Каждое утро, едва только рассветает, мы идем с Марией к морю. Небо ещё только начинает светлеть. И серый песок пляжа кажется совсем белым. Чёрное небо и белая земля похожи на негатив. И мы присутствуем на таинстве проявления снимка, не пропуская ни одной детали.
Над морем черно. И чернильная темнота неба передаётся воде. Рассвет движется с другой стороны. Со стороны берега, где блага цивилизации в виде роскошных отелей первыми впечатываются в посветлевший фон. Ещё невозможно разглядеть детали, только кое-где светящиеся квадраты окон. Их так мало... Пять утра - час призраков. Только в это время угомонится безумный город. Только в это время можно почувствовать себя одиноким.
Говорят, что Тель-Авив не спит никогда. Неправда, он ухитряется задремать, хотя и ненадолго. А может быть, это предрассветное состояние пугает его и он замирает в ужасе. Ночи уже нет, а утро ещё не пришло. Межвременье напоминает о смерти, напоминает о переходе между жизнями. Но и даёт возможность поразмышлять вволю о чём-то туманном и неопределённом, вот точно таким как это призрачное освещение. Где я видел этот рассеянный свет? Свет, у которого нет источника, свет, которого нет.
Хотя пляжи пусты, и песок вспахан неутомимыми искателями мелочи и потерянных драгоценностей, всё равно остается ощущение заполненности. Невидимые тела устилают эти несколько метров суши, этот край огромной чашки, заполненной водой. Этот белый фарфоровый край, усыпанный сахаром можно сравнить с лежбищами тюленей днём. Но и теперь он покрыт тем, что осталось от дневной толпы - её дыханием, образами, мыслями.
Но есть у нас свой, никем не занятый уголок, совершенно непригодный для любителей плавать. Моря здесь нет. Только немного воды, которая застаивается среди плоских позеленелых камней, накиданных так часто, что по ним можно пройти метров на сто от берега, не замочив ног.
В серой дымке мы прошлёпываем босиком по ещё прохладному песку к этому очарованному месту и усаживаемся на камни у самого берега, опустив ноги в тёплую воду. Так мы дожидаемся солнца, болтая о разном. Вода становится всё светлее, приобретая зеленоватый цвет. Она тёплая как бульон на остывающей плите.
Наши разговоры ни о чем. Иногда Мария задает вопрос, и я отвечаю. Этот час у моря отведён для рассуждений вслух. Для бесконечного моего монолога.
Вот уже виден старинный маяк в Яффо, а рядом с ним, по легендам должна находиться скала, к которой была прикована Андромеда. И я говорю о том, что вот морской змей сейчас вылезет из воды и Мария окажется его жертвой...
- Нет змея, - отвечает она, - Он еще тогда погиб, давно. Потому что Персей показал его голове Медузы.
Юноша, в этот же миг, от земли оттолкнувшись ногами, Ввысь полетел, к облакам, и едва на морскую поверхность, Мужа откинулась тень, на тень зверь бросился в злобе. Как Громовержца орёл, усмотревший на поле пустынном, Змея, что солнцу свою синеватую спину подставил.
- И заколол его ножиком, - притворно сокрушаюсь я, - А вот голова Медузы кажется не при чём. Он её просто здесь оставил, чтобы не таскать. Говорят, что она создала кораллы. А ведь нет здесь кораллов в этом море. Опять неувязочка. И скала, наверное, не та... И море не то... Но, правда медузы есть. Живут себе и активно размножаются.
И, действительно, мы то-лько и успеваем отстраняться от маленьких стрекучих медузок, отрешённо плывущих по воле волн.
- Вчера здесь валялась дохлая медуза размером с блюдо, - вспоминаю я, - какие-то пацаны нацепили её на палку, и тогда она стала похожа на корейскую шляпу с махрами. А эти похожи больше на мозги. Может это и есть мозг мирового разума - океана? И вот в этих самых прозрачных тельцах сейчас бушуют мудрые мысли. Или они обдумывают нашу дальнейшую судьбу - судьбу человечества. А мы тут их пихаем ногами. Человек разумный отпихивает ногами Божий промысел. Да это же целая поэма...
Солнце уже поднялось настолько, что вода просматривается до самого дна. На все свои честные 20 сантиметров глубины. У наших ног она зеленоватая, с ошмётками пены и целыми кустами водорослей, почему-то плывущих по поверхности. Этакое мокрое перекати-поле отвратительно чёрного цвета. А там вдали море - совсем голубое. Дымка размывает линию горизонта, и море плавно переползает в небо.
Мария сосредоточенно кидает на воду куски бублика. Мальки, несколько часов назад вылупившиеся на мелководье, целыми стаями подхватывают размокший хлеб и подобно муравьям тащат прочь от группы конкурентов. Только что не делают запасов. Хлеб пожирается сразу.
- Подрастут, окрепнут под нашим наблюдением, - важно говорит она, - И уйдут в море. И никто из них даже не вспомнит ни меня, ни тебя...
Такая естественная несправедливость природы вдруг кажется мне очень обидной. Я всегда становлюсь очень чувствительным по утрам. Я смотрю, как она ногой ковыряет дно, выкапывая из песка раковины похожие на веера. Нога кажется сломанной на грани воды, зелёной и распухшей... Вдруг Мария нагибается и достаёт один "веер", в центре которого морем проточено отверстие.
- Надо же..., - тянет она задумчиво, - И что это может быть?
- Да просто вот такой средиземноморский куриный бог, - отвечаю я автоматически, занятый проблемами рыбьей неблагодарности.
- Какой бог?
Она не знает никакого куриного бога. Она впервые об этом слышит. Нет такого понятия в этой стране.
- Посмотри через неё на солнце, - говорю я, - И загадай желание.
Ассоциативно я тут же мысленно следую дальше соответственно логике вещей. Есть возможность загадать желание - следовательно, нужно иметь желание. Я лихорадочно начинаю перебирать в голове всевозможные желания, но ни одно меня не устраивает. Вот ведь сидит на камне совершенно счастливый человек - самодостаточный философ. Через отказ приходим к удовлетворению... К удовлетворению чего? Я теряю ход мысли, потому что со стороны пляжа раздается дикий визг. Я перевожу взгляд, и мне становится плохо. Огромный паук на высоких ногах, почти сливающийся с песком, напугав двух девиц, сидящих на песке поодаль, вдруг устремляется в нашу сторону. Не добежав до воды, останавливается и внимательно смотрит мне прямо в глаза...
- Краб! - кричит Мария.
Тогда и я понимаю, что это совсем не паук, а песчаный краб. И бежит он по-другому, и глаза у него два, а не восемь. Но это вовсе не означает, что я собираюсь кидаться в его объятия. Пусть уж бежит туда - откуда пришёл. Он смотрит на меня, а я отвожу глаза. Наверное, он понимает это как отказ идти на контакт, потому что вдруг исчезает, растворяется. Китайский фокус - "только что было - только что нет". "А был ли краб?" - глубокомысленно вопрошаю я пустоту.
- Надо же, как быстро закопался, - говорит Мария. - Шёл к людям, а они не хотят с ним разговаривать... Вот и плюнул на всё... А почему?
- А потому, - отвечаю я, раздраженный, - Зачем иметь столько ног? Это ненормально. Это противоестественно. Никто его не примет в таком виде...
В таком виде... И меньшего хватит, чтобы не приняли. Даже нематериальная мысль способна вызвать отторжение. Не говоря уж о поведении или поступках. Хотя всё это проходящее. Не проходит только отношение к тебе. Людям свойственно застревать на первом впечатлении, а мне свойственно не пытаться это впечатление изменить. Вот так вот и существуем... А уж если к тому же у тебя ещё и восемь ног - твоё дело труба. Я, конечно, понимаю, что так быть не должно - лишние ноги не причина для того, чтобы жить в изоляции. А что тогда причина? Кажется, я запутываюсь.
Начинается ветер. Море отвечает глухим ворчанием и начинает метаться. Шуршащие волны тащат за собой ракушки и забывают их на берегу. Бульон меж камней закипает. Всё напоминает о том, что пора уходить, но разнеженное состояние не позволяет подняться. Я чувствую себя тантрическим йогом, триста лет просидевшем на этом камне. Ещё минуту, ещё секунду...
Я пребываю в состоянии полусна. Медитации. Мне кажется, что я становлюсь текучим и бесформенным, и моё распластанное тело качается в такт волнам.
Но длится это секунды...
- Смотри, - орёт Мария не своим голосом. - Рыба!
Я вижу большую рыбу, которую волны выталкивают на песок. Она извивается, скребет пузом дно, но не может развернуться и уйти в море. Холодное серое тело испещрено черными пятнами. Узкая морда не выглядит особенно приветливой, но не знаю, как бы ещё выглядел каждый из нас в такой ситуации. Я, например, совсем не умею плавать. Бросьте меня на глубину, и как я вам покажусь после этого? Думаю, что не лучше, чем эта несчастная рыбина. В этом мы с ней схожи и это будит во мне сочувствие.
- Отправь её в море, - говорю я.
- Боюсь, - отвечает Мария. - Я боюсь её взять в руки.
Я подхватываю рыбу под брюхо и передаю ей. На мгновение остается на руках ощущение чуждой холодной энергетики и упругой силы, странно сконцентрированной в этом маленьком теле.
Мария подхватывает рыбу и на мгновение на её лице проскальзывает отвращение. Но она мужественно идёт на глубину. Смешное это зрелище - долговязая девица с напряжённым выражением лица, закусив губу, держит обеими руками перед собой серую рыбину, словно обделавшегося младенца. И при этом делает какие-то огромные несоразмерные шаги, словно боится упасть. На чешую падает луч солнца, и в этот самый момент Мария бросает рыбу вперёд и немного вверх. Я с наслаждением фиксирую этот стоп кадр, и медленно на рапиде отслеживаю падение сверкающего существа в воду. Она не летит как ракета, она свернулась в воздухе почти в кольцо. Тёмно серое кольцо на фоне утреннего ещё синего неба.
- Уплыла! Ура! Мы спасли рыбу, - кричит Мария и яростно отмывает руки. При всей её доброте, она так и не научилась бороться с отвращением, и поэтому я оцениваю её поступок как эмоциональный подвиг.
Казалось бы, что на этом можно поставить точку. Но, висящее на стене ружьё, не может не выстрелить. Мы слышим грубый окрик. С берега к нам приближается человек. Он толст и приземист, и разнаряжен в семейные нежно-голубые трусы в цветочек. Его пузо, огромное круглое пузо, поросшее чёрными волосами, движется впереди своего обладателя, и мне начинает казаться, что кричит не сам человек, а его безобразный живот.
- Мишугаим! (сумасшедшие!) - орет он, - Зе даг шели (это моя рыба!). Ма атем осим? (Что вы делаете?!), - и дальше совсем уже непереводимо. От крика пот выступает на его красном лице и сверкает на лысине как бриллианты.
- Чего он хочет? - спрашивает Мария.
- Думаю, что эта та самая ложка дёгтя в нашей бочке сегодняшнего мёда, - мрачно отвечаю я, - Ты ждала морское чудовище? Так оно пришло сегодня с суши... А суть одна - желание сожрать свою жертву, бедную маленькую рыбку по имена Андромеда. Всё-всё... Поэзия, красота, все чудеса, виденные нами сегодня, всё это не больше чем еда, не больше, чем собственность неопрятного зверя, имя которого ты знаешь...
Вот теперь мы уже действительно уходим. Сопровождаемые бранью и проклятиями. Грустные и унылые, отягощённые мыслью о том, что пора идти на работу, делать что-то прозаическое и бессмысленное.
- Ничего, - утешает меня Мария. - Может быть, завтра всё будет по-другому. Сам знаешь, день на день не приходится. Не нужно было тебе вспоминать этот миф. Подождём лучше завтра Афродиту, выходящую из пены морской. Уж она-то точно не будет ругаться как извозчик...
Рене МАОРИ,
для “Русской Америки, NY”
|
