Как известно, Людвиг ван Бетховен (1770-1827) создавал свои бессмертные творения в состоянии неумолимо прогрессирующей глухоты. Не случайно Ромен Роллан, один из крупнейших знатоков жизни и творчества композитора, писал: "Все, созданное Бетховеном, создано глухим Бетховеном". Отчаявшись избавиться от своего страшного недуга, он готов был свести счеты с жизнью.
Беда пришла еще в юности. Первые симптомы страшной болезни Бетховен почувствовал, когда ему едва исполнилось 25 лет. Началось с шума в ушах, который, превратившись вскоре в непрерывный, не давал молодому человеку покоя ни днем, ни ночью. Болезненные ощущения неизменно сопровождались постепенным ослаблением слуха. Долгое время Бетховен старался скрывать это даже от самых близких ему людей. Он избегал появления на людях, чтобы не обнаружился его недуг. И чем дольше он скрывал свое горе, тем сильнее страдал… Лишь в 1801 году он открыл ужасную тайну пастору Аменде и доктору Вегелеру - друзьям, которым особенно доверял, ценя их готовность всегда прийти на помощь.
"Как часто мечтал я, - в отчаянии писал композитор Аменде, - чтобы ты был рядом со мной, потому что твой Бетховен глубоко несчастен… Знай, что самая благородная часть меня, мой слух, сильно ослаб. Еще в то время, когда ты был со мной, я уже ощущал признаки этого, но не показывал виду. С тех пор что ни дальше, мне становилось все хуже и хуже. Можно ли это будет когда-нибудь излечить, пока сказать нельзя… Вылечусь ли я? Разумеется, я не теряю надежды, но до чего же это трудно, ведь болезни такого рода относятся к самым неизлечимым. Какую печальную жизнь я должен влачить, избегать всего, что мне мило… Грустная покорность судьбе - вот мое прибежище! Конечно, я обещал судьбе быть выше всех этих бедствий, но как это возможно?"
Не меньшая скорбь звучит и в письме Бетховена Вегелеру: "Вот уже три года, как мой слух постепенно слабеет!.. Могу тебе сказать, что я влачу печальное существование… Я тщательно избегаю всякого общества, потому что не могу же я сказать людям: "Я глухой!" Это было бы еще возможно, будь у меня какая-нибудь другая профессия, но при моем ремесле ничто не может быть ужаснее… Когда я бываю в театре, мне приходится садиться у самого оркестра, чтобы разбирать слова актеров. А как только сяду подальше, уже не улавливаю высокие тона инструментов и голосов. Просто удивительно, что в разговоре многие люди вовсе не замечают этого. Так как я часто бываю рассеянным, все приписывают этой моей странности. Когда говорят тихо, я еле слышу - слышу звуки, но не слова. Но когда кричат, это для меня совершенно невыносимо. Что со мной будет дальше - бог знает… Я столько раз проклинал свое существование… Плутарх научил меня покоряться судьбе. Но я не желаю сдаваться и не сдамся, если это возможно, хотя бывают минуты, когда я чувствую себя самым несчастным из всех творений божьих!"
Страдания Бетховена усугубились его страстной, но безответной любовью к Джульетте Гвиччарди. Он мечтал обвенчаться с ней, но она вышла замуж за другого. По словам Ромена Роллана, "эта любовь заставила Бетховена еще больнее почувствовать, какое несчастье его глухота и как непрочно его положение, раз он не имеет возможности жениться на любимой женщине… Такие страсти опустошают душу, а когда душа уже ослаблена недугом, как это было с Бетховеном, они могут сокрушить ее вконец". Именно тогда Бетховен, пережив минуты безысходного отчаяния, готов был свести счеты с жизнью. Он написал об этом своим братьям Карлу и Иоганну. В этом письме-исповеди, известном, как "Гейлигенштадское завещание", Бетховен раскрывает с присущей ему искренностью свой душевный мир, преследующие его страдания: "И сердцем и умом я с детства был склонен к нежным и добрым чувствам, и даже всегда ощущал в себе готовность совершать великие дела… По природе пылкий и деятельный, даже не чуждый светских развлечений, я еще почти юношей вынужден был отказаться от людского общества и вести одинокую жизнь. Если иной раз я и пытался преодолеть это, каким жестоким испытанием было для меня каждый раз новое подтверждение моего увечья… Мне не дано находить отдохновение в обществе людей, в тонкой беседе, во взаимной откровенности. Один, совершенно один! Я не решаюсь появляться на людях, пока меня не принуждает к тому крайняя необходимость. Я должен жить, как отверженный. Едва только я попадаю в какое-нибудь общество, как меня охватывает чувство мучительного страха, я боюсь себя выдать, боюсь, что люди заметят мое несчастье… И все же не раз, когда меня охватывала жажда общения с людьми, я поддавался этому чувству. Но какое унижение, если случалось, что кто-нибудь рядом со мной слышит издалека флейту, а я ничего не слышу, или он слышит, как поет петух, а я опять-таки ничего не слышу".
Если раньше у Бетховена сохранялись еще надежды на выздоровление, то теперь он окончательно расстался с ними. "Да, сладостная надежда, - писал он братьям, - которая меня ободряла, надежда на исцеление, хотя бы в малой степени, - ныне она должна покинуть меня. Как осенние листья падают и увядают, так и она теперь поблекла для меня. Едва только успел я вступить в жизнь - и вот уже ухожу. Даже то высокое мужество, которое так часто поддерживало меня… и оно исчезло. О провидение! Пошли мне хоть раз в жизни один-единственный чистый день радости. Уже так давно не звучал в душе моей голос истинной радости. О, когда же, когда, божественное провидение, мне снова будет дано почувствовать ее в храме природы и человечества? Ужели никогда? Нет! Это было бы слишком жестоко".
Но и на этот раз Бетховен не пал духом под жестокими ударами Судьбы. Любовь к жизни одержала в нем верх над тяготением к смерти. "Я схвачу свою судьбу за глотку! - писал он Вегелеру. - Ей не удастся сломить меня. Ах, как прекрасно было бы прожить тысячу жизней! Что же до спокойного существования - нет, я чувст-вую, что я для него не создан".
В чем же он нашел спасение? В искусстве. Он весь уходит в него. Только одно оно, по его собственному признанию, удержало его от желания наложить на себя руки: "Мне казалось немыслимым покинуть этот мир прежде, чем я выполню то, к чему чувствую себя призванным". Уже в те годы он создает такие шедевры, как "Патетическая соната" (1799), Первая симфония (1800), "Лунная" и "Крейцерова" сонаты (1802), Вторая симфония и оратория "Христос на Масличной горе" (1803), Третья (Героическая) симфония и "Аппассионата" (1804). По словам П. И Чайковского, в третьей симфонии "раскрылась впервые вся необъятная, изумительная сила творческого гения Бетховена".
Он работает как одержимый: "Я живу только среди своих нот; едва закончу одно сочинение, как уже начинаю другое. Сейчас я работаю так, что нередко пишу три-четыре вещи за раз". Этот почти глухой человек целиком погружается в мир волшебных звуков, сознательно обрекая себя на жизнь в одиночестве. Правда, у него была еще одна большая любовь. На этот раз - взаимная. Он встретил ее в 1806 году. Это была Тереза фон Брунсвик. Вскоре он обручился с ней. Казалось, что наконец-то он обрел подлинное счастье, что это своего рода награда за все его страдания. Но, увы, по не совсем понятным причинам бракосочетание не состоялось. В 1810 году они расстались, хотя продолжали любить друг друга до последних дней жизни.
И снова Бетховен одинок. Настолько одинок, что снова стал помышлять о самоубийстве. И снова ему потребовалось "схватить свою судьбу за глотку". А вскоре к нему пришло всенародное признание. Даже самые знатные, коронованные особы почтительно восторгались им как композитором и пианистом. Однако это упоение славой было недолгим. И Бетховен опять почувствовал себя очень одиноким. Не способствовало ли этому дальнейшее усиление его глухоты?! Начиная с 1815 года он мог общаться с людьми только посредством письма.
О том, в каком состоянии был его слух, свидетельствует печальный рассказ одного из самых преданных ему друзей, музыканта и писателя Антона Феликса Шиндлера (1790 - 1864) в связи с подготовкой оперы "Фиделио" к постановке в 1822 году: "Бетховен пожелал на генеральной репетиции дирижировать сам… Начиная с дуэта в первом акте стало ясно, что он ровно ничего не слышит из того, что происходит на сцене. Он заметно замедлил ритм, и в то время как оркестр следовал за его палочкой, певцы, не обращая на него внимания, уходили вперед. Произошло замешательство. Умлауф (Австрийский дирижер, скрипач и композитор. - И. Ю.), который обычно дирижировал оркестром, предложил на минуту приостановить репетицию, не объясняя причин. Затем он обменялся несколькими словами с певцами, и репетиция возобновилась. Но снова началась сумятица. Пришлось опять сделать перерыв. Было совершенно очевидно, что продолжать под управлением Бетховена невозможно. Но как дать ему понять? Ни у кого не хватило духу сказать ему: "Уйди, бедный калека, ты не можешь дирижировать". Бетховен, встревоженный, расстроенный, оборачивался направо, налево, силясь прочесть по выражению лиц, что случилось, и понять, отчего происходит заминка. Со всех сторон - молчание. Внезапно он окликнул меня властным голосом, требуя, чтобы я подошел к нему. Когда я приблизился, он подал мне свою записную книжку и знаком велел писать. Я написал: "Умоляю вас, не продолжайте, дома объясню, почему". Одним прыжком он очутился в партере, крикнув мне: "Уйдем скорей!" Он добежал до своего дома и в изнеможении бросился на диван. И так он оставался до обеда. За столом я не мог вытянуть из него ни слова; вид у него был совершенно убитый, на лице было написано величайшее страдание. После обеда, когда я собрался уходить, он удержал меня, сказав, что ему не хочется оставаться одному. Потом, когда мы прощались, он попросил меня проводить его к доктору, который славился как специалист по ушным болезням… За все время, что я потом встречался с Бетховеном, не могу припомнить ни одного дня, который можно было бы сравнить с этим роковым ноябрьским днем. Бетховен был ранен в самое сердце, и впечатление об этой ужасной сцене не изгладилось в нем до самой смерти".
Итак, Бетховен совсем глухой. Каково же человеку, для которого музыка - это жизнь, сознавать, что отныне он не услышит больше пастуха или перезвона колокольчиков, не различит звуки свирели… Но Бетховен не только глухой. У него теперь очень слабое зрение. Ему не дает покоя катар дыхательных путей. Его мучают припадки ревматизма. Он страдает от желтухи. Чуть ли не с юношеских лет его преследуют расстройства желудка. И этот человек, изнемогающий под бременем этих болезней, вновь бросает вызов судьбе… Он создает свое самое гениальное творение - Девятую симфонию. Раскрывая в ней всю глубину своих страданий, он завершает ее хором, который воспевает Радость на слова Фридриха Шиллера, взятые из его "Оды к Радости". Долго, очень долго шел этот терзаемый непрерывными страданиями человек к Радости. И вот она пришла к Нему, такому немощному физически. Радость духовная, возвышенная, Божественная.
7 мая 1824 года в Вене состоялось первое исполнение Девятой симфонии. Она вызвала у слушателей неистовый восторг. Но глухой композитор не слышал того, что творилось в зале. Лишь тогда обнаружил он это, когда одна из певиц взяла его за руку и повернула лицом к публике. Только тогда он увидел, что все поднялись с мест, приветствуя его многократными взрывами аплодисментов. Многие, не стыдясь своих слез, плакали… Этот триумфальный успех так потряс Бетховена, что он упал в обморок. Его тут же отнесли к Шиндлеру. Там он пролежал в полузабытьи всю ночь и первую половину следующего дня. Мог ли он думать в этом состоянии? И если да, то о чем? Может быть, о том, что путь к Радости лежит через Страдания и что в этом пути нуждаются не только отдельные люди, но и человечество в целом. И если это так, то его, Бетховена, музыка способна помочь "страждущему человечеству" обрести истинную радость. А это не может не принести и ему, Бетховену, ту радость, о которой он так долго мечтал. Значит, он не зря прожил свою жизнь.
Можно только поражаться тому, как Бетховен вопреки своей глухоте творил гениальную музыку. Но вовсе не исключено, что именно благодаря ей, этой глухоте. И, может быть, прав Ромен Роллан, рассматривавший проблему в духе диалектики: "Гений Бетховена… вызвал его глухоту. Глухота, в свою очередь, не создала ли гения? Или не способствовала ли она этому?"
До сих пор остается открытым вопрос о причинах глухоты Бетховена. В одних версиях речь идет о таких причинах, как воспаления среднего уха (катаральные или склерозные); тиф, действующий на слуховые центры; простуда и инфекционный грипп, вызвавшие тяжелое воспаление среднего уха; внезапное падение навзничь и вследствие этого - мозговое потрясение; сифилис. Нетрудно заметить, что в основном эти причины действовали извне, из внешнего мира и разрушали прежде всего среднее ухо. В других же версиях в качестве главных выдвигаются кишечник и мозговые причины, действовавшие изнутри, из внутреннего мира и поражавшие внутреннее ухо. При этом особого внимания заслуживает версия, согласно которой ведущей, сыгравшей решающую роль в глухоте Бетховена, была мозговая причина.
Большой вклад в разработку этой версии внес в первой половине ХХ века один из крупнейших специалистов по ушным заболеваниям, французский ученый, доктор Мараж. Он не принимал диагноз, из которого следовало, что у Бетховена был склероз уха. Обосновывая свою точку зрения, доктор Мараж писал: "Если бы у Бетховена был склероз уха, т. е. если бы он был внутри и снаружи погружен в слуховую ночь, начиная с 1801 года, то, возможно, чтобы не сказать - несомненно, он не написал бы ни одного из своих произведений. Но его глухота, лабиринтного происхождения, представляла ту особенность, что, отделяя его от мира внешнего, она, однако, поддерживала его слуховые центры в состоянии постоянного возбуждения, производя музыкальные вибрации и шумы…"
Если бы у Бетховена был склероз уха, то, как полагал доктор Мараж, низкие звуки исчезли бы первыми, высокие звуки слышались бы временами резче в начале болезни. У Бетховена же, по мнению Маража, получилось наоборот: "Но когда начинают плохо слышать высокие звуки, особенно же если глухоте предшествуют шум, свист и преувеличенная чувствительность к крику, - дело идет о поражении внутреннего уха, понимая под этим лабиринт и мозговые центры, откуда выходят различные разветвления слухового нерва… С 1798 года это было поражение лабиринта, а не склероз. Позднее, в 1801 году, глухота его усиливается и следует обычным для таких болезней порядком. Тогда он еще слышит слова, но их не понимает: в действительности он слышит только гласные, согласные звуки исчезли, так как они длятся очень короткое время, иногда в двадцать раз меньше, чем гласные звуки. Наконец, в 1916 году настала полная глухота для всех звуков…"
Вероятно, поражение внутреннего уха у Бетховена не произошло само по себе, вне связи со средним ухом и внешним миром. Поэтому можно предположить, что если у обыкновенных людей разные простуды, как, например, катар верхних дыхательных путей, грипп и т. д., весьма редко приводят к осложнениям в среднем ухе, то у Бетховена с характерной для его слухового анатомо-физиологического аппарата чрезмерно повышенной чувствительностью, эти простуды вызывали болезненные процессы в среднем ухе, которые способствовали поражению внутреннего уха.
В борьбе со своим страшным недугом он вышел победителем. И этим он обязан был самому себе, своей сверхчеловеческой силе воли и мужеству. Ромен Роллан, боготворивший Бетховена, писал: "Какая битва Бонапарта, какое солнце Аустерлица могут поспорить в славе с этим сверхчеловеческим трудом, с этой победой, самой сияющей из всех, которую когда-либо одерживал дух?
Страдалец, нищий, немощный, одинокий, живое воплощение горя, он, которому мир отказывает в радости, сам творит Радость, дабы подарить ее миру. Он кует ее из своего страдания, как сказал сам этими гордыми словами, которые передают суть его жизни и являются девизом каждой героической души: Радость через Страдание".
Во все времена люди проявляли повышенное внимание к сенсациям, то есть к волнующим всех событиям, оставляющим сильные впечатления. Особенно живая реакция на сенсации наблюдается в наше время - время бурного развития средств массовых коммуникаций. Одни сенсации, имея под собой реальную почву, побуждают с новой силой и энергией проникать в тайны тех или иных явлений, другие - с целью привлечь максимум внимания к тем, кто их создает.
К первым можно отнести сравнительно недавно появившееся в СМИ сообщение том, что Людвиг ван Бетховен умер, вероятно, от острого отравления свинцом. Согласно опубликованной в израильской русскоязычной газете "Новости недели" (16. 11. 2000), такое заявление сделал американский ученый Уильям Уолт, руководитель группы ученых из НИИ здоровья в Нейпервилле и чикагского НИИ им. Маккроуна. Сделал на основании 4-летнего изучения пряди волос, выросших на голове композитора в последний год его жизни. В результате проведенных химических анализов и других новейших исследований был обнаружен свинец в количестве приблизительно 60 микрограммов на один грамм седых волос Бетховена. Иначе говоря, в тридцать раз больше той пропорции, которая характерна для современных людей. В связи с этим корреспондент немецкого еженедельника "Шпигель" Беата Ланотта с удивлением вопрошала: "Неужели гения отравили?"
Однако это открытие американских ученых не явилось сенсацией для немецких исследователей причин смерти Бетховена. "Тут нечему удивляться, мы давно знали об этом, - откликнулся лейпцигский токсиколог Райнхард Людевиг, который выдвигал свою теорию об отравлении свинцом еще задолго до исследования американцами волос Бетховена. Как свидетельствуют данные, приведенные в статье "Гения убили?", у этой теории есть серьезные основания: "В Вене, где композитор провел последние годы жизни, в водопроводе текла вода с большим содержанием свинца, которую к тому же пили из свинцовых чашек. Свинец входил также в состав декоративной глазури, которой расписывали керамическую посуду. В ней Бетховену приносили из гостиницы дешевое вино. Из этих же сосудов, содержавших большое количество вредного для здоровья металла, он пил также виноградный сок. Кроме того, в кислое вино часто добавляли для сладости ядовитый ацетат свинца. На эту опасность впервые обратил внимание еще племянник композитора. За год до смерти Бетховена он с беспокойством писал своему глухому дядюшке: "Неужели мы поглощали солидную дозу свинца все это время, когда пили вино, принесенное с Угольного рынка?"
В принципе, между американскими и немецкими исследователями нет расхождений в том, что в организме Бетховена накопилось слишком много ядовитого металла. Споры вызывает вопрос: когда, в каком возрасте на композитора обрушилась такая напасть? С точки зрения американцев, незадолго до его смерти. Недаром они утверждают, что нашли свинец в волосах, выросших в последний год жизни Бетховена. Но это утверждение лишено достаточных оснований. Вот если бы представилась реальная возможность сравнить эти волосы с волосами, выросшими у композитора, допустим, за три-четыре года до его смерти, и не обнаружить в них большого количества свинца, тогда еще можно было бы полагать, что Бетховен скончался от отравления ядовитым металлом. Но и в этом случае трудно было бы утверждать, что того количества свинца, которое накопилось в организме композитора за последний год его жизни достаточно было для его смерти. Одного этого свинца "не хватает, чтобы подтвердить диагноз отравления" - считает судебный медик Харальд Киевски из Геттингена.
Но даже если бы Бетховен умер от острого отравления свинцом, то отсюда еще не следует, что его отравили. Не напоминает ли это здравствовавший около двух столетий миф об отравлении гениального Моцарта? Его, якобы, отравил известный в то время композитор и педагог Антонио Сальери (кстати, он научил молодого Бетховена писать для голоса). Даже А. С. Пушкин оказался в плену этого мифа. Но зато благодаря ему он создал один из своих шедевров - "Моцарт и Сальери". Словом, маловероятно, что Бетховена отравили. Но вполне вероятно, что он сам себя отравил. Разумеется, не ставя перед собой такой цели. Иначе говоря, это не было осознанным самоубийством. Несмотря на ужасные страдания, выпавшие на его долю, он был жизнелюбив и поэтому не раз "хватал свою судьбу за глотку". Но, увы, его отравили те условия жизни, которые в значительной мере были обусловлены его страшным недугом - глухотой. Она сделала его одиноким. Он избегал общения с людьми. Из-за нее он был несчастен в любви. По словам Ромена Роллана, "он без конца влюблялся до безумия, без конца отдавался мечтам о счастье, затем очень скоро наступало разочарование, он переживал горькие муки". Он так и не женился. С ним не было любящего его человека, который бы о нем заботился, особенно в отношении бытовой стороны жизни.
Бетховен прожил в Вене не последние годы жизни, как говорится в статье "Гения убили?", а примерно 35 лет (с 1792 г. до своей кончины 26 марта 1827). У него не было своего жилья, и поэтому он вынужден был скитаться по съемным квартирам (в силу разных причин он их очень часто менял). Людей, впервые посещавших его, поражала их запущенность и убогость. Так, выдающийся итальянский композитор Луиджи Керубини (1760 - 1842), познакомившись с одной из этих квартир, был чуть ли не в шоке: "Но квартира ли это? Это медвежья клетка… " Такое же впечатление сложилось и у известной писательница, яркой представительницы немецкого романтизма Беттины Брентино (1785 - 1859): "Это лачуга бедняка с его убогим ложем!" Видимо, в таких квартирах и водопроводы были настолько запущенными, что способствовали увеличению количества свинца в воде.
Как известно, одним из самых ранних недугов Бетховена было заболевание внутренних органов, в частности, желудка. Композитор даже приписывал свою глухоту этим заболеваниям. Казалось бы, он должен был самым тщательным образом придерживаться гигиены питания, всячески воздерживаться от грубой пищи. Но, как свидетельствуют многочисленные факты, представленные в книге видного политического, общественного и государственного деятеля Франции, дважды возглавлявшего в 20 - 30-е годы французское правительство, Эдуарда Эррио (1872 - 1957) "Жизнь Бетховена", великий композитор поступал прямо наоборот. Вот некоторые из этих фактов: "Гости часто застают его (Бетховена. - И. Ю.), повязанным синим фартуком, в ночном колпаке, за изготовлением невообразимых смесей, которыми наслаждаться будет лишь он один… Доктор фон Бурен наблюдает, как он процеживает свой кофе в стеклянной перегонной реторте. Ломбардский сыр и веронская салями валяются на черновиках квартета. Повсюду недопитые бутылки с красным австрийским вином. Бетховен знает толк в выпивке". На легкомысленное отношение композитора к проблеме питания указывал и Ромен Роллан: "…стол его прост и груб; деликатные желудки не выдерживают его… Две хорошенькие "колдуньи", исполнявшие его "Оду к Радости", Унгер и Зонтаг, которых он принимал у себя, чуть не умерли после одного из его "завтраков". Безалаберность его нередко доходила до того, что он забывал поесть. Пожалуй, лучшие врачи бессильны вылечить такого больного…"
Далеко не безобидную роль в жизни Бетховена сыграл алкоголь. Доктор Андреас Игнац Ваврух, профессор венской хирургической клиники, лечивший композитора во время его последней болезни, утверждал, что для возбуждения слабеющего аппетита Бетховен на тридцатом году жизни стал злоупотреблять спиртными напитками, пить много пунша. Это и привело его на край могилы. Бетховен, по убеждению доктора Вавруха, скончался от цирроза печени. Кстати, с доктором Ваврухом связано открытие, сделанное в 2007 году венским патологом и экспертом судебной медицины Кристианом Рейтером. По его мнению, смерть Бетховена неумышленно ускорил его врач Андреас Ваврух, который неоднократно протыкал больному брюшину, чтобы вывести жидкость, а затем накладывал на раны примочки, содержащие свинец. Исследования волос, проведенные Рейтером, показали, что уровень содержания свинца в организме Бетховена резко возрастал каждый раз после вызова Вавруха. Спустя сто лет после кончины композитора Ромен Роллан, обстоятельно изучив биографию композитора, его многочисленные болезни, пришел к такому же, как и доктор Ваврух, выводу: "…он нес в себе тяжелую наследственность. Более чем правдоподобно, что от матери он получил предрасположение к туберкулезу. Алкоголизм со стороны отца и бабушки, с которым он нравственно боролся, не мог не оставить своих гибельных следов на его организме. Острое воспаление кишечника, которым он страдал с ранних лет. Может быть, сифилис. Слабое зрение и глухота. Однако ни от одной из этих болезней он не умер. Он умер от болезни печени".
Но эти болезни, в том числе и предопределенные наследственностью Бетховена, были в той или иной степени спровоцированы или, во всяком случае, усугублены его страшным недугом - глухотой. Если бы из-за нее он не обрек себя на холостяцкий образ жизни, то, очевидно, не велись бы до сих пор споры о том, болел ли он сифилисом. Наделенный от природы весьма высокой сексуальной активностью, он вынужден был, особенно в молодые годы, искать утешения в обществе проституток. Тем более, что он был целомудрен в отношении тех женщин, которых любил… И они, в частности, Тереза Брунсвик, которая любила его до конца своей долгой жизни, писали об этом в своих воспоминаниях о нем.
Те, кто поддерживает версию об отравлении Бетховена, ссылаются при этом на то, что ему было дано от природы атлетическое телосложение и крепкое здоровье (упуская из виду его тяжелую наследственность) и поэтому, если бы его не отравили, он бы еще жил и жил. Так, известный тогда венский тенор Иосиф Август Реккель, увидев однажды, как 36-летний Бетховен полощется голым в воде, восторженно произнес, что ему можно предсказать "Мафусаилов век" (Мафусаил - персонаж Торы - прожил 969 лет). Увы, Бетховен не дожил до 57. Следовательно, утверждают сторонники этой версии, композитора отравили. В качестве аргумента приводится тот факт, что он умирал в страшных муках. Однако не учитывается при этом то обстоятельство, что около 25 лет он страдал от целого букета хронических заболеваний и что его организм отчаянно сопротивлялся. Словом, это была явно преждевременная смерть. И поэтому такая мучительная. Но она не была неожиданной.
В последние годы Бетховен все больше страдал от болезни желудка. Резко обострились и другие его болезни. В мае 1825 года у него открылось кровохарканье. В связи с этим он писал своему племяннику Карлу: "Слабость моя крайне обострилась… Призрак с косой не заставит себя ждать, скоро явится". Летом 1826 года этот племянник пытался покончить с собой, но выжил. Зато Бетховен, по словам Ромена Роллана, едва не умер. Он так и не оправился от этого ужасного потрясения. Когда Антон Шиндлер тут же навестил его, то не мог сначала поверить своим глазам. Бетховен сразу же превратился в 70-летнего старика, разбитого, обессиленного, лишенного всякой воли. В конце ноября 1826 года он простудился (в какой уже раз!) и заболел плевритом. Как писал доктор Ваврух, больной трясся в ознобе, угнетенный болью, разрывавшей ему внутренности. Ему сделали три операции. Четвертая не понадобилась… Он умер, избавившись, наконец, от мучительных страданий, 26 марта 1827 года в самый разгар грозы, сопровождавшейся бурей со снегом. Герхард фон Брейнинг, сын друга детства Бетховена Стефана фон Брейнинга , с облегчением произнес: "Слава Богу! Возблагодарим Его, что он положил конец этому длительному и ужасному мученичеству".
Итак, история болезней Бетховена свидетельствует о том, что его преждевременная смерть не нуждалась в таком ее "ускорителе", как преднамеренное отравление его организма ядовитым металлом. Слишком запущены были эти болезни, чтобы можно было на более или менее длительное время предотвратить летальный исход. Не убеждает ли в этом диагноз, который поставил доктор Клод-Форе на основании своих наблюдений за тяжело больным композитором: бурное воспаление легких, затем атрофический цирроз Леннема (болезнь печени) вместе с асцитом (водянка нижней части туловища) и оттеком нижних конечностей? Не хотелось бы с высоты достижений современной медицины принижать профессиональные возможности, в том числе и в области диагностики, медиков того времени…
… Мне повезло. Еще в далекие студенческие годы (1950-1954) на мою долю выпало счастье слушать бессмертные творения Бетховена в Большом зале Ленинградской филармонии. До сих пор помню тот вечер, когда под руководством замечательного дирижера Курта Зандерлинга исполнялась Девятая симфония… Я уже знал о том, что великий композитор сочинял ее, будучи совсем глухим. К тому времени и у меня появились проблемы со слухом. Неудивительно, что меня заинтересовал вопрос: когда и почему к Бетховену пришла эта болезнь? И вот однажды, копаясь медицинской литературе, я обнаружил то, что искал. Это была статья выдающегося оториноларинголога В. И. Воячека о причинах глухоты гениального композитора. Думается, что читателям будет небезынтересно получить некоторое представление об этом ученом и человеке.
Владимир Игнатьевич Воячек родился в 1876 году в Санкт-Петербурге. В 1899-ом окончил Военно-Медицинскую Академию. Вся его дальнейшая жизнь неразрывно связана с ней. В 1917 году ему присвоено звание профессора. В 1919-25 гг. он - вице президент, а в 1925-30 - начальник этой академии. С 1930 года он заведовал в Академии кафедрой болезней ЛОР. В 1930-ом по его инициативе был создан Ленинградский научно-исследовательский институт уха, горла, носа и речи. В 1944-ом Воячек избран академиком АМН (сразу же, как была организована). Основные труды написаны им по физиологии, патологии и методам исследования внутреннего уха, морских и воздушных болезней, глухонемоте, пороках речи. В 1935 году имя Воячека было присуждено клинике ЛОР Военно-Медицинской Академии.
Так получилось, что я дважды (в 1970 и 1971 гг.) лежал в этой клинике. Мне сделали радикальные операции на оба уха по методу, разработанному В. И. Воячеком. Как-то после второй операции я, набравшись смелости, подошел к нему и обратился с вопросом о глухоте Бетховена. Престарелому ученому было уже 95 лет. Он жил на территории академии и ежедневно приходил в форме генерал-лейтенанта медицинской службы на утренний обход больных. Сотрудники клиники - его ученики и ученики его учеников - с почтением и благоговением встречали и сопровождали его. На мой вопрос он ответил вопросом: кто я по профессии. Услышав, что я педагог, он сказал, что мне, как человеку, не имеющему медицинского образования, трудно объяснить, почему Бетховена постигла такая ужасная участь. Я растерялся и не сказал, что в свое время ознакомился с его (Воячека) статьей о причинах глухоты Бетховена и что, специализировавшись в педагогическом институте по психологии, кое-что узнал об анатомо-физиологическом аппарате слуха. Впрочем, этих знаний было явно недостаточно, чтобы вникнуть в суть проблемы. В дальнейшем, когда мне довелось преподавать философию и психологию с медицинским уклоном, я понял, насколько прав был Воячек, спросив тогда, чем я занимаюсь… Вскоре после того, как меня выписали из клиники, Воячека не стало…
Насколько я помню содержание его статьи, он, как и доктор Мараж, полагал, что главная причина, вызвавшая у Бетховена острое поражение внутреннего уха и глухоту, имела мозговой характер. Но не обошлось и без поражения среднего уха вследствие разных простуд и заболеваний, которые, возбуждая у Бетховена воспалительные процессы в среднем ухе, видимо, способствовали все большему поражению внутреннего уха. Тем более, что еще и до этого внутреннее ухо композитора под влиянием его необычайно напряженного умственного труда функционировало на пределе своих возможностей. Если не ошибаюсь, Воячек, считал, что в результате болезненных изменений в деятельности среднего уха нагрузка на внутреннее ухо и мозговые центры, сверхчувствительные по своей природе, резко возросла, обернувшись для них острейшим воспалением.
Владимир Игнатьевич Воячек был не только выдающимся ученым, но и глубоко порядочным человеком, доброжелательным и бескорыстным. От врачей, оперировавших и лечивших меня, я узнал о нем такое, что трудно забыть. Кажется, в начале 30-х годов, когда Воячек был уже признан во всем мире, как один из крупнейших научных авторитетов в области болезней ЛОР, Советские власти предложили ему отправиться в Италию, чтобы сделать операцию на ухо самому дуче Муссолини. Воячек, будучи убежденным антифашистом, хотел было отказаться. Но из Кремля последовал приказ, исходящий чуть ли не от самого Сталина. Пришлось подчиниться… Операция прошла успешно. В знак благодарности Воячеку преподнесли очень солидную сумму денег. Но он настроен был, руководствуясь идейно-нравственными соображениями, отказаться от нее, однако получил из Кремля очередной приказ: принять эти деньги как плату за операцию. И Воячек опять вынужден был подчиниться. Как же он распорядился этими деньгами? На большую часть из них был надстроен третий этаж над двухэтажным зданием возглавляемой им клиники. На этом этаже расположилась клиника челюстно-лицевой хирургии. На остальные деньги был построен детский сад. Себе Воячек ничего не оставил.
Возвращаясь к сенсационным сообщениям о том, что Бетховена вроде бы убили, хочется выразить надежду, что эту версию ждет такая же участь, что и миф об отравлении Моцарта. Более убедительной представляется версия, предложенная Роменом Ролланом. "Все показания, - писал он, - приводят к диагнозу ложно-перепончатого воспаления кишечника, старого и запущенного. Бетховен, не обладая ни достаточным благоразумием, ни возможностью лечить его, в течение ряда лет "вырабатывал" яды, и это самоотравление могло перенестись на слуховые центры". Среди этих ядов был, очевидно, и свинец, который не мог не воздействовать на самый чувствительный орган композитора - орган слуха. В этом отношении версия об отравлении Бетховена ядовитым металлом может быть небесполезной в дальнейших поисках ответа на вопрос о причинах глухоты этого гения, сотворившего чудо…
И. ЮДОВИН,
"Русская Америка, NY"
|
