РИММА ФЕДОРОВНА КАЗАКОВА — известная Российская поэтесса-шестидесятница, Заслуженный деятель культуры Узбекистана и Каракалпакии, Первый секретарь правления Союза писателей города Москвы. Удостоенна высоких правительственных наград: ордена Дружбы народов, ордена Трудового Красного знамени, ордена Кирилла и Мефодия 1 степени.
Каждый раз, когда мы слышим слово шестидесятник, оно ассоциируется с ярким, неординарным человеком. И я с удовольствием представляю читателям “Русской Америки” моё интервью с известной Российской поэтессой, на чтение стихов которой в Московском Политехническом институте собирались тысячные аудитории восторженных почитателей её блистательного таланта. Вместе с другими авторами, такими как Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко и Белла Ахмадулина, Римма Казакова повлияла на умы и взгляды целого поколения. Песни, написанные на стихи Риммы Казаковой, “Ненаглядный мой”, “Ты меня любишь”, “Мадонна”, “Музыка венчальная”, “Песня про голого короля” и многие другие исполняются Аллой Пугачёвой, Александром Малининым... Десятки поэтических сборников принадлежат её перу. Перу лёгкому, раскованному, излучающему удивительно светлую энергетику и пламенный темперемент всегда молодой души.
- Римма Фёдоровна, что бы Вы хотели рассказать нашим читателям о себе?
- Я сначала хочу прочитать Вам моё утреннее стихотворение. Для меня утро - это хорошее время. Я утром всегда во всё верю, на всё надеюсь...
Неужели я всё написала,
Искромсала всю жизнь на куски?
То печаль... То тоска наползала.
Ни печали уже, ни тоски.
Но и радости нет почему-то.
Видно радость - печали сестра.
Я немного надеюсь на чудо
И особенно - рано с утра.
Трудно с чувством конца примириться.
Боль уже чуть слышна, но остра.
Я за жизнь буду биться, молиться!
И особенно - рано с утра.
Нет никого ближе, чем мама, папа, детки твои. Мой отец был не очень грамотный, из простой крестьянской семьи. Он мне много дал, был умница великая и всё понимал, что происходит. Участвовал во всех войнах Советского государства. Справедливых и несправедливых. Что он мог сделать? Какими были жертвенными наши папы с мамами. Жили в трудную и сложную эпоху и ошибались. Потому что они не могли противоречить тому, что им велено было. Но мы живём точно так же и должны понимать, что плетью обуха не перешибёшь. Остаётся постараться сохранить себя и честными быть по отношению к жизни, как это и делали наши родители.
Вспоминая моих родителей, я вдруг написала стихи, чем-то концептуально похожие на то, что говорил Пастернак о бессмертии.
Давно ушли из жизни
Мои отец и мать.
Теперь ори и свистни,
Не вызвать, не позвать.
И всё-таки с годами,
Пропавшие в дали,
В моей душе, как в храме
Пространство обрели.
Задача не решается,
Что встреча ждёт не здесь.
Но всё же утешает -
Раз были, значит есть.
Жизнь откровенья множит
И взвешивает дни
И может быть, быть может,
Что я - и есть они.
Я мечтаю до сих пор о большой и настоящей любви. И написала по этому поводу такие стихи:
От макушечки до пят
Я пока ещё живая.
Но желания кипят
Жить без жажды, не желая.
Жить без страсти, всё терпя.
Не ломая даром копья.
Не страдая, не любя.
Будто примеряю гроб я.
Нет, пробей последний гром.
К берегам моим остывшим
Пригони, прибей паром
С тем, с которым влад задышим.
Прогреми до слёз из глаз.
Пусть потом за всё доспится.
Но сейчас в последний раз
Дай прекрасно ошибиться.
Когда я смотрю какие-то передачи на экране и если там происходит что-то доброе, я чувствую, что мне трудно удержаться от слёз. А когда что-то злое, я спокойна. Неприятности рождают во мне бойцовское чувство. А всё доброе ужасно трогает.
В обыденном мире всё чаще
По логике жизни простой
Я плачу от острого счастья,
Встречаясь с людской добротой.
Ни пафоса нет тут, ни позы.
И что-то от странной вины.
Любовь, осуши эти слёзы.
Их мало и нет им цены.
Наверное имеет смысл плакать только от радости.
- Римма Фёдоровна, Вы из своего сына Егора Радова сделали писателя, или так вышло?
- Нет, мы старались наоборот. Но наверное есть понятия генетики. Он вырос в литературной среде. Наследственность какая-то. Отец тоже был писатель. И потом я помню, как я своими руками начала вести его в эту сторону. Как-то он пришёл из школы и я спрашиваю: “Ну что Вы там изучали?” - Егор отвечает: “Войну 1812 года” и начал мне рассказывать. Я поразилась: “Боже, какую ерунду ты несёшь.” И я прочитала ему “Воздушный корабль” Лермонтова. Сказала, видишь - это великий эффект литературы, когда Наполеон - сволочь, негодяй, враг наш, а писатель с такой любовью о нём говорит. Он очень заинтересовался. Потом у него была чудная няня, которая его воспитывала в своём ключе и в своём духе. Первое, что Егор сделал, взял тетрадку и начал писать Олины рассказы. О том как деревенские девушки гадали, как ходили по воду. Потом он очень чётко знал, что хочет стать писателем, хотя мы с отцом хотели, что бы он пошёл на филосовский факультет. А он смеялся и говорил “Я всё равно уже всех прочёл - и Гейне, и Ницше, и Фрейда. Стоит ли мне учиться на филосовском факультете?”. Он писатель по призванию. Это я очень долго колебалась - кто я такая и что я такое.
- Как Вы работаете над стихами?
- Я не считаю это работой. Это состояние души. Это как любовь. Это легко и прекрасно. Вот стихи о том, как это получается.
То ли где-то, то ли около,
Осеняя духом плоть,
С чьих высот, с какого облака
Ты диктуешь мне Господь?
Всё отчётливее драма дней
На пространстве бытия.
Всё уверенней и грамотнее
Жизнь дописываю я.
Обитаю музой сказочки,
Слушаю бессмертный гимн.
И надеюсь может скажешь мне,
Что неведомо другим.
Нет прекрасней и потешнее
Быть с тобой наедине.
И спешит путями здешними
Открывать меня во мне.
Как счастливый сон под баиньки,
Как беседа на завалинке.
Откровенья жгучий миг.
Я твой проводочек маленький.
Вечно верный ученик.
И возможно это одна из ипостасей стихосложения. Иногда такое ощущение, как будто кто-то тебе диктует. Я не знаю, так это или не так. А иногда очень долго плетутся. Есть тема, которая начинает тебя волновать. Хочешь, не хочешь, слишком многое в жизни волнует нас, обижает и задевает. Хочется, что бы как в советское время было ощущение, что ты нужен Родине. Слова: “Думай о Родине, а потом о себе” - они были точны, а теперь, хоть и записано в нашей конституции: “Приоритет человеческой личности” - но это вряд ли соблюдается. И поэтому рождаются совсем другие строки.
Слушаю новости, злясь и скорбя.
Жарко на юге, всё жарче.
Жалко чеченцев и жалко себя.
Может чеченцев не жальче.
Сколько ушло их из этих широт.
Сделали б что-то хотя бы.
Что есть такое чеченский народ?
Банда под дланью Хоттаба?
И с Беларусией не разберусь.
Да и меня не спросили.
Жалко Россию и жаль Беларусь.
Жальче пожалуй Россию.
Сдохнем пока будет кто-то жалеть.
Деньги нагуливать, рожи.
Сердце устало любить и жалеть.
И не отчаялось тоже.
Как его вырвать, кавказский кинжал?
И со славянами смута.
Жалко себя и Отечество жаль.
Жальче себя почему-то.
Може быть не все согласятся с такой позицией, но я думаю, что я права. Если нас не слишком любит Родина, то мы должны себя любить и заставить её полюбить себя по настоящему, опять по новой.
- Римма Фёдоровна, Вы занимаетесь ещё и журналистикой. У Вас вышла книга с публицистическими статьями. О чём она?
- Да, я пишу иногда статьи, но это как бы публицистика поэта. Я пишу о том, что есть сволочи, как в каждой стране и у нас. У нас стенка на стенку идёт. И по вопросам Литфонда и по вопросам организаций писательских. Есть люди, которые называют себя патриотами, а мы называем их патриотистами, потому что они шовинистами, антисемиты и сволочи. Убогие и недоразвитые неандертальцы.
Уезжают русские евреи.
Покидают отчий небосвод.
И кому-то, видно душу греет
Апокалипсический исход.
Уезжают, расстаются с нами,
С той землёй, где их любовь и пот.
Были узы, а теперь узлами,
Словно склад, забит аэропорт.
Что сказать, что к этому добавить?
Это чья победа, чья беда?
Что от них нам остаётся? Память.
Памятники духа и труда.
Удержать их, не пустить могли ли?
Дождь над Переделкиным дрожит.
А на указателе к могиле Пастернака
Выведено “Жид”.
|
