Смертная казнь через сожжение получила широкое распространение еще в древние времена. Но настоящий ее расцвет наступил в эпоху Средневековья.
Костры инквизиции горели по всей Европе на протяжении нескольких столетий. Так, первое аутодафе (сожжение) состоялось в ХIII веке (точная дата не установлена), а последнее - в 1826 году в Валенсии (Испания).
Среди выдающихся людей, сожженных на костре, были Джордано Бруно (1548 - 1600) - итальянский философ, ученый и поэт, Джироламо Савонарола (1452 - 1498) - итальянский богослов, проповедник и общественный деятель, Ян Гус (1369 - 1415) - чешский мыслитель, проповедник и идеолог чешской Реформации, Мигель Сервет… Даже перед лицом смерти никто из них не отрекся от своих взглядов. Правда, они по-разному вели себя в последние минуты жизни. Джордано Бруно и Джироламо Савонарола - мужественно и стойко, проявив необычайную силу воли.
Сжечь - не значит опровергнуть. По преданию, эти слова сказал, взойдя на костер инквизиции, Джордано Бруно. Инквизиторы с жадностью вглядывались в лицо осужденного: не дрогнет ли он в последнее мгновенье, не запросит ли пощады, не покается ли? Бруно молчал. Ни звука не раздалось из его груди, пока внизу разжигали огонь. Один из палачей остервенело высекал искру, и, наконец, ему удалось запалить стружку. Взвившееся пламя почти мгновенно охватило неуклюже сколоченный помост и столб с прикованной к нему плотью. Последнее, что видела толпа, прежде чем заволокло его дымом, как дернул головой Джордано и отвернулся, когда протянули на длинном шесте распятие к его губам.
Столь же мужественно встретил смерть и Савонарола. Встретил так, как призывал людей в своей знаменитой проповеди "Об искусстве хорошо умирать".
Ян Гус принял смерть со смирением и покорностью, весь погрузившись в молитву: "Господи Иисусе Христе, готов я с любовью и покорностью принять эту жестокую и ужасную смерть за светлое Твое Писание и за то, что проповедовал святое слово Твое; прости же, прошу всем врагам моим!"
Лишь Мигель Сервет не совсем справился со своими эмоциями. Он пришел в ужас, когда узнал о страшном приговоре, обрекавшем его на мучительную смерть. Им овладел жуткий страх. Тот самый страх, который парализует силу воли. Возможно, он не ожидал, что приговор окажется таким жестоким. Однако этот страх был бессилен окончательно сломить дух мыслителя, заставить его поступиться своими убеждениями. Не поэтому ли его мученическая смерть поражает глубиной своего трагизма, вызывая чувство благоговения перед личностью этого человека? Не случайно Вольтер в "Опыте о нравах" писал, что казнь Сервета произвела на него большее впечатление, чем все костры инквизиции.
Мигель Сервет родился в 1509 или в 1511 году (точная дата так и осталась неизвестной) в Наварре, на северном склоне Пиренеев, в семье нотариуса. Отец, как человек весьма образованный, дал сыну первоначальные основы знаний, а затем отправил его в школу, где Мигель, наделенный от природы удивительно тонкой впечатлительностью, в основе которой лежала чересчур повышенная чувствительность, и обостренным чувст-вом нового, отличался необычайной любознательностью и пытливостью, феноменальной памятью и живостью воображения, душевностью и сердечностью.
По окончании школы Мигель учился в университетах Сарагосы, Тулузы, Парижа. Изучал библейские языки, математику, философию, теологию, географию, право, медицину.
Он покинул Испанию в 15-летнем возрасте и его дальнейшая жизнь прошла в скитаниях, в основном по Германии, Италии, Швейцарии. Исповедовал учение пантеизма, включая элементы неоплатонизма, астрологии, каббалы, однако настаивал на том, что естественная философия должна прежде всего исходить из эмпирических исследований..
Сервет заявил о себе как мыслитель с весьма разносторонними научными интересами. Он написал комментарии к новому изданию "Географии" Клавдия Птолемея. Первым в истории медицины описал малый круг кровообращения и предугадал его физиологический смысл. Выступил в защиту астрологии, ссылаясь на великого Платона.
Будучи еще студентом Тулузского университета, который в те времена был не только научным центром, но и ареной острой идеологической борьбы между католиками и протестантами, Сервет заинтересовался теологией и приступил к изучению различных направлений христианства. Знание языков позволяло ему читать Ветхий и Новый Заветы в оригинале и сравнивать разные переводы. Тщательное изучение Библии, трактатов по истории христианства, римской церкви, ожесточенных споров между католиками и протестантами привело Сервета к неожиданному для себя открытию: чем больше вчитывался он в тексты Священного Писания, тем отчетливее видел, что то, чему он раньше верил, рассеивается как туман. Сомнения одолевали юношу и терзали его сердце. Он не мог умолчать о них и пойти против своей совести. С одной стороны, он был на стороне Мартина Лютера (1483 - 1546) и других реформаторов христианской церкви, а с другой - видел и их заблуждения. И Сервет решил открыто и откровенно написать о том, о чем думал.
В 1531 году 20-летний (или 22-летний) Сервет опубликовал трактат "О заблуждениях учения о Троице", а спустя год, в ответ на его критику - второй трактат "Диалоги о Троице", в которых отвергал с точки зрения пантеизма и рационализма учение христианства о троичности Бога, утверждая, что догмат о трех вечных ипостасях несовместим с единой сущностью Бога. Следовательно, несостоятелен и догмат о божественной природе Христа, который для Сервета был человеком, чрезвычайно приблизившимся к Богу, и которому люди так хотели подражать. Сервет, не колеблясь, выступал и против догмата об абсолютном предопределении, о "спасении верой" и в соответствии с давней гуманистической традицией настаивал на свободной воле человека как средства, необходимого для спасения.
В то же время Сервет резко осуждал католическую и ортодоксальную протестантскую церкви за их нетерпимое отношение к инакомыслящим: "Мне представляется жестоким убивать людей под предлогом того, что они заблуждаются в толковании какого- либо положения, ибо известно, что даже избранные впадают в заблуждения".
Его взгляды во многом сближались со взглядами анабаптистов -представителей радикальных протестантских сект эпохи Реформации, которые критически относились к ряду церковных обычаев и ритуалов, в частности к крещению младенцев, ибо выбор исповедания должен быть свободным и осознанным актом. По мнению Сервета, наиболее подходящим для крещения верующих является тридцатилетний возраст. Словом, Сервет не мог не нажить себе врагов как среди католиков, так и среди ортодоксальных протестантов.
Особенно зловещую роль в его трагической судьбе сыграл Жан Кальвин (1509 - 1564) - один из крупнейших деятелей Реформации. Увы, наивный и простодушный Сервет меньше всего ожидал, что Кальвин станет его злейшим врагом. Ведь они много лет знали друг друга, познакомившись еще в 1534 году в Париже. К тому же француз Кальвин, как и испанец Сервет, уже в молодости подвергся преследованиям за инакомыслие . Как и Сервет, он вынужден был в 1533 году покинуть родину и искать безопасное убежище. Впрочем, если бы Сервет и не был столь наивным и простодушным, вряд ли он смог бы предугадать, что этот юноша Жан Кальвин, такой робкий от природы, скромный, тихий, нелюдимый, чуждающийся света, уже успевший написать и даже опубликовать в 1532 году свой первый научный труд - комментарии к трактату Сенеки "О кротости", впоследствии окажется человеком, явно не способным на компромиссы, не признающим полумер, превратится в главного идеолога протестантизма в Швейцарии, в грозного и жестокого правителя Женевы.
Однако это не мешало ему вести тихую, уединенную жизнь. Он был по-прежнему робким, скромным, честным... Нередко он нуждался в самом необходимом, но тем не менее упорно отказывался от всех предложений друзей, искренне желавших улучшить его материальное положение.
По словам Б. Д. Порозовской, автора серьезного исследования "Жан Кальвин. Его жизнь и реформаторская деятельность", Кальвин с трудом сводил концы с концами. Личные его потребности были более чем скромны, но за его столом было всегда много приезжих, а кошелек всегда был открыт для нуждавшихся эмигрантов. Во время своей последней болезни Кальвин даже отказался принять жалованье, так как, не будучи в состоянии исполнять своих обязанностей проповедника, не считал его заслуженным. Однажды один знатный иностранец постучался в двери его скромного домика. Это был Садолет, бывший секретарь папы римского Льва Х, человек редкого благородства и чистоты нравов. Он ожидал, по слухам, увидеть своего противника, окруженного роскошью, с толпой придворных, и был поражен, когда отворивший ему двери хилый сгорбленный человек в сильно поношенном сюртуке оказался самим "женевским папой".
По желанию Кальвина, выраженному в его завещании, он был похоронен "обыкновенным образом", то есть без всяких церемоний, без памятника, даже без надписи на могиле. Вскоре местонахождение его могилы было забыто, и только спустя много лет небольшой черный камень указывает на место, где, по некоторым предположениям, покоится прах великого женевского реформатора.
Он был фанатиком (от латинского слова "fanatikus" - иступленный). Фанатиком религиозной веры, причем такой, какой он ее воспринимал, понимал и проповедовал. И как фанатик, убежденный в ее непогрешимости, он не мог не быть нетерпимым к тем, кто в этом сомневался, а тем более -подвергал критике.
В завязавшейся переписке он обвинил Сервета в антитринитарской ереси, в отрицании божественной природы Иисуса Христа, в непризнании учения об абсолютном предопределении, согласно которому человеческую волю следует целиком подчинить всемогуществу воли Божьей.
По сути дела, эти обвинения в адрес Сервета означали, что он заслуживает смертной казни. Однако он смело бросил вызов авторитету "женевского папы" (так называли Жана Кальвина боготворившие его последователи), написав и анонимно издав в 1553 году свой главный труд "Восстановление христианства", в котором изложил свои философские и естественнонаучные взгляды.
Видимо, Сервет должным образом не учел, что Кальвин, утверждавший тогда в Женеве теократический режим, считал своим священным долгом безжалостно расправляться с противниками его основополагающих богословских идей и деяний. Недаром он любил цитировать из "Послания к Римлянам": "Если Бог с нами, кто против нас?"
По убеждению Кальвина, для беспощадной борьбы с ними все средства хороши. Иначе говоря, цель оправдывает средства. По его инициативе скрывавшийся Сервет был арестован инквизицией, сумел бежать, но был схвачен вторично в логове злейшего врага.
В своей глубоко гуманистической книге "Совесть против насилия" выдающийся писатель и литературный критик Стефан Цвейг (1881-1942) раскрыл с присущим, пожалуй, только ему психологическим мастерством душевное состояние Сервета во время его длительного пребывания в застенках тюрьмы и в последние минуты жизни: "Изолированный в своей темнице от всего света, Сервет недели и недели предается экзальтированным надеждам. По своей природе крайне подверженный фантазированию и, кроме того, еще сбитый с толку тайными нашептываниями своих мнимых друзей, он все более и более одурманивался иллюзией, что уже давно убедил судей в истинности своих тезисов и что узурпатор Кальвин не нынче, так завтра под ругательства и проклятия будет с позором изгнан из города. Тем более ужасным является пробуждение Сервета, когда в его камеру входят секретари Совета и один из них с каменным лицом, обстоятельно, развернув для оглашения пергамент, зачитывает приговор. Как удар грома разражается этот приговор над головой Сервета. Словно каменный, не понимая, что произошло нечто чудовищное, слушает он объявляемое ему решение, по которому его уже завтра сожгут заживо как богохульника.
Несколько минут стоит он, глухой, ничего не понимающий человек. Затем нервы истязаемого человека не выдерживают. Он начинает стонать, жаловаться, плакать, из его гортани на родном испанском языке вырывается леденящий душу крик ужаса: "Misericordias!" ("Милосердия!"). Его бесконечно уязвленная гордость полностью раздавлена страшным известием: несчастный, уничтоженный человек неподвижно смотрит перед собой остановившимися глазами, в которых нет искры жизни. И упрямые проповедники уже считают, что за мирским триумфом над Серветом придет триумф духовный, что вот-вот можно будет вырвать у него добровольное признание в своих заблуждения.
Но удивительно: едва проповедники слова Божьего касаются сокровеннейших фибр души этого почти мертвого человека - веры, едва требуют от него отречения от своих тезисов, мощно и гордо вспыхивает в нем прежнее его упорство. Пусть судят его, пусть подвергают мучениям, пусть сжигают его, пусть рвут его тело на части - Сервет не отступится от своего мировоззрения ни на дюйм… Резко он отклоняет настойчивые уговоры Фареля (ближайшего сподвижника Кальвина. - И Ю.), спешно приехавшего из Лозанны в Женеву, чтобы вместе с Кальвином отпраздновать победу; Сервет утверждает, что земной приговор никогда не решит, прав человек в божеских вопросах или не прав. Убить - не значит убедить".
Перед смертью Сервет попросил свидания со своим главным обвинителем - Кальвином. Он все еще надеялся, что этот всесильный правитель Женевы сжалится над ним, Серветом, не предаст его сожжению на костре. Казалось бы, он должен был с пониманием отнестись к просьбе Сервета. Увы, как правитель, это был другой Кальвин: высокомерный и коварный, упивающийся властью над людьми и крайне нетерпимый в отношении своих идейных и политических противников.
Очевидно, власть портит не только светских, но и религиозных плюдей. Кальвин физически уничтожал, подчинял или изгонял из Женевы всех, кто стоял в оппозиции к нему. Он ввел строгую, мелочную регламентацию религиозной, общественной и даже личной жизни горожан. Нарушение дисциплины каралось различными мерами наказания вплоть до смертной казни.
Были запрещены многие светские развлечения, громкий смех на улице, введены ограничения даже в еде и одежде. Превратившись не только в религиозного, но и светского диктатора, Кальвин, конечно, отказался от встречи с уже осужденным Серветом, вновь потребовав, чтобы он, Сервет, безоговорочно признал его, Кальвина, безоговорочную правоту.
"Конец был ужасен, - писал Стефан Цвейг. - 27 октября в одиннадцать утра приговоренного выводят в лохмотьях из темницы. Впервые за долгое время, и теперь уже в последний раз в его жизни, вновь увидели небо его отвыкшие от дневного света глаза. Грязный и изможденный, со спутанной бородой, в гремящих цепях, шатаясь, доплелся осужденный до места, и страшно подействовала на всех пепельно-серая дряблость его лица на фоне солнечного осеннего дня.
Перед ступенями ратуши охранники грубо, с силой бросили на колени с великим трудом дошедшего сюда шатающегося человека: за несколько недель он совсем разучился ходить. Со склоненной головой должен был он выслушивать приговор, который синдик огласил перед собравшимся народом и который заканчивался словами: "Мы приговариваем тебя, Михаэль Сервет, закованного доставить на площадь Шампля, где предать заживо огню, и вместе с тобой рукопись твоей книги, а также уже опубликованную книгу, пока тело твое не превратится в пепел; так ты окончишь свои дни, став предостережением всем, кто задумает совершить подобное преступление".
Дрожа от ужаса и холода, выслушал осужденный приговор. В предчувствии неминуемой смерти подполз он на коленях к членам магистрата и стал умолять о ничтожной милости - принять смерть от меча, - "с тем чтобы невыносимая боль не ввергла его в отчаяние". Если он и грешил, это происходило помимо его сознания; им всегда руководило только одно стремление - служить во славу божью.
В эту минуту между судьями и упавшим на колени человеком появился Фарель. Громко, чтоб все слышали, он спросил обреченного на смерть, готов ли он отказаться от своего направленного против идеи "троичности" учения и тем самым добиться милости - облегчения казни. Но Сервет - именно последние часы подняли на новую нравственную высоту этого в общем-то заурядного человека - вновь отвергает предложенную сделку, полный решимости сдержать свое прежнее слово и вытерпеть все за свои убеждения.
Остается самое трагическое. Процессия пришла в движение. Впереди шествовали сеньор - лейтенант и его помощники, оба со знаками различия, окруженные со всех сторон стрелками. Вслед за ними теснилась вечно любопытная толпа. На протяжении всего пути через город, мимо испуганных, безмолвных зевак. Фарель шел рядом с осужденным. Неотступно, шаг за шагом, уговаривал он Сервета признаться в последнюю минуту в своем заблуждении, отказаться от ошибочных взглядов. Но, услышав поистине кроткие слова Сервета, что он несправедливо осужден на смерть, и тем не менее молит бога быть милостивым к его судьям, Фарель набрасывается на него: "Как? После того как ты впал в тяжелейший грех из всех грехов, ты еще намерен оправдываться! Если будешь продолжать в том же духе, я представлю тебя божьей каре и не стану сопровождать дальше, хоть и было решено не оставлять тебя до последнего вздоха".
Но Сервет больше не отвечал. Ему опротивели все эти болтуны и палачи; ни слова больше. Словно желая забыться, беспрерывно бормочет про себя этот мнимый еретик и безбожник: "О боже, спаси мою душу, о Иисусе, сын вечного бога, сжалься надо мной", потом, наоборот, громко просит присутствующих, чтобы они помолились вместе с ним и за него.
Даже на месте казни, уже перед столбом, еще раз упадет он на колени, чтоб снова мысленно обратиться к богу. Но, опасаясь, что этот искренний порыв мнимого еретика произведет впечатление на народ, фанатик Фарель вскричал, не обращая внимания на благоговейно преклонившего колена человека: "Теперь вы видите, какой властью обладает над человеком сатана, когда держит его в своих когтях! Сей ученый муж верил, что поступает правильно. Сейчас же он во власти сатаны, И с каждым из вас это может случиться".
Между тем ужасные приготовления начались. Уже дрова были сложены вокруг столба, уже лязгнула цепь, на которой подвесят Сервета к столбу, уже палач связал осужденному руки. Тут Фарель еще раз, и уже последний, пробрался сквозь толпу к Сервету, теперь лишь тихо стонавшему:"О боже, боже мой", и яростно прокричал ему: "Тебе больше нечего сказать?" Упрямец все еще надеялся, что при виде столба пыток Сервет признает, наконец, единственно верную истину, истину Кальвина. Но Сервет ответил: "Что еще я могу делать, кроме как говорить о боге?"
Разочарованный, отошел Фарель от своей жертвы, теперь другому палачу, по должности, осталось свершить свое страшное дело. На железной цепи подвесили Сервета к столбу, несколько раз обмотав веревкой его исхудавшее тело. Между живой плотью и жестоко врезавшейся веревкой палачи втиснули книгу и ту рукопись, которую Сервет в свое время послал Кальвину, попросив высказать свое братское суждение о ней; и наконец, глумясь, надвинули на голову отвратительный венец страданий, венок из листьев, пропитанных серой. Этим ужаснейшим приготовлением палач закончил свою работу. Ему осталось лишь поджечь костер, и убийство началось.
Когда со всех сторон взметнулось пламя, несчастный испустил такой жуткий вопль, что люди на секунду в ужасе отшатнулись. Скоро огонь и дым охватили вздыбившееся в муках тело, но непрестанно и все более резко доносился из медленно пожиравшего живую плоть огня пронзительный вопль невыразимо страдавшего человека, и, наконец, в последний раз резанула слух страстная мольба: "Иисус, сын вечного бога, помилуй меня!"
А в это время Кальвин, как ни в чем не бывало, работал в своем кабинете над основным трудом всей жизни "Наставления в христианской вере".
До сих пор неизвестна точная дата рождения Сервета. Но зато известна дата его мученической смерти - 27 октября 1553 года. А спустя 350 лет, 27 октября 1903 года, Кальвинистская (!) церковь воздвигла в Женеве памятник в честь Мигеля Сервета с надписью в кальвинистском духе: "Мы, почтительные и благодарные последователи Кальвина, нашего великого Реформатора, осуждая тем не менее ошибку, которая была ошибкой его века, и строго придерживаясь свободы совести в соответствии с истинными принципами его Реформации и Евангелия, воздвигли этот покаянный памятник".
Однако, больше впечатляет памятник Мигелю Сервету, открытый в Сарагосе (месте, где он учился) возле госпиталя им. Мигеля Сервета 27. 10. 2004 по случаю 450 годовщины со дня смерти выдающегося мудреца. На табличке надпись: "Убийство человека - это не защита доктрины, это просто убийство".
И. Юдовин,
для “Русской Америки, NY”
|
