Свою автобиографическую книгу "Упразнённый театр. Семейная хроника" (Москва, 1995 г.) Булат Окуджава начинает такими словами: "В середине прошлого века Павел Перемушев, отслужив солдатиком свои двадцать пять лет, появился в Грузии, в Кутаисе, получил участок земли за службу, построил дом и принялся портняжить. Кто он был - то ли исконный русак, то ли мордвин, то ли еврей из кантонистов* - сведений не сохранилось, дагерротипов тоже".
Выходит, Булат Шалвович не исключал того, что его прадед был по происхождению евреем.
Павел Перемушев женился на грузинке Саломее Медзмариашвили. Их старшая дочь Елизавета вышла замуж за Степана Окуджаву и родила восьмерых детей. Один из них Шалва, отец поэта, женился на армянке Ашхен. Следовательно, в жилах Булата Окуджавы, кроме грузинской и армянской, вероятно, текла и еврейская кровь. И заявить об этом открыто в России - надо было обладать мужеством.
Господа антисемиты должны грысть свои локти: не только у Александра Пушкина и Афанасия Фета были, возможно, еврейские корни, но вот и у Булата Окуджавы тоже (кстати Владимир Высоцкий - вообще еврей по отцовской линии: "...Гены гетто живут во мне...").
Булат Шалвович Окуджава родился и большую часть своей жизни прожил в Москве. Его все считали грузином. Он же ощущал себя просто русским поэтом и писателем и при этом не был равнодушным к судьбе евреев, сочувствовал их обидам.
Он презирал антисемитов.
Об этом он говорил, например, в относительно недавнем интервью русскому радио в Нью-Йорке. Это проявилось и в бытность его работы в 50-е годы в издательстве "Молодая Гвардия". Он ведал переводами стихов поэтов народов СССР на русский язык. Окуджава ушёл из этого молодёжного издательства, где его упрекали за то, что в списке переводчиков, которым он давал работу, были в основном русские поэты-евреи. Теперь их знают все любители поэзии и не только они. Это Юрий Левитанский, Давид Самойлов, Юлий Даниэль, Анатолий Найман. Ему было тогда сказано: "У нас русское издательство... Нужна пропорция...".
А история с публикацией в "Литературной газете" стихотворения Евгения Евтушенко "Бабий Яр". В то время поэзией здесь ведал как раз Булат Шалвович. После возникшего конфликта руководства газеты с партийными властями Окуджава навсегда покинул службу, уйдя на вольные хлеба.
Любая нетерпимость, поиск врага вызывали протест поэта. В одном из своих стихотворений, например, он, обращаясь к жаждущим враждовать и ненавидеть, предлагал каждому из них осудить прежде всего "себя самого", научиться "сначала себе самому не прощать ни единой промашки" и побеждать врага "не в другом, а в себе".
Эмиграция евреев, а по-существу исход их из отечества, не оставила его равнодушным.
Под крики толпы угрожающей,
Храпящей и стонущей вслед,
Последний еврей уезжающей
Погасит на станции свет.
Потоки проклятий и ругани
Худою рукою стряхнет,
И медленно профиль испуганный
За тёмным стеклом проплывёт.
Как будто из недр человечества
Глядит на минувшее он...
И катится мимо отечества
Последний зелёный вагон.
Весь мир, наши судьбы тасующий,
Гудит средь лесов и морей...
Еврей, о России тоскующий,
На совести горькой моей.
(стихотворение посвящено О. и Ю. Понаровским )
Какие чувства испытывает еврей-эмигрант, приехавший навестить оставшихся на родине родных и друзей, и какова она эта родина теперь?
Булат Шалвович в конце стихотворения, посвящённого Льву Люкимсону, приглашает его пройтись по Безбожному переулку Москвы и вглядеться в знакомые лица. Но сначала он пишет:
Из Австралии Лёва в Москву прилетел,
До сестры на машине дожал.
Из окошка такси на Москву погдядел:
Холодок по спине пробежал.
Нынче лик у Москвы ну не то чтоб жесток -
Не стреляет, в баранку не гнёт.
Вдруг возьмёт да и спросит: "Боишься, жидок," -
И с усмешкою вслед подмигнёт...
Проявления антисемитизма многолики. Однажды, ещё в начале перестройки, один провинциальный российский дирижёр похвастался проверяющей комиссиии министерства культуры, что у него в оркестре уже нет ни одного еврея. На что получил такой ответ: "Это было слышно, когда ваш симфонический оркестр играл".
Будучи очень музыкальным, Булат Окуджава высоко ценил еврейскую задушевность и музыкальность.
Над площадью базарною
Вечерний дым разлит.
Мелодией азартною
Весь город с толку сбит.
Еврей скрипит на скрипочке
О собственной судьбе,
И я тянусь на цыпочки
И плачу о себе...
Хорошо понимая и чувствуя специфику исполнения еврейским музыкантом, Окуджава добавляет: "Какое милосердие являет каждый звук, а каково усердие лица, души и рук, как плавно, по-хорошему из тьмы исходит свет, да вот беда от прошлого никак спасенья нет".
Когда-то Есенин сетовал на то, что его стихи читают одни еврейские девушки. Евреи Советского Союза страстно полюбили грузина Окуджаву и разнесли эту любовь по всему миру. Например, в Израиле прошло по крайней мере уже три Международных Фестиваля его памяти. Поэт очень любил эту страну, ездил туда, любил встречаться там с друзьями. Однажды он застал большой снегопад в Иерусалиме, где "небо близко", и написал об этом тёплые, проникновенные строки:
В Иерусалиме первый снег.
Побелели улочки крутые.
Зонтики распахнуты у всех
красные и светло-голубые.
Наша жизнь разбита попалам,
Да напрасно счёт вести обидам.
Всё сполна воздастся по делам
Грустным и счастливым и забытым.
И когда ударит главный час
И начнётся наших душ поверка,
Лишь бы только ни в одном из нас
Прожитое нами не померкло...
В другой раз он вспомнил своего тель-авивского друга, бывшего москвича, у которого "кипа, с темечка слетая, не приручена пока... Перед ним - Земля Святая, а другая далека".
Мне неизвестно, пел ли Окуджава свои "еврейские" стихи, были ли у него написаны соответствующие песни. Я же не мог не подобрать здесь, в Америке, в эмиграции, свои мелодии на почти все приведённые здесь стихи и пою их как бы от его имени. Творчество Булата Окуджавы, его неповторимый голос попали в мою душу ещё в 60-е годы ушедшего века и застряли в ней навсегда.
Года те уж стали историей,
Но вечна с тем голосом связь.
Наверное, не по теории
Свобода с него началась.
* Институт кантонистов просуществовал в царской России 130 лет, вплоть до 1856 года. С 1827 года в кантонсты забирали еврейских мальчиков с 12 лет (иногда и раньше).
Военная служба засчитывалась с 18 лет и продолжалась 25 лет. Как правило, дети больше никогда не видели своих родителей, тем более что их сразу отправляли подальше от родных мест. Мальчиков наси-льно обращали в православную веру и присваивали русские имена, чаще имена крестных отцов. Были случаи, когда такие дети попадали даже в Персию. Там им присваивали персидские имена. Так возникла, например, фамилия Сапгир.
Юлий ЗЫСЛИН
По материалам Вашингтонского музея русской поэзии
|
