Приступил к своим обязанностям Собственный корреспондент “Русской Америки NY” во Франции Анатолий ЛИВРИ.
Анатолий Ливри родился в 1972 году в Москве. С 1991 года живёт во Франции и Швейцарии.
Его литературные произведения и научные работы публиковались по-русски и по-французски во Франции, России, Германии, Канаде, Англии, Южной Африке.
Лауреат литературных премий "Серебряная Литера" (2005) и "Эврика " (2006).
Преподавал в Сорбонне.
Во время забастовок Франция более чем когда-либо напоминает государство, разрываемое гражданской войной: обoжжёные каркасы парижских автомобилей, далёкие выстрелы, разгромленные лавки, этнические банды, перебегающие от одного подъезда к другому, толпы дегенеративных мещан-автохтонов и их длинноволосых отпрысков, издали похожих на двуногих существ, однажды встреченных Гулливером в Гуигнмии, полицейский кордон вокруг Сорбонны, из-за которого не пройти к дому, где некогда жил Мандельштам. А недавно, в Лувре, на подоконнике, брошенный забастовавшими реставраторами, вдали от видеокамер наблюдения, сидел на четверть выбеленный одноухий египетский кот времён XIX-oй династии и смотрел на миттерановы пирамиды – таким грустным взором, что мне подумалось: «A не приютить ли мне его?» Уверен, что ни один из частично бастовавших охранников не воспрепятствовал бы моему сострадательному поступку.
Бродить так с кастетом в кармане по полупустому, солнечному, гулкоотзывчивому городу – сущее удовольствие, – в особенности, по пустынному острову Сите, где, около дворца правосудия с опереточным жандармом у входа, наполеоновскими вензелями и безносой мужеподобной Фемидой на фасаде, замерло, поднявши львиную лапу над позабытыми забастовщиками щипцами, шестикрылое чудище.
Думается легко, да и почему бы не задуматься, например о том, какое будущее ожидает Францию, и, возможно всю западную часть моего континента вместе с ней?
Что заставляет страдать Францию помимо застарелой и давно ставшей хронической болезни европейца, заключающейся в довольно-таки шизофренически упорном убеждении в «добродетели человека»: в оптимистическом желании не признавать, что «человек» этот – «дурен» настолько, что ему постоянно необходим моложавый костлявый пророк (пророк также «медиатизированный», т.е. по возможности совершивший несколько чародейств, но не здесь, а где-нибудь подальше отсюда!), которого он, «человек добродетельный», с наиестественнейшим восторгом, прибивает к кресту, садиться к его подножью, и по-пёсьи высунувши язык, ждёт либо смерти распятого, либо очередного чуда?
Но чудес не происходит. Пророк умирает. А «человек» с сознанием выполненного долга направляется домой, ужинать, – как вот эти парижские демонстранты, свернувши свои изначально красные, но за последние четыре десятилетия изрядно порозовевшие знамёна.
Вера западного человека в «добродетель» обязывает его ещё и к «справедливости», – конечно, отнюдь не по отношению к самому себе (или себе подобным), но, – к дальнему, ибо было бы излишне эгоистично проявлять справедливость по отношению к тому, что сам этот европеец представляет в собственном сознании: былую «мощь» проявляющуюся в «насилии над дальними»! Себя же, – точнее «образ европейца пережившего Вторую Мировую Войну», – он не выносит. При одной лишь мысли, что ему, «добродетельному» сызнова прийдётся угнетать дальнего, да ещё и испытавать при этом некое подобие неизбежного наслаждения – приводит европейца в ужас. И оптимистический европеец уже не в силах избавить своё сознание от крепко сросшейся с ним «верой в добродетель человекa дaльнeгo», прямо пропорциональной его собственной фобии по отношению к самому себе.
Пригрешения свои, заключающиеся во вчерашнем неверии в «человеческую добродетель дaльнeгo», француз искупает тем, что приглашает на свою землю вчерашнего «угнетённого» – делая это вовсе не для самого «угнетённого», а для того, чтобы доказать самому себе установленное «равенство» между собой и вчерашним «угнетённым»: «равентсво между культурами», «равенство между традициями»…, так вербально – если проследить за декларациями европейской «элиты» – проявляется комплекс вины европейца перед своей бывшей мощью.
А под этим комплексом скрывается восполнение страсти к ощущению необходимой для всякого живого существа мощи, только в случае нашего современника – европейца, – не своей мощи, избави Боже! (о котором также не рекомендуется упоминать), но – мощи экзотической!
И не важно, что пришедшая извне мощь отказывается признавать предлагаемое ей равeнство. Ибо: человек дурен, или, если желаете, «не-само-усовершенствован», и пока он остаётся таким – назло всем оптимистическим мировоззрениям радетелей «прав человека», – пока он не установил наибольшую дистанцию между собой и «человеческим», ему всегда будет требоваться жертва, расчленение «козла отпущения», или, по крайней мере прибивание его к кресту.
Изложенное выше и объясняет причину того, что в обществе «равенства» властвует сильнейший, а не изысканнейший, как при другом, более приемлимом человеку политическом режиме. Правила поведения в обществе «равенства» устанавливает тот, кто имеет право проявлять силу, и насилие толпы, – или группы людей, выразителей страстей этой толпы, – над законом, является нормальным состоянием для западноевропейского общества «равенства».
В современной Франции право насилия над собой принадлежит «равным» – автохтонам. Что же до права насилия над «ближним», то во Франции им располагают «самые равные среди равных» – этнические ме-ньшинства, пришедшие к нам из Африки племена, большей час-тью мусульманского вероисповедения.
Проявление же самоненависти – впрыскивания яда в соб-ственный организм – является таким же необходимым этапом саморазрушения французской нации как и восхищение чуждой мощью.
А потому, будущее Франции будет состоять из перманентной смены – с одной стороны: самоненависти, проявляемой французом; сила же этой самоненависти прямо пропорциональна желанию француза отказаться от труда, прямо пропорциональна его страху перед авантюрой и боязнью риска, одним словом – необходимому французу (и европейцу) обездвиживанию, которое не может не сопровождаться «сном», нужным для того, чтобы не отдавать себе отчёта в этом обездвиживании (француз мечтает стать функционером – отсутствие контракта с работодателем является залогом непрерываемого сна!), – а с другой стороны: всё более мощными вспышками насилия представителей этноса, пришедшего с «юга», и ведомого «богом», отличающимся куда более совершенной боеспособностью, чем современная французкая «светская» бездуховность.
Смены обеих стадий – самобичивание коренных французов, их отказ от работы и этнические восстания – будут всё более и более учащаться. Отсутствие воли к движению первых, «равенство» вместе с комплексом вины будет тянуть французов ко всё более активному разрушению рамок своего существования, которыми на сегодняшний день является Пятая Республика.
Гражданские волнения, развязанные исламским меньшинством станут всё более и более кровопролитными. Их ненависть будет тройной: расовой, религиозной и «справедливой» – жаждущей отомстить потомкам «угнетателей» за угнетённых предков, то есть той формой ненависти, право на которую их обучили сами европейцы. А экономический кризис только ускорит эскалацию войны: можно сколько угодно облагать налогами грезящих автохтонов, но попробуйтека не выплатить этническим меньшинствам пособия, необходимого им на приобретение panem et circenses!
Так будет продолжаться до тех пор, пока гражданскую войну невозможно будет более скрывать. В один прекрасный момент её придётся назвать «ВОЙНОЙ», и, следовательно, обозначить противников.
Таким образом большая часть европейского идейного кризиса, – который Европа пытается преодолеть с тёмных времён, почему-то называемых «Эпохой Просвещения» – будет завершена. Ибо, несмотря на деградации последних восьмидесити лет, Франция ещё остаётся в сознании евразийца «той, которая управляет мыслью наций» – потоком, несущим в себе понятия добра и зла – так мощен был изначальный толчок, данный миру Францией Филиппа-Августа и Людовика XIV.
Недавняя иммиграция изменила этнографический пейзаж Западной Европы, а с ней и Франции необычайно! За последнюю треть века континент подвергся такому переселению народов, которого он не испытывал вот уже тридцать тысячилетий, когда «тропический человек», начал своё последнее восхождение к северным широтам от своих исконных земель.
Именно благодаря новому людскому потоку устремлённому с «юга» на север можно сызнова, и впервые за последние шесть десятилетий, употребить термин Морраса «божественный сюрприз» в отношении внутриевропейской и внутрифранцузской политики. Воинст-венный этнос, вовсе не однородный по своей композиции, но объединённый единой волей – не-приятием государства, изжившего своего «бога» (духа) из системы управления «нацией» (телом), сам начал военные дей-ствия. А то, что бывшие «крестоносцы» (kroizi – так до сих пор называют французов в Саудовской Аравии) остракизировали своего «бога» прочь из Галлии, является лишь доказательством победы Аллаха, дающего право отнять у обезбоженных «неверных» «земли джихада».
Только на этот вирильный этнос, ведомый вирильным богом и остаётся возлагать надежду, что в конце концов война будет объявлена и именно французской стороной, которая очнётся от летаргии, как Брунгильда одного европейского мифа, известного своей оперной адаптацией, и, – возможно, – победит в этой войне.
Но лишь по окончании гражданско-этнической войны начнётся самая важная и наитруднейшая стадия предрекаемого мною процесса. Именно тогда необходимо будет доказать произошедшую революцию – в буквальном смысле этого слова: «возвращение к истокам» – европейского духа. Ни в коем случае нельзя будет дать слабинку, и снова, как после окончания Второй Мировой Войны, заговорить о «равенстве», о «правах на самоопредение» и проч. А ведь измождённый войной дух более всего будет жаждать успокоения, возврата в летаргическое состояние, грёз.
Но покамест, ещё рано говорить об этом. Слишком силён в европейце «сократический синдром», – ему нужна хорошая пощёчина, как та, которую не так давно получила бывшая интеллигенция бывшей советской империи (вместе с западными, бескультурными и подловатыми «интеллектуалами» «левого» толка), чтобы перестать смотреть на мир через розовые линзы демократических очков. До получения пощёчины это невозможно, и сейчас во Франции наблюдается тот же самый феномен, что и в последние годы существования СССР: последния вспышка идеологического насилия издыхающего режима, ужесточение террора жандармов «политкорректности», доходящий до медиатического линчевания того, кто осмеливается обойти недавние свободоненавистнические законы (предусматривающие уголовную ответственность за высказывание взглядов на политику Франции) и обращается к зарубежным средствам массовой информации для выражения суждений о внутрифранцузских проблемах. Так произошло недавно и с Аленом Финкелькротом. Так произошло с членом Французской Академии Элен Каррер Д'Энкос.
Так происходит сейчас и с автором данного пророчества о будущем Франции и Европы, совершённого 1-го апреля 2006 года.
Анатолий ЛИВРИ,
собственный корреспондент “Русской Америки NY” во Франции
Париж, апрель 2006 года
|
