Как ограбили графа
Иногда "невыдуманные истории", попав на суд читателей, имеют совершенно неожиданное продолжение. Порой даже загадочное, детективное. Так случилось и с моим рассказом "Шуба графа".
Вот он.
Во время войны искусствовед Олег Апухтин некоторое время служил в войсках НКВД. Он-то и поведал мне этот малоизвестный эпизод.
Стылым ноябрьским утром сорок второго, когда густая темь еще разлита по Ташкенту, известный писатель Алексей Николаевич Толстой в богатой меховой шубе энергичными шагами направлялся в сторону ЦК. Нужно было решить ряд неотложных вопросов. Вокруг - ни души. И вдруг в одном из таких переулков писатель услышал, что кто-то нагоняет его. А когда обернулся, почувствовал приставленный к боку острый предмет. Огромный верзила, дыша перегаром, проскрежетал:
- Снимай, подлюга, доху!
На раздумье времени не оставалось, и бывший граф повиновался унизительному приказу грабителя.
Так и пришлось ему в одном костюме предстать в это холодное утро перед первым секретарем.
- Вы, почему так легко одеты? - после приветствия спросил Усман Юсупов.
И Толстой, храня достоинство, рассказал о только что случившемся с ним происшествии.
- М-да, - обронил первый секретарь, садясь за письменный стол. Чувствовалось, что он нервничает.
Но тут неловкую паузу разбил длинный телефонный звонок.
- Слушаю, - поднял трубку Усман Юсупов. И сам невольно поднялся с места. Лицо его сразу стало бледнеть. - Да, товарищ Сталин! Так точно, товарищ Сталин… Заводы начали давать продукцию. С хлопком план перевыполнен. Идет мобилизация… Полным ходом. Как граф Толстой устроился?.. Отлично. Гм… Был у меня. То есть здесь. Ограбили. Раздели. Кто? Ищем… Хорошо. Доложу, как только найдем виновника. До свидания, товарищ Сталин!
Усман Юсупов вздохнул и положил трубку. Чувствовалось, как с него спадает напряжение. Он улыбнулся.
- Слышали, Алексей Николаевич? САМ интересовался о вас. Взял ситуацию на контроль. Виновника мы, конечно, найдем, и я доложу Главному… А теперь давайте о делах!
Продавца шубы действительно через несколько дней поймали на Паркентском рынке. И суровый приговор, как это нередко случалось в те военные времена, тут же привели в исполнение. Но был ли это именно тот верзила, который снял шубу, так и осталось тайной. Главное, приказ Главнокомандующего был выполнен оперативно и беспрекословно, о чем и доложил Юсупов товарищу Сталину.
- В общем-то, многое достоверно, - прочитав рассказ, согласился со мной старейший журналист Виктор Дробин. В годы войны он неоднократно встречался с близким окружением "красного графа" - так называли недоброжелатели Алексея Толстого. - Только вы, к сожалению, не учли одного, что у этой истории есть совершенно иное начало. И оно имеет прямое отношение к вашему рассказу. Во всяком случае, я так думаю. Об этом многие говорили тогда в городе. Полушепотом и со смешком.
В отличие от других эвакуированных в Ташкент деятелей литературы и искусства - Ахматовой, Раневской, Чуковского - людей относительно бедных, Алексей Николаевич в столице Узбекистана появился поистине с широким графским размахом. Обыватели свидетельствовали, что ему был предоставлен отдельный вагон, загруженный дорогими винами, яствами, мебелью. Ехала с ним даже московская прислуга. Как-никак любимчик Сталина! Достаточно, вспомнить его пьесу, посвященную отцу народов, - "Оборона Царицына".
И квартиру писателю подобрали в городе подобающую. В самом центре. На тенистой улочке. В старинном особнячке. Тишина, уют…
Понятно, местное высшее руководство поспешило засвидетельствовать именитого гостя своим вниманием. А как же! Случится надобность - авось и замолвит словечко, походатайствует перед Иосифом Виссарионовичем. Не зря же говорят в народе: приближенный к Кремлю…
И вот однажды к дому, где на временное жительство остановился Толстой, подкатил черный "бобик". Из задней дверцы машины вышел высокий гражданин - в кителе и галифе. На глянцевых сапогах прыгали лучики. У массивных дубовых дверей он остановился. Поправил седеющую прядь и твердой рукой нажал на звонок.
Вскоре вышел коренастый пожилой слуга - в фуражке с кокардой и с пшеничными усами. На вопрос, кого надобно, незнакомец мягко улыбнулся:
- Алексея Николаевича Толстого… Он дома?
- А кто вы такой будете-с? Как вас представить-с хозяину?
Незнакомец назвал свой какой-то очень крупный циковский чин, контролирующий энкавэдешные органы.
- Подождите, я сейчас доложу, - молвил слуга и скрылся в бесчисленных комнатах.
Видимо, в это время писатель завтракал, - а каким он являлся гурманом, знают все, - был, очевидно, не в духе, раздосадован визитом столь раннего посетителя, да и слуга как-то невнятно произнес, кто таков гость и чем занимается, ибо старик с кокардой вернулся в несколько растерянном виде.
- Извините-с, - виновато произнес он и автоматическим добавил без заднего умысла: - Их сиятельство граф передали, скажите, мол, что он спит-с еще…
Незнакомец в задумчивости потёр виски, а когда до него дошла абсурдность сказанного, густо покраснел и, щелкнув каблуками, пошел к машине.
А вскоре произошло уже известное ограбление графа. Отомстил так-таки оскорбленный до глубины души сановный гость, которого он не принял? Может быть, и так… Да и как не отомстить, когда в подчинении у него была такая грозная служба?
А "козла отпущения" всегда можно найти, если того потребует САМ…
МАКС ПЕНСОН - ФОТОМАСТЕР УЗБЕКИСТАНА
Фотография... Как вид искусства она процветала и на окраинах российской империи, и в Средней Азии бывшего советского государства. Одно имя Ефима Юдина многое скажет знатокам. Любимой темой мастера была классическая архитектура Туркестана, памятники старины, мавзолеи, медресе, красочные базары, лавочки мастеровых и чайханы... Или же, например, Михаил Розенкранц. Он был завзятым театралом и оставил на своих снимках "мизансцены" десятков, если не сотен, спектаклей театров Ташкента.
И всё же... Наиболее глубокий след в истории фотографии края проложил он, Макс Пенсон. Мастер-репортёр, журналист. Каждая его фотография, начиная с 20-х годов, заключает в себе какую либо яркую деталь новой жизни, её мироощущения, а весь бесконечный ряд фотокадров Пенсона - это поистине многоликая летопись жизни республики.
Лирик и "горлан" в одном лице, своеобразный вариант Маяковского - Есенина в плёнке, Макс Пенсон, всё, что попадало в поле зрения его фотокамеры, рассматривал в поэтическом свете, какой бы ни была грубой фактура. Обыкновенного даже заурядного труженика умел видеть в динамике роста. Вот как этот дехканин, трудяга, в залатанном халате и чалме. На снимке, как и в жизни, он буквально преображается на глазах. Прозревает и радуется новой жизни, хотя ещё не оторвался от вековой нищеты, от убожества старого быта.
... Сам Макс Пенсон рос в глухом белорусском захолустье на границе с Польшей. Однако сумел успешно окончить художественную школу в тогдашнем Вильно, в Литве. В годы Первой мировой войны судьба занесла Пенсона в Туркестан и он остался здесь навсегда.
"Можно было ожидать, - отмечал его биограф Файзулла Ходжаев, - что Пенсон, подобно своим коллегам-художникам, станет брать заказы, "лепить" портреты состоятельных людей,жить безбедно. Ничего подобного". И в самом деле - ничего подобного: Пенсон пошёл работать в школьные мастерские Коканда учителем, постепенно постигая незнакомую ему жизнь. Обычаи местного населения, его язык, древнюю восточную культуру.
Однажды кто-то из газетчиков увидел фотоработы Макса. И вскоре юноше предложили место фоторепортёра в крупнейшей газете Узбекистана - "Правда Востока". Кстати, в ней начинали свою творческую деятельность Леонид Соловьёв, Леонид Ленч, Илья Ильф... Примерно в те же годы. Впоследствии они прославились, как писатели своими знаменитыми работами в печати.
По заданию редакции Макс Пенсон стал колесить с неразлучной "Лейкой" по самым отдалённым уголкам республики.
Там он раз за разом открывал для себя новый, богатый свершениями, мир нового Востока. И главное: фотографии молодого мастера никогда не лгали. Они честно фиксировали и ликбез под огромными сводами старинного здания - может быть, древне-заветного медресе, и появление радио на селе - восторженные лица рядом с диковинной тарелкой-репродуктором, укреплённой на обрубке шелковицы, и колхозный праздник - той.
Всё одухотворено, возвышено, как на живописных полотнах Александра Волкова. Тоже туркестанца и тоже безмерно влюблённого в край бирюзового неба и золотого граната. И всё-таки в работах Макса Пенсона главное - труд народный. Именно его фотохудожник запечатлевает во всех проявлениях. Вот, народный мастер ("Усто") - портрет белобородого аксакала с насреддиновской улыбкой глядящего поверх очков. Видно, он многое знает, умеет, и сейчас, может, любуется сделанной работой, а может хочет дать мудрый совет. Вот резчики по дереву - их филигранная работа требует предельной точности и бесконечного терпения. И, наконец, серия "Строительство Большого Ферганского канала" - трудовая эпопея с буднями и каждодневными праздниками в минуты отдыха, и бесконечными взмахами кетменей (всё руками, всё без машин, днём и ночью!), и с высоко поднятыми карнаями, сигналящими к началу стройки, или танцующими Тамарой Ханум и Мукаррам Тургунбаевой в окружении землекопов. И, как апофеоз, крупный кадр: "Большой Ферганский заработал..." Редкой красоты пейзаж. Над водой отдыхающие строители. Лица открытые, обветренные на солнце и ветре. Нет, они вовсе не чувствуют себя героями, но перед нами подлинные подвижники... Пенсон сумел языком фото передать и это ощущение.
... Есть у Макса знаменитая фотография, опубликованная во многих журналах мира... Молодая женщина со множеством мелких косичек, спадающих "дождиком", кормит грудью ребёнка. Она счастливо улыбается, прикрыв веки. Подобный шаг к новой эстетике фотоискусства особенно непрост был на Востоке. Недаром и название своей работе автор подыскал интернациональное: "Узбекская мадонна".
НЕХОРОШАЯ КОМНАТА ПОД №26
Как известно, литературное произведение современной классики - роман "Мастер и Маргарита", вышел в середине 70-х годов. И сразу же - как по волшебству стал настоящим бестселлером.
Неслучайно журнал "Москва", в котором он был опубликован, подпольно размножался ротапринтным способом в разных учреждениях и всевозможных НИИ. У книжных барыг "новинка" стоила ошеломляющих денег. А когда роман, наконец-то, вышел отдельным изданием - его невозможно было приобрести. Читатели за много месяцев вперёд записывались на "Мастера и Маргариту" в очередь в библиотеках. Широк оказался и географический диапазон "негорящей рукописи".
Издатели на всём необъятном пространстве СССР, чтобы поправить свои финансовые возможности, буквально выклянчивали у всесильного Госкомиздата страны разрешения на "публикацию Булгакова".
Не остались в стороне и лихие перья переводчиков… Ещё бы! Как упустить такую возможность заработать лёгкие и надёжные деньги - по тем временам вполне приличные?! Книгу стали переводить на "самостийные" языки во всех постсоветских республиках. Эхо благодатного книжного бума докатилось и до далёкого Ташкента.
В те годы я работал редактором в издательстве художественной литературы и искусства им. Гафура Гуляма.
Директор издательства, видный писатель, певец соцреализма, Хамид Гулям поручил перевести роман М. Булгакова "Мастер и Маргарита" на узбекский язык известному переводчику Мирзиёду Мирзаидову. Мирзиёд работал редактором в "Редакции литературы народов СССР". Переводчиком он считался отменным, русским владел прекрасно. В творческом активе у него уже были переведённые им романы Катаева, Ильфа и Петрова, Олеши… Поэтому за порученное дело Мирзаидов принялся с удовольствием. Сначала работа пошла ровно, без сучка и задоринки. Но чем глубже он уходил в произведение, в образы героев, тем становился задумчивее, раздражительнее… Куда только девалась былая весёлость Мирзаидова?! Иногда, встречаясь в коридоре, он спрашивал меня значение той или иной фразы, слова… Работа над переводом явно застопоривалась. На вопрос коллег: "Как идут дела?", Мирзаидов неопределённо махал рукой. Некоторые из близких друзей просили дать почитать уже переведённые главы, но он вполне резонно и по-восточному оправданно отвечал: "Половину работы не показывают".
А вскоре Мирзиёд заболел. У него стала барахлить печень. Он всё чаще стал находиться на больничном, болеть… А однажды в издательство пришли родственники и сказали, что Мирзиёда не стало.
И - странное дело! Вместе с его уходом пропали переведённые главы романа. Их не нашли ни в рабочем столе Мирзаидова, ни дома. Но никто из сотрудников и родных не обратили на эту деталь серьёзного внимания… Стало быть, мало ли что могло произойти. (Тем более что подобные примеры в истории литературы были - взять, хотя бы Гоголя).
Пришлось Хамиду Гуляму перепоручить важный заказ другому редактору и переводчику Низамеддину Камилову. Он тоже принялся за "выигрышную работу" с большим душевным подъёмом. Взял для этого даже творческий отпуск. Перевёл половину романа и… какой-то поникший, с впалыми глазами, вернулся на работу. Перевод почему-то дальше не задался. Низамеддин явно чем-то был встревожен, даже удручён. Ему не давала покоя глава "Бал у сатаны"… И - что же? Как-то сотрудники редакции, вернувшись после обеденного перерыва, не застали Камилова на привычном месте. Он обычно обедал на работе, за своим столом. Зато за открытым окном четвёртого этажа в издательском дворике слышались громкие и тревожные голоса, раздавалась сирена скорой помощи… Мы выглянули вниз и увидели возле клумбы с цветами на асфальте фигуру Низамеддина с раскинутыми руками. Его окружали типографские работники и врачи в белом.
До нас не сразу дошло, что пока мы находились в столовой, Камилов выбросился в окно. Что послужило тому роковой причиной, никто не знал. Ни на работе, ни дома… Переведённые главы, как и в первом случае, нигде не нашли. Словно роковые странички в воздухе испарились!
Теперь сотрудники с какой-то скрытой опаской стали обходить кабинет №26 с табличкой "Редакция литературы народов СССР", называя её по-булгаковски "нехорошей комнатой".
Хамид Гулям уже, было, решил приостановить затею с переводом "злополучного" романа, но тут один из редакторов-переводчиков Исмаил Ахмад ДОБРОВОЛЬНО вызвался довести начатые попытки перевода до логического завершения. Это поистине мужественное заявление заметно приободрило директора-писателя, и он дал очередное добро на перевод…
Увы, дорогой читатель, не буду томить тебя долгой фабулой. Ты, наверное, и сам уже догадался, что произошло дальше… Да, да, Ахмад почти перевёл роман, осталось всего-ничего, каких-то две-три завершающих главы и переводчик, предвкушая успех, уже потирал ладони: "А, каково?! Всё равно я перехитрил шайтана".
Рано радовался, бедняга…
Через несколько дней на одной из трамвайных остановок на Бешагаче Исмаила сразил обширный инфаркт. Хорошо, что рядом оказались добрые люди, успели подхватить его под руки, а то угодил бы прямо под трамвай, как Берлиоз… Скорая прилетела незамедлительно, но всё равно уже было поздно.
А что же роман? Перевод Ахмада, как вы уже догадываетесь! - так нигде и не нашли. Поистине чертовщина - только на восточной почве.
… Кабинет же под №26 полностью опустел. Никто из сотрудников не захотел переселяться в освободившуюся "нехорошую комнату", хотя и просторную. Так и пришлось завхозу-поэту Ихтияру Ризо переоборудовать её в архивное помещение - рукописей, личных дел сотрудников, бухгалтерских бумаг… Здесь им оказалось самое место.
Николай КРАСИЛЬНИКОВ,
для "Русской Америки, NY"
|
