В последнее время в России идёт пересмотр различных исторических событий, в том числе касающихся медицины. Сделаны попытки по-новому оценить, например, совместную сессию двух академий посвященных наследию выдающегося русского учёного академика И.П.Павлова. Иногда это делается, якобы, в связи с рассекречиванием некоторых документов. Но на самом деле это сводится к анализу «приглаженной» стенограммы этой сессии и отредактированных высказываний некоторых учёных. Думаю, что читателям будет интересно ознакомиться с заметками косвенного свидетеля тех событий.
В июне 1950 года на фоне различных репрессий была предпринята попытка разгрома советской медицинской науки. Для этого отделом науки ЦК КПСС была созвана совместная сессия Академии наук и Академии медицинских наук СССР. Эта объединённое многодневное заседание двух академий получило скромное наименование : “ Научная сессия, посвящённая пролемам физиологического учения академика И.П.Павлова.” О чём же конкретно шла речь? Как известно, Иван Петрович Павлов разработал учение о условных рефлексах. Эти рефлексы вырабатываются на основе безусловных (врождённых) рефлексов в течении жизни животных и человека. Это понятие было предложено Павловым ещё в 1903 году. Условный рефлекс образуется, когда действие любого агента внешней или внутренней среды организма человека (боль, пища, страх, свет, бой часов и т.д.) совпадает с действиями раздражителя, вызывающего какой-либо безусловный рефлекс. Например, выделение слюны и желудочного сока, отдёргивание ноги на боль и пр. В итоге, фактор, не вызывающий данного рефлекторного ответа, начинает его вызывать. Таким образом, указанный фактор становится условным (сигнальным) раздражителем. Павлов разработал и методику изучения условных рефлексов - фистулы слюнной железы и желудка. В ответ на повторный, скажем, многократный звонок, совпадающий с видом и запахом пищи, начинают выделяться слюна или желудочный сок уже только на звонок. Выработка условных рефлексов происходит в коре головного мозга. Она состоит из миллионов нервных клеток (нейронов) и покрывает все поверхности мозга. Именно в коре сосредоточена вся высшая нервная и психическая деятельность. И.П.Павлов считал, что в основе психической деятельности человека лежат физиологические процессы, происходящие в коре головного мозга. Поэтому он пытался перенести свой метод условных рефлексов на раскрытие некоторых механизмов (патогенеза) болезней человека. Но делал это достаточно осторожно в содружестве с опытными клиницистами. Одним из них был выдающийся советский невропатолог академик Сергей Николоевич Давиденков, который заведовал клиникой неврозов в одном из институтов Павлова. У него было несколько институтов и целый “полк” сотрудников в разных разделах медицины. Кстати сказать, именно в клинике Давиденкова Павлов проводил свои знаменитые среды, где с помощью опытных врачей пытался раскрыть сущность некоторых заболеваний. В какой-степени им это было осуществлено в отношении неврозов и алкоголизма. Одно время был популярен м етод выработки условного рефлекса отвращения на алкоголь. Словом, сам Иван Петрович будучи по образованию врачом и опытным учёным не только в области физиологии, но и фармакологии, тактично и ненавязчиво пытался внедрить своё учение в клиническую медицину. У него было много учеников среди врачей, которые успешно развивали различные разделы медицины.
Перед совместной сессией двух академий ставилась задача превратить учение Павлова в догму, и превозгласить, что только теория об условных рефлексах является научным фундаментом медицины, о чём Павлов сам никогда не говорил. Круг его интересов был очень широк. Он изучал физиологию пищеварения и кровообращения, за что получил Нобилевскую премию в 1904 г. Им также разработано учение о 1 и 2 сигнальных системах: 1) любой агент внешней или внутренней среды организма; 2) слово - человеческая речь. Плодотворно работал Павлов и в области изучения типов высшей нервной деятельности, выделив художественный и мыслительный типы. Попутно замечу, что основная масса человечества оказалась среднего или промежуточного типа, где всего понемножку. Ученики и последователи Павлова не ограничивались изучением коры головного мозга, а изучали и другие отделы нервной системы. Например, его ближайший ученики Л.О.Орбели и А.Г.Гинецинский изучали вегетативную нервную систему, которая ведает внутренними органами и является в какой-степени автономной. В обыденной жизни мы же не воспринимаем сигналов переваривания пищи в кишечнике, обогащения крови кислородом, дезинтоксикационного процесса в печени и пр. Мы начинаем ощущать указанные органы лишь во время их заболевания. Указанные выше павловцы разработали учение о трофическом влиянии нервной системы на мышцы, вошедшее в историю мировой науки под названием “феномен Гинецинского - Орбели”. Другой последователь Павлова Михаил Романович Могендович, которого мне посчастливилось знать лично, успешно развивал свою теорию моторно-висцеральных рефлексов. То есть, как влияет мышечная система на внутренние органы.Эта теория до сих пор успешно применяется в медицине и спорте.
Но вернемся к сессии двух академий в июне 1950 г. С проблемными докладами выступили один из учеников Павлова К.М.Быков и психиатр А.Г.Иванов-Смоленский. Если последний был мало известен в медицинской среде, то Быков был известным учеником Павлова, изучал влияние коры головного мозга на внутренние органы, разработал учение о кортико - висцеральной патологии, много и успешно занимался по профессиональной физиологией и патологией. Как он мог выступить против своих соратников и друзей и пытался играть роль Лысенко в медицине, до сих пор непонятно. Или, наоборот, в общем - то понятно. При сталинском режиме и не такое было. И эту Павловскую, как её окрестили, сессию открыл ни кто иной, как президент Академии наук СССР С.И. Вавилов, брат за несколько лет до этого погибшего выдающегося российского генетика Н.И.Вавилова.
На рассматриваемой сессии всех учёных медиков “ уклонившихся” от столбовой дороги “материалистическогоучения” Павлова, объявили его противниками, идеалистами… Словом, попросту говоря, чуть ли не врагами советской науки. После директивных докладов почти все стали очень быстро расскаиваться в якобы антипавловских грехах. Только Леон Обгарович Орбели, генерал - полковник, специалист, помимо всего прочего, по военной медицине упорно и мужественно сражался, выступая множество раз. В одном из них он даже сказал неосторожную, хотя и остроумную фразу: неужели Константин Михайлович Быков думает, что его мышление определяется сигналами из прямой кишки. Не совсем точен С.Э.Шноль, который в своей замечательной книге “Герои и злодеи российской науки (Москва, 1997 ) пишет о том, что к концу сессии Орбели был сломлен. Да, на последнем заседании он кратко выступил с “признанием” своих ошибок. Но, по свидетельству очевидцев, он сделал это по просьбе своих близких, чтобы не навлечь на них репрессий. Выглядел он лишь уставшим, но не побеждённым.
После пресловутой сессии все “провинившиеся” были сняты со своих постов и пристижных должностей и большинство из них были сосланы в Сибирь и Казахстан, но их не лишили дипломов и даже академических званий. Никто не был арестован. А Орбели даже остался в Ленинграде на должности завлаба института физкультуры имени Лесгафта. “Разгрома” советской медицинской науки не получилось. Почему так произошло? Вероятно, “опричники” ЦК просчитались. Быков не был такой фанатичной и злобной фигурой, как Лысенко, и к тому же в отличии от него, не лжеучённым. Он не преследовал сверепо своих “противников”. И большинство из них продолжали работать по своей специальности. Так, в Новосибирск были сосланы один из любимых учеников Павлова чл.- кор. проф. А.Г. Гинецинский и бывший директор Ленинградского нейрохирургического института им.Поленова проф. Мошанский. И тут хочется сделать ненаучное и субъективное отступление.
Во время описываемых событий я был студентом лечебного факультета Новосибирского мединститута. Это было время корейской войны. На наш курс поступило несколько участников этой войны, как и Великой Отечественной, которые жаждали мира и страстно хотели учиться, как и мы, их младшие товарищи, подростками перенесшими суровое военное время. И мы плохо разбирались за что пострадали эти люди. Нам важно было, что это были блестящие врачи и учёные, обладавшие, кроме медицинских знаний, высокой столичной культурой. Вечером кружки были переполнены, все занимались спортом, устраивались соревнования, студенческие вечера и конференции, в городе налаживалась культурная жизнь, каких-либо проявлений антисемитизма в то время я не помню. Нужно учесть, что, не только, по моему чисто субьективному мнению, Сибирь славилась в то время определённой оппозицией к центральной власти. Среди партийной и даже кагебешной верхушки, многие из них были бывшие фронтовики (я встречался с ними в дальнейшем, как врач), было много людей чем-то неугодных Москве, или несогласных с цепью репрессий того времени. Поэтому грозные приказы московских властей они часто всячески саботировали, или выполняли их без рьяности. Я хорошо помню, как сосланного в Сибирь выдающегося российского хирурга Сергея Сергеевича Юдина привозили на операции и лекции в тюремной машине. Ему предписано было быть в ссылке в заштатном Бердске, но все знали, что он живёт на квартире родителей одной нашей студентки в центре Новосибирска, и даже по вечерам открыто вёл студенческий кружок.
Профессор Мошанский был выдающимся нейрохирургом. Он сразу же был назначен руководителем нейрохирургической клиники Новосибирского института восстановительной хирургии. Больные, это в основном были фронтовики, принятые на реабилитацию, его обожали. Мошанский за время работы в указанном институте фактически заложил основы сибирской нейрохирургии. Он воспитал целую плеяду нейрохирургов, и среди них талантливую Ксению Ивановну Харитонову, ставшая доктором наук и профессором. Среди их последователей хотелось бы назвать проф.Марка Борисовича Штарка (он был старше меня на курс), который организовал и возглавил институт медицинской и биологической кибернетики Сибирского отделения Академии медицинских наук. С М.Б.Штарком мы несколько лет успешно сотрудничал в период моей работы в Первом Московском мединституте по вопросам оптимизации изучения сердечно-сосудистых заболеваний.
Яркая личность физиолога Александра Григорьевича Гинецинского мне запомнилась навсегда. Он сразу же получил кафедру физиологии и начал читать блестящие лекции с проведением опытов на животных во время этих лекций, ибо был блестящим экспериментатором. Я никогда не был прилежным студентом, нередко опаздывал и пропускал лекции, сидел обычно в задних рядах. Но на лекции А.Г.Гинецинского я всегда приходил во время и садился в первом ряду. Я не только посещал физиологический кружок, но и принимаал участие в экспериментальной работе кафедры на собаках, хотя их ужастно боялся, и даже сделал доклад на кружке, а потом и на студенческой конференции о этой пресловутой павлоской сессии. Доклад был слаб и Александр Григорьевич с моей руководительницей с большим трудом его выправил. Проф. Гинецинский также сразу же стал читать по вечерам лекции для врачей и учёных города, на которые приходила вся интеллектуальная элита Новосибирска. Под видом изложения своих ошибок и просчётов других учеников Павлова, он рассказывал о павловском учении и сразу же стал руководить научной работой многих медиков. А.Г.Гинецинский недолго пробыл в Новосибирске. После смерти Сталина он вернулся в Ленинград, но не терял связь с нашим институтом и приехал на наш выпуск. В своей яркой приветственной речи он сказал, как много значил наш курс для него. Он ехал в ссылку и не знал, как его примут, а его встретили восторженно и он стал истинным наставником студентов и врачей. Многие мои сокурсники под влиянием А.Г.Гинецинского стали физиологами, специалистами по функциональной диагностике, экспериментаторами , а в основном хорошими врачами, получившими во время физиологическую закалку. А один из нас - Юрий Наточин - принял после смерти Александра Григорьевича его лабораторию и продолжил его работы по физиологии и патологии почек, стал академиком. Я также встречал многих других учёных, пострадавших после павлоской сессии, которые успешно работали в здравоохранении и институтах Сибири и Казахстана. На мой взгляд, разгрома медицинской науки в тот период не получилось, её глубоко только ранили, и через два года была предпринята новая попытка разгрома медицинской науки.
Но это уже другая история.
И. КИПЕРВАС,
доктор медицинских наук,
для “Русской Америки, NY”
|
