В итальянском издательстве «Барбера Эдиторе» вышла книга сатирических рассказов Юрия Дружникова La non e qua! («Там — это вам не тут!», перевод московского издания — «Порог», 2005).
Некоторые рассказы из этой книги были опубликованы в газете «Русская Америка», Нью-Йорк.
Эпиграф к книге — «Не шутите, да и не шутимы будете».
На обложке итальянского издания читаем цитату из авторского предисловия к книге: «Дайте мне анекдот, и я напишу пьесу», — лихо заметил русский классик. Анекдоты превращают и в романы. «Беру анекдот, кладу в соковыжималку и стекает сериал из двухсот пятидесяти частей», — подмигнув, сказал мне один мексиканский продюсер.
А что получится, если писателю не дать анекдота? Тогда получится какой-нибудь обыкновенный Шекспир.
Под словом анекдот к нам идет любая остроумная байка. Услышав анекдот, мы: а) смеемся и б) пересказываем его другим. Анекдот способен на всё. Советский Союз рухнул при помощи анекдота, низведшего идеологию до пародии. Нынешнюю власть трогать не будем, ибо смеемся уже без анекдотов. В Америке анекдот может сместить президента. Русского президента не сместишь ничем, и приходится ждать естественного исхода.
В остальном, и тут, и там дня не проходит, чтобы не поржать над чем-то новеньким, серьезно происходящим наверху. Хотя разница все-таки есть.
У истоков русской литературы, когда польский язык был на Руси почти родным, наши предки пользовали другое слово для смешных историй — фацеция, пришедшее из латыни. Проще говоря, фацеция — это совсем короткий, или не совсем короткий смешной, или не совсем смешной, а, наоборот, грустный рассказик. Фацеции, то есть анекдоты, юморески, байки, фельетончики, рассказики или даже стихотвореньица, стали популярны в России в конце XVII века. Итальянцы тоже натворили уйму смешного и обеспечили своими фацециями всю Европу. В польском фацеция и сегодня остается. У поляков есть и другое слово — жарт, шутка, в общем-то синоним анекдота.
Фацеция породила славный русский эквивалент — смехотворную повесть. Глядите-ка: не смешную, а смехотворную — принципиальная разница!
Мне нравится, как звучат слова фацеция и жарт. Жаль, что они вышли из разговорного обихода, но, может, мы с вами их оживим? В этом случае, прошу считать меня фацетистом.
Вот вам, дорогой читатель, для чистого развлечения разные смехотворные повести, фацеции и жарты: шутки, анекдоты, юморески, байки, глупости, вздор, пустяки, фельетончики, даже рассказики и стишки. Плюс жанры, которые я сам придумал.
С приветом от фацетиста!
Журналист Джампьетро Стокко (Giampietro Stoccо) опубликовал интервью с автором, которое в переводе с итальянского приводится ниже.
«Там — это вам не тут!» — самая несерьезная книга русско-американского писателя Юрия Дружникова. Так считает он сам. Устав от яростных разоблачений советских легенд о Павлике Морозове (книга «Доносчик 001»), о Пушкине, превращенном в идола («Русские мифы», «Дуэль с пушкинистами»), опубликовав роман о детстве своего поколения («Виза в позавчера»), преодолев номинации своих книг на премии «Национальный бестселлер» и «Букер» (романы «Узник России», «Суперженщина») и оказавшись в «Золотом списке ЮНЕСКО» (известный ита-льянцам в переводе роман «Ангелы на кончике иглы»), калифорнийский отшельник решил отдохнуть.
Дружников начал сочинять смехотворные повести, фацеции и жарты — то веселые, то грустные, то злые миниатюры о прошлой и нынешней жизни «там и тут», то есть в России и Америке. Наконец-то юморески и сатирески Дружникова доступны итальянскому читателю. Некоторые из этих рассказов уже печатались на страницах итальянской периодики, другие истории итальянские читатели видят впервые.
1. Книга «Там — это вам не тут!» — уникальная галерея характеров. Это ведь реальные истории, правда?
Я пишу романы. Это обычно означает, что на пятистах страницах вы можете найти, допустим, пятьдесят характеров, и забавная история каждого героя переплетена с другими в одно целое, как в моем сатирическом романе «Ангелы на кончике иглы».
Две трети жизни я прожил в Советском Союзе, и треть — в Америке. В новой книжке коротких анекдотов-рассказов «Там — это вам не тут!», вышедшей недавно в издательстве «Барбера Эдиторе»), говорится об обеих странах. В России и в Америке я часто встречал людей настолько комичных или странных, что каждая такая личность могла бы быть достойна особой новеллы.
Эту книжку можно читать в поезде, можно в машине, в ожидании подружки, а потом пересказать ей прочитанное.
Конечно, истории правдивы. Подчас самому такое просто выдумать невозможно. Кроме того, юмор извлекается из жизни и концентрируется также, как получается чашка эспрессо из порции кофе Lavazzo и —подается вам в готовом виде. Мне нравится делать и то, и другое: рассказы и эспрессо.
2. Как вы себя ощущаете по отношению к классической литературе XIX века? Близки к ней или, наоборот, далеки от нее?
Вы спрашиваете о литературе XIX века профессионального филолога, такого же как, например, хорошо знакомый итальянскому читателю Умберто Эко (однако, мы сильно отличаемся друг от друга). По этой литературе я читаю студентам лекции, и у меня опубликованы несколько книг, включая «Русские мифы: скептический взгляд на литературу прошлого» и трилогию романов-исследований, посвященную политической иконизации Пушкина «Узник России»). Для меня классика — фундамент, включающий полный спектр всех европейских литератур XIX и XX столетий. И, надеюсь, я прорубаю собственное окно в литературу ХХI века.
3. Вдохновлял ли вас Гоголь своими выдумками и своей манерой письма?
Я люблю Гоголя. Он был дважды гением, потому что едва смог закончить среднюю школу. Но у меня было множество других учителей: сердитый российский Салтыков-Щедрин, сказавший «Мы живем лучше, потому что страдаем больше», Марк Твен, Амброуз Бирс, Михаил Булгаков, Честертон...
4. Некоторые рассказы кажутся результатом чисто вашей фантазии. Насколько близка вам научная фантастика, фэнтези, фантастическая литература?
Если вы откроете мое Собрание сочинений в шести томах, изданное в Америке, то найдете и научную фантастику, и своего рода мистику, и фантастические истории с героями из неизвестных миров. Все это писалось, когда автор был значительно моложе и много экспериментировал. Теперь мне интереснее фантастические ситуации с реальными героями — русскими и американцами. Помещаю их в парадоксальные обстоятельства и смотрю, что с ними произойдет.
5. Вы знакомы с итальянскими писателями... Кто, вы думаете, близок вам по духу, по литературным интересам, по стилю?
Полстолетия назад в Москве, в студенческие годы, я написал обширное эссе на средневековую сатирическую поэму Джузеппе Парини. Исследования в области итальянской литературы всегда были глубоки и серьезны среди российских ученых даже в Советском Союзе, но цензоры называли иногда эти научные работы «буржуазной литературой». Я не мог даже предположить, что моей собственной биографией я повторю шаги Парини. Как он, я был преподавателем, газетным редактором, поэтом и затем профессором университета. Судьба!
Мне нравится ирония Итало Кальвино в его коротких рассказах, и мы оба в восьмидесятых годах писали критические эссе. Мелания Мацукко близка мне, потому что в ее новом биографическом романе «Жизнь» прослеживаются проблемы эмиграции в США. Мне было интересно узнать, как выживали итальянцы в Америке, и сравнить с тем, как тяжело русским, китайцам, мексиканцам, вьетнамцам, акклиматизирующимся сейчас в Калифорнии. Документальная проза Примо Леви близка к воспоминаниям моих героев, советских зеков. И я критикую коррупцию и мафию, как Леонардо Шаша. Кстати, переводы итальянской литературы на английский язык прекрасны.
6. После успех романа «Ангелы на кончике иглы» на итальянском это ваша вторая сатирическая книжка. Как вы полагаете, чувство юмора не пострадало при переводе?
Мне трудно быть судьей, но переводчица Франческа Орлати великолепно владеет русским, и в спорных вопросах мы работали с ней, как говорится, плечом к плечу. Ну и, если позволите, еще одна деталь. В прошлом году меня пригласили выступить в театре «Бибиена» на ежегодном литературном фестивале в Мантове. Все билеты были проданы, сидели в проходах на полу. Вел встречу Энрико Франческини, журналист из римской газеты «Ля Република». В зале, в котором первый раз в жизни выступал Моцарт (что придавало особый шарм), было семьсот читателей, и они смеялись в течение двух часов. Мне кажется, чувство юмора присутствует и в генах итальянцев, и в моих.
7. Юмор, литература и общество находятся в некоей взаимосвязи. Но изменяются ли они под влиянием друг друга? Насколько близкими, по вашему мнению, могут быть их отношения?
Отношения эти всегда опасны и находятся на грани риска. Я смеюсь и над моими друзьями, и над политическими лидерами. Читатели счастливы. Но друзья больше мне не звонят, а лидеры не приглашают меня больше на свои встречи.
Может ли писатель изменить действительность? Особенно сегодня, когда люди хотят покупать новые холодильники, когда у человека все меньше и меньше времени, чтобы читать и думать? Мне кажется, писатель не способен изменить реальность.
Существовал социалистический миф: литература обязана создать «нового человека новой эпохи». Результат был только отрицательным. Я пришел к простому заключению: автор сочиняет — вы читаете; если вам понравилось, вы получили удовольствие, если нет — нет. В произведения для всех, «для народа» я не верю. У каждого писателя — собственный круг читателей, его единомышленников. А вот насчет того, что литература изменяет жизнь или совершенствует людей, казалось мне явным преувеличением.
И вот недавно студенты читали мой плутовской сатирический роман «Суперженщина, или Золотая корона для моей girlfriend» (который вскоре выходит и на итальянском). Между прочим, я описал там моих студенток, которые приходили на лекции в майках с идиотскими лозунгами, в пляжных шлепанцах, некоторые сидели в на стульях, как в гинекологическом кресле.
Студентки были возмущены автором и написали критические сочинения. А на следующий день, они появились на лекции хорошо одетыми, в туфлях на высоких каблуках, с сережками в ушах, с прическами в стиле звезд Голливуда. Таким образом, писатель иногда может и повлиять на дейст-вительность!
8. США и Россия... Вы, вроде бы, думаете, что эти две страны не очень отличаются друг от друга. Так?
Они обе — предмет моей сатиры и моего смеха. Процент дураков в обеих странах одинаков. У меня нет статистики об алкоголиках (в Америке они спят дома, а в России —на улице). Но чем дольше я живу в США (20 лет), тем отчетливее я вижу разницу. Россия — все еще полицейское государство. Страной управляет так называемая «Партия КГБ». И для стабильности и демократии, я думаю, России необходимо еще лет 50-100 медленного развития.
9. Лучший аспект США, по вашему мнению?
Моя здесь, в Америке, независимость. Если вы прочли книгу «Там — это вам не тут!», вам понятно, что никакого контроля в Калифорнии за тем, что я говорю, пишу и публикую, не существует.
10. Лучший аспект России, остающийся всегда, по вашему мнению?
Глубокая история культуры в различные периоды, как, например, Серебряный век в начале XX столетия: цветущая литература, живопись, театр, музыка поистине мирового значения. Некоторые иностранные философы говорят, что политическое давление и тоталитаризм полезны, помогают развить продуктивный андеграунд. Дейст-вительно, даже под прессом советской цензуры появились выдающиеся имена: Пастернак, Шостакович, Мейерхольд, Плисецкая, Шаламов, Булгаков... Но я предпочитаю реальную демократию США или Италии.
Джампьетро СТОККО,
итальянский журналист,
для “Русской Америки, NY”
Перевод с итальянского
Елены Дружниковой
|
