... мы с Вами не будем жить, мы будем ходить. Уходить с утра и возвращаться вечером — обратно.
Мы все время будем отсутствовать. Нас нигде не будет, мы будем ВЕЗДЕ.
(Из письма Марины ЦВЕТАЕВОЙ)
«Послушайте, еще меня любите...», – написала Марина Цветаева в одном из своих самых известных стихотворений.
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
Тогда, в двадцать лет она бережно сложила свой портрет из черт, достойных восхищения и любви, – она как бы смотрела на себя со стороны и, кажется, собой любовалась. И вправду была умна, талантлива, светла и хороша собой. Но тема юности и красоты у Цветаевой, даже если речь идет о ней самой, неразрывно связана с трагедией. Таковы начало и конец стихотворения, а в финале строки: «Послушайте, еще меня любите за то, что я умру». Видно, она и сама потрясена этой ужасной мыслью, но еще нелепей ей представляется открывшаяся истина о том, что она, так во всем непохожая на других, когда-нибудь, как все, умрет.
Стихи эти простые, трогательные, очень девические и немного капризные. Возможно поэтому, несмотря на трагичность установки, их знают и даже с легкой руки бесстрашной Пугачевой поют. В них о будущей Марине Цветаевой - поэте-пророке – по-настоящему заявляет, пожалуй, только последняя строфа. Интересно, что стихотворение построено так, как традиционно формируется предложение на русском языке – самое важное в нем располагают в конце и таким образом акцентируют. И все же, это прежде всего стихи о любви.
Но к кому обращалась Марина Ивановна с просьбой ее любить?
К современникам? Но для них вовсе и не нужно было так подробно себя описывать – они, семья, друзья - видели и знали живую молодую Марину и уже ее любили. А тут так странно сказано: «К вам обращаюсь с требованьем веры и с просьбой о любви?» Чтобы Цветаева да просила, даже требовала любви и веры - такого случая не описал ни один из ее биографов. Наоборот, все рассказывают о ее необъяснимой тяге к разрывам и прежде всего с теми, к кому ею же были написаны десятки страстных писем. В них она пробовала объяснить друзьям и возлюбленным невозможность для нее общего быта с любимым человеком: «Как жить с душой в квартире?». Любовь, освобожденная от совместного проживания, осталась в ее переписке, в чудесных диалогах с Пастернаком, Рильке, Гронским. Случилась действительно знаменитая «небесная арка», с обеих сторон которой были отосланы сотни писем с гениальными стихами и словами нежности. Конверты с уникальной эпистолярной прозой мчались навстречу друг другу. Эта воздушная переписка, в центре которой была Марина Цветаева, навсегда осталась важным событием в истории русской культуры и, без преувеличения, уникальным в истории человеческих отношений.
А от семьи, родных, живших с нею под одной крышей, за которых жизнь бы отдала (и отдала!), от близких-ближайших она всегда стремилась «прочь».
В огромном городе моем - ночь.
Из дома сонного иду – прочь.
И люди думают: жена, дочь, -
А я запомнила одно: ночь.
«Прочь» - в ее письмах и стихах частое слово. Прочь – это не из одного дома в другой, это освобождение «от дневных уз», обязанностей и обязательств перед семьей, которой она преданно служила днем, - свобода, какая бывает только ночью.
Что-то похожее описал Булгаков в ночном полете Маргариты.
В одном из писем к подруге Цветаева жалуется, что ей не нравится дом, который снимала тогда ее семья, потому что хозяйка обязательно на ночь запирает дверь. Марине Ивановне это было невыносимо, хотя вряд ли она в действительности ночью выходила из дома.Здесь другое: запертая дверь как жесткий сигнал несвободы.
Но к кому же она тогда обращалась с просьбой о любви в юных своих стихах? Даже в 20 лет ее слова были адресованы не тем, кто был рядом, и не тем, кто жил с нею в одно время на расстоянии пути письма. «К вам обращаюсь...» - за формой «вы» нет и намека на какое-то имя, или множество. Возможно, это обращение к кому-то неизвестному, предполагаемому, предчувствуемому собеседнику. Такая мысль много раз возникает в ее ранних стихах:
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти – слепоты куриной
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь – могила,
Что я появлюсь, грозя...
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились...
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, –
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли...
– И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
3 мая 1913
Кто мог оказаться тем прохожим из будущего? Только поэт, потому что он, по словам Цветаевой, похож на нее. Ему нельзя отослать письмо уже сейчас, как Пастернаку или Рильке. И Цветаева пишет эти стихи, словно отправляет письмо со своим портретом, «с требованьем веры и с просьбой о любви» - письмо Поэту грядущего времени.
20 лет прошло после смерти Марины Цветаевой, когда Анна Ахматова впервые увидела Иосифа Бродского. У нее тогда появились четверо молодых друзей-литераторов, которые потом, словно евангелисты о Христе, описывали свои встречи с Анной Андреевной. Из всех Ахматова безоошибочно выделила Иосифа Бродского, поэта, отмеченного Богом. Бродский любил ее и, возможно, у него все сложилась бы иначе, не случись встречи с Ахматовой. Но это другая тема.
Еще через 20 лет Бродский в своей Нобелевской лекции сказал, что здесь должны были бы вручать премию не ему, а четырем другим великим поэтам и назвал Ахматову, Пастернака, Мандельштама и Цветаеву. Ему необходимо было тогда произнести с мировой трибуны и во всеуслышанье имена этих русских поэтов – гениев и мучеников. Из тех четверых по духу Марина Цветаева была Бродскому ближе всех. Он почему-то никогда не говорил о стихах Ахматовой, редко и только в ответах на вопросы высказывался о Мандельштаме. О Марине Цветаевой Бродский говорил и писал много, посвятил ей несколько больших эссе. Есть целая книга «Бродский о Цветаевой». О ней и ее стихах он много размышлял, постоянно вслушивался в ее мысль, в ее звук. Он назвал Цветаеву самым крупным поэтом XX столетия. «Я попробовала уточнить, - пишет известный биограф Цветаевой Ирма Кудрова:
- Среди русских поэтов? Он повторил, раздражаясь:
- Среди поэтов XX века.
Его раздражительность была малоприятна, но мне очень уж хотелось знать его мнение без путаниц и недомолвок, и я продолжала уточнять:
- А Рильке?
И еще назвала чье-то имя, сейчас уже не помню - чье. Бродский повторил, сердясь все более:
- Крупнее Цветаевой в нашем столетии нет поэта».
Так случилось, что Цветаева и Бродский жили одновременно на свете только один год: Бродский родился в 1940-ом, а в 41-ом умерла Марина Цветаева. Расстояние между ними казалось вечным, а встреча еще бесперспективнее, чем в ее стихах Пастернаку:
Расстояние: версты, мили...
Нас расставили, рассадили,
Чтобы тихо себя вели,
По двум разным концам земли.
Расстояние: версты, дали…
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это сплав
Вдохновений и сухожилий...
Не рассорили – раз-сорили,
Расслоили...
Стена, да ров.
Расселили нас, как орлов –
Заговорщиков: версты, дали...
Не расстроили – растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас, как сирот.
Который уж, ну который – март?!
Разбили нас, как колоду карт!
И все же поэт Иосиф Бродский осуществил встречу с Мариной Цветаевой, встречу, казалось бы, немыслимую. Бродский, он ведь тот, на нее «похожий», во всем, что писал и говорил о ней и ее стихах, практически беседовал с Цветаевой. «Когда умрем, будем говорить молча», - написала когда-то Цветаева. Так что, может быть, длится этот разговор поэтов и сейчас, только неслышный уже.
Эмилия ОБУХОВА,
Ванкувер, Канада
для “Русской Америки, NY”
|
