К. АНКУДИНОВ: "У меня и у моего друга - майкопского поэта и журналиста Александра Адельфинского была одна игра: мы искали двусмысленности в текстах известных песен. К примеру, тексты многих советских песен несут в себе тайную информацию о стихийных бедствиях: "Спорим, что река станет морем", "Как серёжками, качая люстрами, качая люстрами, танцует дом" (находки Адельфинского) или "Дом на бабушке моей - целых восемь этажей" (а это - моя находка). Саша Адельфинский подал мне идею данного материала, подробно обосновав её. Именно поэтому я считаю Адельфинского вторым автором материала - несмотря на то, что литературное оформление его высказываний полностью принадлежит мне."
Песня "Надежда" была написана в 1973 году известным советским композитором Александрой Пахмутовой на слова поэта Николая Добронравова. После её исполнения Анной Герман, эта песня стала самым настоящим шлягером. Сейчас, наверное, нет человека, принадлежащего к русскоязычной культуре, который бы не знал песни "Надежда". Думаю, что эта песня безусловно вошла в культурное наследие второй половины ХХ века. Хотелось бы разобраться в причинах её необыкновенной популярности, удивлявшей даже авторов.
Очевидно, что эти причины скрыты в тексте песни, далеко не столь простом и однозначном, как может показаться на первый взгляд. Необычно композиционное решение этого текста: я бы сравнил его композицию с композицией короткого рассказа аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса "Дом Астерия" - вначале несколькими лаконичными штрихами даётся общая сюжетная ситуация, легко подвергающаяся простому толкованию, затем исподволь в текст вводятся загадочные детали, вступающие в противоречие с принятым толкованием, постепенно этих деталей становится всё больше и больше - и наконец - в финальных строках - раскрываются главные обстоятельства текста, не имеющие ничего общего с первоначальными читательскими (слушательскими) догадками. Правда в финале "Дома Астерия" автор всё разъясняет окончательно; не так обстоит дело с "Надеждой" - текст этой песни рассчитан на очень внимательное восприятие. Подавляющее большинство слушателей довольствуются поверхностным восприятием смысла песни, не обращая внимания на "подвохи". При этом "подвохи" запечатлеваются в подсознании - что всемерно усиливает интерес к песне.
Зададимся вопросом: в каком хронотопе (говоря по научному) находится герой-нарратор (повествователь) "Надежды"? Или (перевожу вопрос с научного языка на общеупотребительный): где происходит действие песни?
Уже первая строка текста "Надежды" заставляет задуматься. Светит незнакомая звезда.
Собственно говоря, мы сможем увидеть звезду, которая будет для нас незнакомой, только если окажемся в другом полушарии. Или на иной планете. Пребывая в пределах Северного полушария, мы продолжим видеть знакомые звёзды (пускай даже необычно расположенные).
Таким образом, первая строка уносит наше восприятие в весьма отдалённые пространства.
Следующие три строки, напротив, приближают его, создавая привычный, "командировочный" контекст - и этому способствует обращение к дважды повторённому слову "снова".
Снова мы оторваны от дома.
Снова между нами города,
Взлётные огни аэродромов.
Интересная деталь: неточная рифма "от дома - аэродромов" подсказывает иной вариант последней строки - "Взлётные огни аэродрома". Возникает двоение смыслов - основного смысла и дополнительного смысла. Основной смысл несёт в себе визуальное значение: так и представляешь ночное пространство под крылом самолёта, усеянное огнями и разделяющее близких друг другу людей. Дополнительный смысл заставляет (главным образом заставляет - на подсознательном уровне) задать вопрос: "А что же такого произошло на аэродроме?" - и это вносит в текст потайные (суггестивные) мотивы катастрофы, беды, тревоги.
Повторяющаяся конструкция "снова мы - снова между нами" скрывает момент противопоставления: в первом случае актуализируется значение "снова мы рядом", а во втором случае – противоположное значение "снова мы в разлуке".
В целом картина проясняется: герои песни - вечно в разъездах, вне дома - то вместе, то порознь. Кто они - журналисты, геологи, исследователи? Вроде того - если учесть "замысловатые сюжеты" "на неизведанном пути", которые появятся в тексте "Надежды" чуть далее. "Взлётные огни аэродромов" позволяют сделать вывод, что действие текста происходит (по крайней мере) в пределах земного шара.
Две последующие строки - тут же разрушают этот вывод.
Здесь у нас туманы и дожди.
Здесь у нас холодные рассветы.
Человек ХХ-ХХI веков свыкся с тем, что вся поверхность Земли изучена чуть ли не до последнего квадратного метра. Он представляет в общих чертах, какой климат присущ той или иной точке земного шара. Сообщение вроде "здесь у нас туманы и дожди" в письме, присланном из традиционно туманно-дождливого края (скажем, из Великобритании или Канады), - избыточная информация, плеоназм. В эмоционально-психологической ситуация "Надежды" избыточность немыслима: "последний междугородний звонок", на наших глазах безвозвратно уходит время, воздуха остаётся лишь на несколько - самых главных - слов. Дальше - ледяная чёрная пустота. Но абсурдный плеоназм моментально исчезнет, если принять за данность тот факт, что сообщение послано с неизвестной (то есть - неземной) территории. Допустим: космические разведчики докладывают в Центр о новооткрытой планете: "Здесь у нас туманы и дожди.". Очень даже представимо.
Очередная часть текста - окончательно даёт нам знать о том, что нарратор пребывает вне реальных земных координат.
Здесь на неизведанном пути
Ждут замысловатые сюжеты.
Кстати, две этих строки ощутимо смешны комизмом особого рода - как, скажем, смешно любимое горбачёвское словцо "судьбоносный".
"Судьбоносный - молодое слово: стали говорить, стесняясь говорить "роковой". М.Л. Гаспаров. "Записи и выписки" (М., "Новое литературное обозрение", 2000, стр. 290).
"Замысловатые сюжеты" (ути-тю-тю-тю, замысловатые, хитровыкрученные) - разумеется, эвфемизм, провоцирующий на ехидные предположения (навернёт метеоритом по башке - вот и все "замысловатые сюжеты".).
Кажется, понятно, на какой дискурс нас настойчиво выводят. "Мир приключений": неоткрытые земли, не отмеченные на карте острова, неисследованные планеты. Школьный Стивенсон вперемежку с Жюль Верном. Не то отроческая сказка, не то "научная фантастика".
Это предположение оправдывается стопроцентно: припев "Надежды" самая настоящая "квинта эссенция" установок и мотиваций бодро-сурового "приключенческого дискурса".
Надежда - мой компас земной,
А удача - награда за смелость.
А песни. Довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.
В этом уверенном четверостишии всё - как надо, всё - "по канону". Кроме одной-единственной детали. Скромное обаяние стоицизма, утеплённое нервическим отточием в середине строки (лётчик-полярник мужественно скрипнул зубами) - настолько неотразимо, что эту деталь легко упустить. Но мы не упустим её. Деталь, о которой я говорю - специфическое определение "компас земной".
К чему это слово - "земной"? "Научная фантастика"? "А снится нам трава, трава у дома, зелёная, зелёная трава"? Ну да. Типа того.
Я полагаю, что не в последнюю очередь "Надежда" влекла к себе таинст-венным мерцанием смыслов, неопределённостью. То ли Земля, то ли не Земля, то ли Новая Зеландия, то ли Нигдейя, то ли чужая планета. То ли привычная служебная командировка, то ли полёт в космических глубинах.
А если предположить, что повествователь, автор послания желает скрыть место своего пребывания от адресата? Скрыть до времени - чтобы не обрушивать на него враз всю страшную правду. Потом всё равно правда обнаружится. Но это будет потом. А пока - всё, что угодно – лишь бы выиграть кроху времени - минуту, секунду; пускай эту минуту-секунду дорогой сердцу человек проведёт в блаженном неведении.
Отсюда - все обиняки, недомолвки и смысловые двоения первого куплета.
Посмотрим на слова этого куплета иным взглядом.
Хлоп - наши глаза открылись - и перед ними - незнакомая звезда – неопровержимое свидетельство о реальности. Машинально зафиксировав это свидете-льство, мы осознаём: проговорились. Надо скрыть проговорку любой ценой, чтобы тот, кто слушает не догадался бы ни о чём. Командировка? Пускай будет командировка. Я всего лишь в командировке, я скоро вернусь.
Вспомни наши экспедиции, вспомни, как мы работали вместе. Нет, не годится - уже было упомянуто о незнакомой звезде, чёрт бы её побрал. Понимаешь, такое дело, моя служба на этот раз - не на Земле. Но ты не думай, здесь - совсем как на Земле - туманы, дожди, холодные рассветы. Мне здесь хорошо. Меня ждёт много интересных приключений. Ты ведь любишь приключения, любишь сказки. Вот и славно.
"Романтика дальних дорог" была главным культурным паролем поколения "Надежды". Она является паролем для повествователя и для адресата послания. Но почему бы в таком случае паролю не стать успокоительным доводом?
Путаясь и спотыкаясь, мысль повествователя находит спасительное объяснение. Поначалу не удаётся взять верный тон, интонация срывается в комические диапазоны. К моменту припева она входит в норму и гремит уверенным аккордом. В припеве - полный набор соответствующих психологических установок: дескать, всё в порядке, будем сражаться, будем помнить о доме – и настанет о кэй.
Судя по всему, этот аутотренинг не достигает нужных целей, потому что далее начинаются очень странные утешения.
Ты поверь, что здесь, издалека,
Многое теряется из виду, -
Тают грозовые облака,
Кажутся нелепыми обиды.
Приходится признать: никак не походит то, о чём говорит повествователь, ни на "научную фантастику" ни даже на "романтику дальних дорог" с соответствующими ей "замысловатыми сюжетами". Волей-неволей вспоминаются совершенно иные небесные сферы, окончательно отчёркивающие человека от земной жизни и земных страстей. Хотя, кто знает, может быть, на какой-либо Альфе Центавра.
Мягкая ("психотерапевтическая") интонация текста расслабляет нас, мы успокоены- упокоены облачными сантиментами, мы вяло благодушествуем.
И вдруг текст взрывается сильнейшим, яростным, сухо-раскалённым порывом (сжатые кулаки, побелевшие от отчаянья губы.) и на полном ходу влетает в припев, как лыжник на трамплин.
Надо только выучиться ждать,
Надо быть спокойным и упрямым.
Ни о каких "дальних странствиях" и "неизведанных путях" нет речи, они отброшены за ненадобностью. Осталось единственное - ожидание.
Чтоб порой от жизни получать
Радости скупые телеграммы.
И - самое главное (это главное так легко не заметить, так легко пропустить на волне эмоции). Момент истины. Вести, которые так лихорадочно ожидаются - это вести от жизни. Стало быть, повествователь пребывает вне жизни?.
И как по-иному теперь звучит припев. Не джек-лондоновская надёжная пижонская самоуверенность, не оскал голубоглазого полярно-космического волка. Иное - моление подводника с затонувшей субмарины. Лихорадочность радиста, в который раз - до судороги в пальцах - выстукивающего SOS (где же они - ответные сигналы, сигналы от жизни?). Взгляд, остановленный на безвозвратно утекающей струйке песка в песочных часах. Одни и те же слова одного и того же припева - до чего же они разные. "Надежда - мой компас земной.". В одном случае - компас на мускулистой лапе, красивая штучка для форса. В другом случае - взывающий, почти пресекающийся крик - не подведи! В одном случае фиксируешься на словах "компас", "удача", "награда", "смелость", "довольно". В другом случае высвечиваются совершенно иные слова - "надежда", "только о доме" - и звучат эти слова почти истерически, хотя в первоначальном варианте они звучали никак.
Третий, последний куплет песни - самый понятный куплет. В нём заключена правда. В первом куплете правды почти не было - были обмолвки, позволявшие отыскать путь к правде - не более того. Вот почему я уделил анализу этого куплета так много места. Во втором куплете – появилось одно-единственное слово правды. Третий куплет - констатация правды, констатация того, как оно есть.
И забыть по-прежнему нельзя
Всё, что мы когда-то не допели,
Милые усталые глаза,
Синие московские метели.
Снова между нами города.
Жизнь нас разлучает, как и прежде.
Достаточно вдуматься в выделенные мной отрывки текста песни, чтобы стало очевидно: этот текст - письмо с того света. Значение выражения "не допели" в лирике всегда связано с темой смерти и посмертных утрат ("Умирали наши запевалы с недопетой песней на губах"). И кого ещё может разлучить жизнь, как не умерших с живыми?
И напоследок, чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений, повествователь ставит окончательную точку, замыкая композицию своего повествования - и одновременно обрушивая, обнуляя всё его содержание.
В небе незнакомая звезда
Светит, словно памятник надежде.
Памятники ставят мёртвым. Пока надежда жива, ничто не может быть памятником надежде. Появление памятника надежде - явное свидетельство того, что надежда умерла, уступив место безнадежности.
Вот так - всей мраморной тяжестью, всей разлапостью постамента, всей надгробной безжалостностью - обрушивается на наши головы памятник. Незнакомая звезда запечатывает небо.
Отныне связь между автором послания и земными адресатами этого послания - разорвана. Навсегда положен предел "скупым телеграммам радости". Мёртвые бредут в посмертную обитель, чтобы найти забвение. Живые молятся за них. В небе светит воплощённое напоминание о надежде.
И снова, в третий раз, прозвучит припев - автоматически, без интонаций. Как граммофонная пластинка. Человек завёл пластинку и ушёл, а пластинка всё играет. Механический голос всё повторяет: "А удача - награда за смелость" - хотя давно нет ни удачи, ни награды, ни смелости, и слушать эти слова некому.
Советская идеология была воинственно атеистической. Тема посмертного существования была закрыта для советской культуры. В семидесятые годы, когда в постаревшей и одрябшей государственной структуре появилось множество пустот, стало возможно дать эту тему опосредованными приёмами - как в песне "Надежда" - но, разумеется, не напрямую.
Есть такие вещи, которые впечатаны в человеческую натуру: выгони их через дверь – они влетят в окно. Смутное предчувствие того, что за гробом нас ожидает, во всяком случае, не "окончательный распад материи" - неуничтожимо. Душе свойственно осознавать собственное бессмертие.
А как быть той душе, которая вдруг оказалась отделённой от других, земных душ - родных, любимых, единственных - двойной преградой: преградой смерти и преградой неразрешённого слова?
Как ей сказать живым о том, где она теперь пребывает? Она сама не очень хорошо это понимает, ведь это - советская душа, до ужаса боящаяся "мистики". Несчастная бьётся о барьеры, пытается утешить близких: "Я попала на далёкий континент, всего лишь на далёкий континент, где меня ждут приключения. Я не сдамся. Я буду смелой и упрямой".
Где, когда Добронравов с Пахмутовой (кстати, тоже очень советские люди) уловили эти отдалённые сигналы, эти трепетанья и еле слышные зовы с той стороны бытия? Может быть, они, создавая "Надежду", вспомнили в этот момент того, кто ушёл из жизни. А может, вообще не догадались о "посторонних смыслах" своей песни. Может, эти смыслы проявились бессознательно.. Ничего не могу сказать на этот счёт.
Замечу только: и Добронравов, и Пахмутова - живы. Возможно, они откликнутся на эту статью и сделают разъяснения.
К. АНКУДИНОВ
'Lebed'
|
