Александр СЕНКЕВИЧ — известный российский поэт и прозаик, доктор филологических наук, автор поэтического сборника "Мерцающая тьма" и исторического романа "Елена Блаватская. Мистика судьбы".
* * *
Судьба до чего ж окаянна:
я опять у стихии в плену!
Сквозь тучную плоть океана
нельзя заглянуть в глубину.
Не станешь мудрее и проще,
когда, устремясь в некуда,
уйдешь под стеклянные толщи,
где донная сплющит вода.
Где в мраке тяжелом и плоском
меня не ударит волна,
и стану я сам отголоском
мертвяще-морочного сна.
Я буду, как пух на ладони,
среди этих водных лавин.
Зародыш, хранящийся в лоне
мерцающе-темных глубин.
Муза
За окном потоками струится
птичий гомон и зеленый гул.
К тем любовь сторицей возвратится,
кто тебе на верность присягнул.
Козьей шерстью выстилая ложе,
опрокинешь в Божескую тишь.
Голосом, застенчивым до дрожи,
душу изведешь и истомишь.
Губы пересмякшие, сухие
облизнешь горячим языком.
И сорвется с привязи стихия,
та, с которой будто незнаком.
Заиграют радужные пятна,-
это солнце вломится в альков.
Жизнь моя темна и непонятна,
как во мраке танец светляков.
Ты моя и не моя, но все же
за тобой иду я, как слепой.
Лучше быть одним на бездорожье,
чем смешаться с праздною толпой.
Фантасмагория
Кате Володиной (Лулу)
В твоем саду Гоморра и Содом:
взбесились блошки, бабочки, букашки.
Кто пьет, смакуя, Ballantine`s со льдом,
кто хлещет водку из походной фляжки.
Хозяйка - ты. Устроила прием
для живности. Под разноцветным тентом.
Как жук упился дармовым абсентом,
ни рассказать, ни описать пером.
Там соблазнял усами таракан,
перепугав до нервной дрожи мошек.
И там, спасаясь от приблудных кошек,
сороконожки плюхнулись в стакан.
Разнообразных тварей кутерьма
в моих глазах двоилась и рябила.
Из тьмы ветвей выскакивали рыла,
казалось - миг, и я сойду с ума.
А ты смеялась, бедная Лулу,
и танцевала, наперед не зная,
что замышляет вся братва лесная
тебя подать, как сладкое, к столу.
Двойник
Кто глядит в упор из зазеркалья
темным и размытым двойником?
Выскочка, проныра и каналья,
он со мной встречается тайком.
Он не первый, но и не последний,
кто меня тревожит и томит.
До чего ж его безумны бредни,
полные надуманных обид.
До чего же он непроницаем,
у него не кожа, а броня.
Он идет, как будто смрад с окраин,
внешне весь похожий на меня.
Им одним исхожен и истоптан
новый путь, свернувший на межу.
Он продаст и в розницу, и оптом
все, чем я на свете дорожу.
Он всегда при деле и при тайне.
И меняя множество имен,
он во мне, как смутное преданье
самых давних и глухих времен.
* * *
Вы мне опять безбожно врали,
срезая с груши кожуру.
Колокола церквей увяли,
как колокольчики в жару.
Гул с островерхих колоколен
прошел беззвучно надо мной.
Мой дух, который слаб и болен,
теряя свет, сошелся с тьмой.
А я без истины и веры
меж небом и землей завис,
где тупорылые химеры
с тяжелых крыш срывались вниз.
Собрату по перу
Евгению Рейну
Качает жизнь то вверх, то вниз
и накрывает мглой.
Мое сознанье - компромисс
меж небом и землей.
Ты сочиняешь, я творю,
не окунаясь в ложь,
и не живу по букварю,
как ты давно живешь.
Меня, как больно ни когти,
я боль перемогу…
А в остальном я, как и ты,
и рухну набегу.
Со стороны мы - близнецы,
нас трудно различить.
Нам вместе связывать концы
и нить одну сучить.
И из одной нам кружки пить,
жить мудростью одной:
"Кто ангелом пытался быть,
закончил сатаной!"
С тобой войдем в один поток.
Я - первый, ты - за мной.
Небесный скрестится уток
с основою земной.
Придется брать, что Бог подаст.
За мрачной пеленой
у всех существ другой окрас
и мир совсем иной.
Как только попадем туда,
накроют с головой
животворящая вода
и вихрь огневой.
А кто заявится на Суд
в обличии двойном,
тот разобьется, как сосуд
со вспененным вином.
Тот упадет, как снежный ком,
в кипящий жаром ад.
И прогремит небесный гром,
и трубы вострубят.
Размышления у ворот резиденции
Далай-Ламы в Дхармсале (Индия)
Себя в себе самом легко уничтожая,
зачем мне фимиам и приторный елей?
Блаженны будут те, кому страна чужая
земли своих отцов желанней и теплей.
С ума бы не сойти, а ставши вольной птицей
себе бы подчинить все небо целиком.
Благословенны те, кто вдоволь смог напиться
бесстрастным, неродным, колючим языком.
Обычаи свои забыв до безобразья,
иду, куда ведет беспутная стезя,
иду, как чумовой, ища в пустейшей фразе
какой-то тайный смысл, который знать нельзя.
И жизнь, как сухарь, в одно мгновенье схрумкав,
пью золотистый чай из чашки голубой.
Везучи будут те, кто в хоре недоумков
свой голос сохранят, останутся собой.
* * *
Вильяму Бруи
Мне шепчет на ухо Венера,
фырчит зловещая звезда,
что иссякает в людях вера,
и люди мчатся в никуда.
Их на пути сметают сели,
а кто твердил: "Мы не рабы"
легли в ледовые постели
в неосвещенные гробы.
А на того, кто жив остался,
платок накинув на роток,
летит, как парусник по галсу,
все подминающий каток.
И как нам выскользнуть, друг милый,
из-под железного катка?
От колыбели до могилы
тропинка жизни коротка.
Александр СЕНКЕВИЧ
|
