, приятилище сирых и странных предстательнице...» Стрельба не утихала, в редких паузах становились слышны крики «Скорую!» с площади, темным рваным пламенем запылал угол телецентра.
— Не дрейфь! — сказал мне бодрый старичок, любопытно высовывавший рядом со мной свою лысую голову из-за борта и быстро прячущийся назад. — Это еще что... На Курской дуге похлеще было... Там нас фашист всерьез гасил. А это так, игрушки...
Труп с завернутой за спину рукой лежал лицом вниз с внешней стороны борта. Когда стреляли трассирующими, видно было, как пули попадают в него снова и снова. Коля протянул мне где-то раздобытую водочную четвертинку, я хотел взять и только тут заметил, что обе руки у меня в крови. Она принадлежала, наверное, тому раненому, которого мы тащили. Я постарался вытереть руки об одежду, но кровь уже въелась в ладони и не оттиралась.
Толя допил водку и от бессилия и безвыходного бешенства швырнул с размаху пустую бутылку в направлении телецентра. Раздался стеклянный звон и длинная автоматная очередь в ответ. Пули застучали о борт перехода, сразу показавшийся слишком низким, до смешного ненадежным укрытием.
— С-с-суки, — процедил Толя сквозь сжатые губы, криво улыбаясь от бешенства. — Я б им зубами горло перервал, если б только до них добраться! Это ж надо было быть таким дураком, чтобы прийти сюда без ствола! Это ж... — Ему не хватило слов, и он с силой ударил кулаком по кафельной стене.
Когда с другого конца перехода появился казак с автоматом, Коля и Толя кинулись к нему: где достать оружие?
— Идем со мной, — сказал казак с усами и бородкой под Николая Второго. — Получите. Сейчас будем проводить рекогносцировку.
— Мы им дадим проссаться! — говорили, уходя, Коля и Толя. — Мы их насмерть умоем!
На площади загорелся брошенный грузовик, за ним вспыхнул автобус. Бронетранспортер на большой скорости пронесся мимо телецентра, врезался в автобус, смял его и поехал в обратном направлении, паля наугад во все стороны. Прошло, наверное, совсем немного времени с тех пор как мы укрылись в переходе, но происходящее кругом — стоны, стрельба, непонятная езда бэтээров взад-вперед по площади — уже стало привычным, само собой разумеющимся, так что казалось, что так будет теперь всегда и ничего другого кроме огня, крови и бессмысленной смерти больше не будет. Пять бронетранспортеров пронеслись мимо нашего укрытия, развернулись и выстроились полукругом у входа в телецентр. Стало очевидно, что на стороне защитников явный перевес сил. Нападавшие, рассыпавшись по площади, стреляли все реже, понемногу оттягиваясь, в боковую улицу. Из перехода люди выскакивали по одному и, на всякий случай согнувшись, хотя по ним не стреляли, перебегали опасное пространство. Мы с Некричем дождались очередного промежутка тишины и один за другим — сначала он, потом я — миновали простреливаемый участок. Едва мы достигли места, куда пули, по-видимому, не долетали, потому что там, попивая пиво и комментируя происходящее, стояли зрители и болельщики, как пальба вспыхнула с новой силой. «Это из пулемета с крыши бьют, — комментировал окружающим гордый своей осведомленностью долговязый подросток. — А теперь из крупнокалиберной жарят». Посреди фразы он вдруг нагнулся, сделал подламывающийся шаг вперед и упал на землю, прижимая руки и колени к животу, как взявший в падении сложный мяч вратарь, лежащий замерев, не веря своей удаче. Зрители поспешно отошли на несколько десятков метров дальше, подросток остался там, где упал.
Некрич потащил меня по длинной улице, освещенной отсветами пламени от горящего здания телецентра. Ноги не хотели идти, я спотыкался на ровном месте. Пролетевший березовый лист чиркнул меня по щеке. Подул ветер, и воздух наполнился темным листопадом. «Подожди». Я остановился, прислонился к фонарному столбу и закрыл глаза. Невесомый шелест листьев заполнял паузы между выстрелами. Я вытер ладонью потное лицо и, надавив на веки пальцами, увидел под ними высокие деревья с листвой сияюще-белой, как на негативе, кипящей и осыпающейся на ветру. Густые стаи белых или, может быть, бесцветных, из одного света состоящих листьев парили в пахнущем гарью воздухе, кувыркались, закручивались воронками, садились, как ручные птицы, на плечи. Снежный листопад накрывал все вокруг, ложился на мертвые тела, на кровавые лужи, кружился слепящими вихрями, переполнял слитным шумом слух, рассеивался, не кончался...
Москва, октябрь 1994 года
Евгений ЧИЖОВ
|
