В это трудно поверить, но вначале было слово. Вернее, телефонный звонок. В середине прошлого декабря позвонила моя мама и сказала: "Володя, ты в поезде невест..."
Дело в том, что мама умерла ровно за год до этого, и через день мне надо было ехать в Магнитогорск (я жил в Челябинске) на горькую годовщину её смерти. И, конечно же, это был сон. И телефон звонил во сне и очень тихо, как будто издалека. Но мамин голос был ясный, хорошо слышимый и, мне показалось, встревоженный. И я хорошо помнил, что мама умерла. Но всё же этот звонок меня разбудил. Я проснулся и сразу подумал, что после мамы умерли две мои тётки и двоюродная сестра. Может, их подразумевала мама, говоря о невестах? Божьи невесты - есть такое понятие... И что?..
Больше в ту ночь я уже не уснул, потому, что думал о том, что морозы стоят под 30, и на послезавтра обещают ещё понижение температуры, и что машина ведёт себя в "такие погоды" непредсказуемо, и даже песня есть про ямщика, который замёрз в степи.
Я не считаю себя уж очень трусливым, но когда ещё не было и восьми утра, я уже приехал в церковь и нашёл свободного на тот момент батюшку. Он был молодой и участливый. Он оживился, посмотрел на меня с любопытством, когда я рассказал ему о мамином звонке, а потом сказал поучительно, что, по его мнению, это всего лишь суеверия и просто сон. И что христиане не должны придавать этому значения. И просто посоветовал заказать на завтра молитву о путешествующих, ну и причаститься, конечно же. И ехать смело. И я бы поехал. Если бы смог причаститься. Но ведь к таинству причастия нужно готовиться, а годовщина была уже назавтра.
И у меня не хватило духу поехать без причастия, с одной молитвой о путешествующих, веры не достало... К тому же батюшка пояснил, что помянуть покойного можно в любой церкви, потому, что главное - это наша искренняя молитва и только это душе усопшего важно.
А через два дня на фоне полного благополучия у меня вышел из строя диск сцепления. Враз. Так что даже в мастерскую я ехал на эвакуаторе. И что же мне оставалось думать? Как бы я себя чувствовал, если бы это случилось в дороге, в особености, в обратной? В ночь? В 30-ти градусный мороз? И я поблагодарил ещё раз маму, поблагодарил Господа Бога, и поблагодарил бы ещё кого-нибудь, если бы знал, кого, и успокоился, и перестал думать о поезде невест.
Но ровно через месяц я его увидел...
А через неделю после маминого звонка нам пришло письмо из США о том, что нас с женой приглашают на собеседование в американское посольство, поскольку жена выиграла грин-кард в лотерею.
Дело в том, что наши дети, уже около 6 лет жившие в США, несколько лет вносили наши данные на участие в игре, сначала на меня, как казахского уроженца, когда Россия, вдруг ставшая называться демократической страной, в ней не участвовала, а потом, когда правительство США, видимо, решило, что демократии в стране всё же недостаёт и внесла в список стран-участниц и Россию, на мою жену. И она сразу выиграла. Она удачливая в игре, она и Лас Вегас как-то почти на сто долларов обыграла.
Собеседование должно было пройти сразу после новогодних каникул, поэтому спешка с подготовкой документов была судорожная и дорогостоящая, ведь когда документ готовится месяц, а у тебя только 4 дня, надо платить отзывчивым чиновникам за понимание и помощь не скупясь. Но мы сделали это, и с бумагами, последняя из которых была получена в вечер отъезда, лютым январским утром приехали на восхитительном московском метро в Американское посольство. И когда после двух часов ожидания на свежем морозе с ветерком мы попали, наконец, внутрь, мы даже не думали уже о том, чтобы произвести впечатление на милую консульшу уверенными взглядами и бодрым выражением на лицах. Но страждущих и внутри было в достатке, поэтому временем осмотреться мы располагали. Мы сидели посреди зала на стоящих рядами металлических креслах, я рассматривал, стараясь не сильно вертеть головой, соседей. Лица в основном были сосредоточены и напряжены. Потом я посмотрел влево и увидел его. Поезд.
На стульях вдоль стены сидели несколько женщин, а над ними на белом бумажном полотне большими русскими буквами было напечатано: "ВИЗЫ НЕВЕСТ".
Невесты были немолодые и красотой не блистали. В глазах у всех читалась искушённость и решимость добиться цели. Одна невеста была с детьми. Они посматривали на консульских работников энергично, но учитывая, что кого-то из них я видел ещё среди первой партии вошедших, торопиться решить их проблемы консул не собиралась.
Так вот где моё место... Да, если по слабой вере моей Господь хотел унизить меня - он это сделал.
У женщин я редко встречал чувство юмора, но даже моя жена, когда я подтолкнул её локтем и указал глазами на надпись, не удержалась: "Так это об этом поезде тебе мама говорила?"
Но я недолго чувствовал себя оплёванным. Ведь мы, рождённые в СССР, о-опытные марксисты-ленинцы. А что марксисты, что ленинцы - все ведь, суть, истинные философы. О, вот наука, способная поднять настроение даже когда невмоготу становится жить в этом лучшем из миров. Поэтому само собой в голове родилось исчерпывающее объяснение: кто я такой, чтобы Господь, ГОСПОДЬ(!) снизошёл до разбирательств со мной? Он справедливо решил, что ни по вере своей, ни по делам, милости его я никоим образом не заслуживаю. Но по бесконечной доброте Своей нашёл выход, и отправил в Америку "прицепом"... Великое решение.
И вот прошло уже несколько месяцев, как я в проживаю в Америке. Сегодня знаменательнейший день 7-го ноября, марафон в Нью-Йорке. Я стою на 59-й улице в Манхэттэне, смотрю, как приближаются к финишу уцелевшие марафонцы и дрянным фотоаппаратом пытаюсь сделать приличный снимок. День замечательный, солнечный, хоть и ветренный, и на лицах спортсменов я хорошо читаю весь ужас предстоящих им впереди ещё двух миль. Кого-то из спортсменов я мог бы коснуться рукой, но фотоапарату это не помогает, никаких его 8 мегапикселей не хватает, чтобы запечатлеть эти лица. Они расплываются на дисплее, все кадры идут в "корзину". Дальние планы меня тоже не утешают, я знаю, что при увеличении и они расплывутся, поэтому думаю, что следующей моей серьёзной покупкой должен стать фотоаппарат. А потом, в довершении всего, "приказала долго жить" батарейка.
Не то, чтобы я упал духом после этого, но невольно задумался о разочарованиях, которые ждут эмигранта на чужбине. Я всё время хочу написать об Америке. Хочу написать, как принимают здесь таких, как я, "чужестранцев", о бесплатных курсах английского в Нью-Йорке, о медицинской страховке для прибывших без средств иммигрантов, о помощи в трудоустройстве, о Гран Каньоне, наконец... И всё время думаю: сколько народу всё это описали уже до меня! И что я, иностранец, смогу рассказать нового американцам об их стране? Вот и Нью-Йоркский Марафон - я ведь родину покинул, чтобы пробежать здесь (об этом я, во всяком случае, тоже думал), и что? Оказалось, марафон, как мне сказали, может принять только 100 тысяч участников, а ненормальных охотников, может, миллион. И все счастливчики были зарегистрированы ещё до весны, и надо два месяца просидеть заваленным в шахте, чтобы попасть в число участников вне конкурса.
И вот тогда я подумал, что могу написать о марафоне. Ведь кто же ещё может рассказать о нём лучше, чем человек, своими ногами пробежавший все его 42 километра и, что со счёта тоже не сбросишь, 195 метров. По-американски, правда, это звучит утешительнее: всего 26 миль и 385 ярдов...
И, что немаловажно, я могу рассказать непредвзято, у меня ведь не было корысти бежать за призом или медалями победителей. Я ведь, практически, по зову сердца бежал. Или из любопытства, по крайней мере. Я смогу раскрыть читателю все его тайны, всё, о чём молчали до сих пор марафонцы.
В первый раз это было в конце 90-х. Вообще-то, в самый первый раз я планировал пробежать марафон ещё в 1984-м, то есть "история заболевания" у меня давняя, но тогда я вдруг срочно понадобился родине в Афганистане, и так получилось, что дурная затея осуществилась только через 15 лет.
Это было недалеко от Челябинска, в городке Миассе, и спортсмены бежали вокруг прекрасного озера Тургояк, о котором говорят, что вода в нём считается второй по чистоте после Байкальской. Марафон так и назывался, вполне двусмысленно, БЕГ ЧИСТОЙ ВОДЫ. Инициатива была моего брата, он большой любитель приключений. Он собрал целую команду из магнитогорцев, и меня, по-родственному, не забыл.
Говорят, что бывают марафоны тяжелее, но тяжелее я бы уже не пробежал. Местность вокруг озера была гористая и некоторые подъёмы, казалось, приближались к 45 градусам, и на последних 20-ти километрах это превратилось уже в какой-то альпинизм. Отчётливо из того марафона я запомнил только начало. Там были два ненормальных, которые свистели в дудки и тащили, держа за ручки, приличных размеров алюминиевую бочку. Судьбы этой бочки я, увы, не узнал и больше её не видел, но ненормальными эти мужественные марафонцы выглядели настолько, что вполне могли донести бочку до финиша. Я же почти со старта занял прочное место в последней тысяче и стойко держался там всю дистанцию. И всё, может быть, было бы легче, если бы не горы и не мой напарник, милицейский лейтенант Валера. Он был профессиональный стайер, мастер спорта, и всерьёз готовился к московскому марафону. Марафон в Миассе был для него разминкой. И он благородно держался со мной всю дистанцию, давал советы по технике бега, учил дышать правильно, время от времени, когда я падал духом, пытался даже, на свой манер, развеселить, и подгонял всю дорогу. Каждый раз, когда я готов был перейти на шаг, он настойчиво убеждал сжать зубы, или волю в кулак собрать, и продолжать бежать, чего бы это ни стоило. И клятвенно, как профессионал, заверял, что если я перетерплю, немного погодя станет легче. Все 42 километра говорил о втором дыхании, которое не может не прийти. Оно, вполне может быть, и приходило, но память моя этого не удержала.
Впрочем, там были и длинные спуски, тогда было немного легче. На спусках я упорно не обращал внимания на Валерины предложения "прибавить", и иногда даже вообще уносился мыслями от марафона. В такие моменты моя прошлая жизнь проплывала перед глазами. На одном из тех длинных спусков я вдруг вспомнил, как это всё началось. Ведь я был обычным мальчишкой из 60-х, у меня и данных для бега не было. Я читал правильные книжки про пограничника Карацупу, занимался, кроме обязательных футбола и хоккея во дворе, самым тогда мужским спортом боксом. Но в восьмом классе зрение моё стало активно снижаться (может, книжки повлияли?), и доктора запретили мне выступать в соревнованиях. С боксом пришлось расстаться, но спорт я уже полюбил и как-то почти незаметно для себя перешёл на бег. Так и бегал, все старшие классы и институт, средние дистанции, а по окончании карьеры пристрастился к стайерским. И только сейчас до моего затуманенного непомерной нагрузкой мозга дошёл глубокий символизм произошедшего. Действительно, что ещё остаётся делать человеку, у которого не сложилась карьера боксёра? Но марафон - это слишком. Меня и 10 километров устраивали. Ну, 15 по праздникам... Но пословица о том, что дурная голова не даёт покоя ногам была придумана про меня, иначе бы я никогда не побежал.
Да, и совсем забыл, у марафонов есть и положительные моменты. На марафонах кормят и поят водой и чаем. И специально обученные организаторами люди, и просто добровольцы, стоят вдоль дистанции с корзинами бутербродов, канистрами с водой и напитками. Последним, как я, достаётся не так много, но воды, а иногда и чая, всё же хватает. И вот уже далеко после двадцатого километра мы увидели столик с водой. На последующих марафонах я был подготовленнее и первые почти 30 километров легко переносил без воды. Но сейчас для меня этот столик был как арык в пустыне. "Валера, это не мираж?", даже спросил я. На что мой добрый спутник ответил с удивлением: "Ты что, уже пить хочешь?" Я не хотел - я умирал от жажды, но сил объясняться не было. Я выпил, сколько влезло, для нас нашёлся даже сладкий чай. Чтобы хоть немного отдохнуть, я хитрил и растягивал, сколько мог, удовольствие от чаепития. К нам подбежала старушка и тоже остановилась "почаёвничать". Она была старушка, я не оговорился. Вы сходите посмотреть на марафон, там чего только не увидишь. Может быть, ей и не было семидесяти, но за шестьдесят было хорошо. Она и выглядела подходяще - сухонькая, маленькое личико в морщинках, росточку как у травести, ножки, как спичечки, смешно торчали из пузырящихся сатиновых трусов. Маечка была видавшая виды, цвет её просто не определялся. Она остановилась в изнеможении и, выпив маленькими глоточками, стаканчик воды, спросила с надеждой: "Ребятки, сколько ещё осталось?" Когда Валера ответил, она запричитала в отчаянии. Она-то считала, что осталось не больше десяти. Она со старушечьей словоохотливостью объяснила, что это первый её марафон, что она решила просто попробовать, потому, что здоровье в последние годы подводить стало. Сколько страдания было в её голосе! Она ведь уже почти все силы израсходовала, думала, что немного осталось, но 15 километров ей просто не одолеть. У марафонцев тоже есть сердце, нам стало неподдельно жаль бабушку. Мы старались утешить её, как могли, Валера даже предложил побежать с нами, и, посмотрев на меня внимательно, почему-то вдруг поклялся моим здоровьем, гад, что торопиться не будем. В глазах у старушки появилась надежда. Она заторопилась допить чай и продолжила дистанцию уже с нами.
А бежать становилось всё тяжелее. Усталось, как и беда, не приходит в одиночку. Первую половину марафона я не думал об обуви, ведь на мне были кроссовки Asics, специальная модель для марафона, тогда они практически только появились, я, во всяком случае, о такой компании даже не слышал до этого. Они были невесомые, около 100 граммов один туфель. И очень удобные, теперь я только в таких и бегаю. Но у них был один недостаток - они были совершенно новые, я купил их в вечер перед забегом. И после 20-ти километров это сказалось. Я почувствовал, что мизинцы на обеих ногах стали гореть, но переобуться было не во что, а остановиться нельзя. Валера не дремал: "как бы тяжело не было - беги", - не уставал напоминать он. И я бежал, даже когда носки новеньких белых кроссовок стали красными от просочившейся крови.
А спуски постепенно стали короткими, как стометровки. Зато подъёмы превратились в километры. И каждый новый подъём я начинал уже без всякой надежды преодолеть, но бежал и бежал. И одно только слово твердил... Вернее, одна только фраза крутилась безостановочно в голове: "Плавать по морю необходимо...". Я ведь по образованию доктор, довольно времени провёл я за латынью на первом курсе, зазубривая наизусть пословицы. "Navigare necesse est, vivere non est necesse". Это, вообще-то, Плутарх придумал, когда в своих "Сравнительных жизнеописаниях" рассказывал о римском полководце Помпее Сексте. История это известная, у Помпея приказ был, хлеб в Рим морским путём доставить, (другого-то не было), а на море буря как раз разыгралась. Вот, по словам греческого автора, Помпей и сказал, чтобы подбодрить товарищей: "Плавать по морю необходимо, жить - не так уж необходимо". Но это они плыли, и у них цель была, жизненно важная. А я-то кому и чего доказываю? Мне бы пол марафона хватило, выше головы. Я после двадцати километров и всё удовольствие, какое мог, получил, и устал уже, как собака... И римляне больше не голодают! Но ведь недаром язык наш великий и могучий, витиеватые словесные конструкции древних он выразил без пафоса, понятно и просто: "Назвался груздем - полезай в кузов". А я назвался, и ничего мне больше не оставалось. И я бежал, и безликий, как автоответчик, голос Помпея в голове подбадривал меня: "плавать по морю необходимо..." Я ведь говорил уже о философии... Куда бы русскому человеку без неё?..
Но всякий подъём когда-нибудь заканчивается. И вот, на очередной вершине, когда круги в глазах посветлели, я вдруг заметил, что наша спутница исчезла. "Валера, а где бабуля?", - хватило сил у меня спросить. Валера тоже стал вертеть головой, даже бежал, какое-то время, спиной вперёд, вглядываясь в извитую и пустынную асфальтовую дорогу. Но никого не было на дороге, никто не торопился нас догонять. "Сошла, наверное", - сказал Валера и успокоил, что, "по идее, её должны подобрать машины организаторов".
И мы снова побежали. И за спуском снова неумолимо стал приближаться очередной подъём. Я с тоской старался оценить его крутизну, когда Валера вдруг указал рукой вперёд. Я не увидел там ничего особенного, только фигурка человека метрах в пятиста впереди. Фигурка была маленькая, несуразная, трусы смешно пузырились над тоненькими ножками... "Валера, что это было?" - только и смог сказать я, когда до меня дошло, что фигурка с пузырящемися трусами в пятиста метрах впереди и была наша немощная товарка. Валера посмотрел на меня, мне показалось даже, с лёгким испугом, и неуверенно протянул: "Да х...", ну то есть, сказал, что тоже не может понять... В другое время мы бы посмеялись такому сюрпризу, но тогда сил на это у нас уже, к счастью, не было. И позже я убедился, что смех на марафоне тоже может сыграть очень злую шутку. Больше бабулю мы не видели. Какое-то время фигурка ещё маячила вдалеке, но за очередным подъёмом пропала совсем. И на финише мы её не встретили, видимо, сразу пошла отдыхать. Да и я, сказать по-правде, не думал больше о ней. Наверное, за километр до финиша я увидел белую, с красными полосами, машину скорой помощи. Мне давно уже было нехорошо, тепло стояло непривычное для начала июня, сухой ветер не освежал, а солнце только изредка скрывалось светлыми облачками. И вместо головного убора на мне была только полоска из махровой ткани, чтобы пот не стекал в глаза, которую я периодически выжимал. И за несколько шагов до "скорой помощи" я почувствовал, что в глазах у меня потемнело. Я предусмотрительно опустился на колени, а потом даже встал на четвереньки, чтобы обеспечить лучший приток крови к голове.
Пришёл в себя я от нашатыря, ударившего в нос. Тошнило меня меньше, и я мог уже различать лица. Я лежал на носилках, а хмурая докторица измеряла моё давление. Мне захотелось её успокоить, и я сказал, что я доктор. Она посмотрела на меня, на пропитанные кровью кроссовки и сказала, что знает, где таких докторов надо лечить. Но я сел, и попросил глюкозы. Докторица из двух больших ампул вылила мне гюкозу в стаканчик, я выпил, взял у неё ватку с нашатырём и мы с Валерой снова побежали.
Наверное, это был самый мучительный километр в моей жизни, но по счастью, сознание моё было так затуманено, что сейчас я только смутно, как непреходящий кошмар, вспоминаю ощущение невыносимой муки во всём организме.
Но я добежал до финиша. И я был жив. Нас встречали как космонавтов. Нам дали по маленькой, похожей на бронзовую, медали. Друзья протянули пиво и гамбургеры. На брате и на наших товарищах были новенькие футболки с марафонской символикой. Когда я стал немного соображать, я удивился, почему на нас с Валерой таких нет. Я подошёл к человеку на финише, который один уже остался из организаторов встречать последних, идущих пешком, бегунов и спросил его о футболке. Этот терпеливый человек, который ждал нас 5 часов и 8 минут, развёл руками и сказал участливо: "Бегать быстрее надо..." И тон его голоса меня успокоил. Я был счастлив. Мне никуда не надо было больше бежать! И я дал себе слово, что никакого больше бега! Целую неделю! Буду вставать на целый час позже и неторопливо пить чай перед телевизором, собираясь на работу. Если бы мои ноги могли ходить, я бы чувствовал себя как на небе. Мне хотелось чего-нибудь сладкого, шоколада, скорее всего, все свои запасы глюкозы в крови я оставил на берегах прекрасного озера Тургояк, и я знал, что сейчас куплю этот шоколад и съем целую плитку. И я это с лёгкостью сделал. Мне помогли дойти до ближайшего местного ресторана, и мы с волчьим аппетитом пообедали там тремя блюдами.
Следующим утром, прекрасным и солнечным, я проснулся и с удивлением ощутил, что я как бы и не лежу на кровати. Я как-бы парю слегка над ней. Я даже подумал, не умер ли я? Не бывает, чтобы было так хорошо. Всё тело гудело от переполнявшей его энергии. И ноги, ноги, которые вчера отказывались служить, как дикие кони рвались в полёт. Каждая мышца звенела от напряжения, требовала выплеснуть эту мощь. И я не сдержал данного себе слова. Я надел кроссовки, не те, в засохшей крови, а свои старые, видавшие виды, и пролетел по привычной трассе, по парку, знакомый круг в семь километров. Я бы и больше пробежал, но круг закончился, а начинать новый - это уже фанатизм, это лишне. Честный милиционер Валера не обманул. Второе дыхание, о котором так долго он говорил, пришло. На второй день, но пришло.
Три дня я летал. Даже на четвёртый день я себя ещё очень хорошо чувствовал. Великая тайна марафона мне открылась! Зря мы считаем их ненормальными - они знают, ради чего бегают! Знают, и только не говорят никому. Вот ради нескольких дней этого полёта они не щадят кроссовок, готовы умереть на дистанции, готовы даже вставать на два часа раньше и пробежать свои 15 километров, чтобы потом раз или два в году, бывает и чаще, быть готовыми пробежать очередной марафон. Я могу сказать больше, я знаю людей, которые бегают сверхмарафоны, бегают по 100 километров и больше... В следующей жизни, в следующей жизни я, может быть, расскажу вам об этом опыте. Что-то должно за этим крыться необыкновенное...
А Нью-Йоркский марафон продолжался. Был уже четвёртый час, как спортсмены стартовали, и к финишу теперь приближались честные бегуны. Эти люди не участвовали в призовых интригах, им не надо было строить коварных планов обойти соперника, они не имели корысти увидеть свои обескровленные непомерной нагрузкой лица в вечерних телерепортажах. Они просто бежали из последних сил к финишу, не замечая кричащей, разноцветной и весёлой толпы болельщиков. Они знали, что завтра будут летать.
Всё больше было спортсменов с ограниченными возможностями в инвалидных колясках. Приветливые ньюйоркцы подбадривали их особенно тепло. Я увидел мужественного человека без ноги, бегущего на протезе. И женщин становилось всё больше, застывшими взглядами они смотрели мимо толпы и сдерживавших её полицейских. Может быть, финишная ленточка "от Картье" представлялась их мысленным взорам. И они бежали, с завидным после двадцати с лишним миль напором, и не было силы, которая смогла бы остановить этих бегуний. Женщины не мужчины, это пугает иногда, но женщины не сходят с дистанции.
Нью-йоркская весёлая толпа задавала тон празднику. Детишки, как и положено, вертели головами на плечах у родителей, смешливая чернокожая девушка-коп легко согласилась сняться со мной на фоне Централ-Парка, все разом принимались кричать и размахивать флагами, когда мимо пробегал очередной, мечтающий о финише, марафонец. Вырвавшиеся на свободу шары, будто танцуя, уносились с ветром к манящим их белым облакам. Жёлтые таксикэбы, в дгугое время не пропускающие даже копов(!) с мигалками(!), (я живой тому свидетель!) осторожно двигались по ставшей почти пешеходной 59-й улице. Студентки хай скул на всех языках кричали и подбадривали себя, зрителей и спортсменов. Только в замечательном сибирском городе Омске встречал ещё я таких благодарных и по-детски непосредственных болельщиков. Там тоже девчонки задавали тон, визжа и прыгая, даже не представляя, как помогали нам, продолжавшим бежать последние километры на одной только тупой силе воли.
Но недаром я говорил, что я опытный марафонец. Мой намётанный взгляд ещё вчера, когда я смотрел в интернете маршрут марафона, заметил особенность, которая никогда не придёт в голову стороннему наблюдателю. Трасса марафона в Нью-Йорке - самая "гуманная" из всех мною виденных. Потому что в Нью-Йорке спортсмены не видят бегущих им на встречу более быстых, заканчивающих дистанцию, марафонцев. Оказавшись после Стейтон-Айленд, Бруклина, Квинс и Бронкса на 59-й улице в Манхэттене, они бегут на север по 1-й Авеню и совсем не подвержены пытке наблюдать близких к финишу, бегущих обратно с севера к этой же 59-й улице своих более быстроногих товарищей, потому, что те возвращаются по невидной им 5-й Авеню.
И в Москве, и в Омске, и в маленьком зауральском городе Шадринске мне приходилось наворачивать круги по одним и тем же улицам с моими более быстрыми товарищами. Это сейчас я могу произнести слово товарищ. Но тогда, когда я видел, что этот "товарищ" обошёл меня на круг и уже финиширует, а у меня впереди ещё вечность, ещё 17 км - какой он мне был товарищ!
Но это были уже последующие марафоны, и готов я к ним был куда лучше, чем к первому. Да и гор ни в одном из этих городов не было. И совсем невыносимо там было бежать только последние 10 километров. И я хорошо запомнил, с какой лёгкостью пробежал в Москве первые 27 километров. Я и попить-то остановился тогда только для порядка. И у меня даже появилась надежда, что марафон не будет слишком тяжёлым. Я бежал и думал, что самое здоровое отношение к марафону у москвичей. Сколько вы думаете было болельщиков на 21-м Московском Международном марафоне в 2001 году в Москве? Нет, не угадали! Вы ни за что не догадаетесь! Я вас даже мучать больше не буду: столько же, сколько было в 2000-м - НИ ОД-НО-ГО! Всю философию московского здравомыслия высказала милая девушка, продавщица из бутика в холле тогда ещё существовавшей гостиницы "Россия". Я был сражён её накрашенными глазами и по привычке заговаривать, на всякий случай, с красивыми девушками (никогда не знаешь, что из этого выйдет), признался ей как на духу, что приехал на марафон. Она посмотрела на меня во всех смыслах свысока, раскрыла рот и сказала с непередаваемым московским выговором: "А за-ачем ва-ам этт' на-ада-та?". И вот так я расслабленно размышлял о московских девушках, любовался на серую Москву реку и упивался иллюзией не слишком тяжёлого марафона, пока не приблизился 33-й километр. После чего всё встало на места. Марафон, как ему и положено, стал кошмаром. Я видел, пробегая мимо линии финиша, как на другой стороне улицы, метрах в пятидесяти от меня, счастливчики с издёвкой вскидывают руки на финише, как переходят они на шаг, как им подносят встречающие их товарищи напитки и бутерброды, как они садятся иногда прямо на асфальт и НИКУДА большее не бегут. А мне оставалось ещё больше 10 км.
И на всех последующих марафонах я замечал одно и то же. Когда бежишь, и ощущаешь своё тело невесомым, и удивляешься собственной выносливости и считаешь всякий раз, что на этот-то раз всё обойдётся - неизбежный, как конец света, всегда приближается 33-й километр. И тогда любая мелочь может просто не дать закончить дистанцию. В Омске даже философия, которая так меня спасала всегда, чуть не стала такой причиной.
Мы ехали туда впятером на вместительной машине брата, и среди нас был товарищ, доктор, который не употреблял выражений. Дорога была длинной, мы рассказали все анекдоты, все смешные и глупые истории, какие могли вспомнить и мой брат первым обратил внимание, что наш приятный спутник ни разу себе ничего не позволил. Мне-то понять его было легко, я сам без особой надобности речь свою не украшаю, но остальные были металлурги, им без выражений нельзя. Мы и на эту тему обменялись мнениями, можно ли вообще русскому человеку без выражений? Тема серьёзная, так что, когда мы въехали ночью в Омск, обсуждение так и не было доведено до конца.
И вот погожим августовским сибирским деньком, по праздничному городу (марафон в Омске приурочен ко дню города), под весёлые крики подбадривающих нас болельщиков, мы достигли этого 33-го километра. В Омске он пришёлся на линию финиша. Каких-нибудь сорок метров отделяли нас от неё. Но не про нас была эта, украшенная аркой из воздушных шаров, линия. Нас наш тяжёлый рок вёл мимо неё по петле в 9 километров и 195 метров. Где-то впереди, на одном из перекрёстков, был поворот, но и до него было 4,5 километра. Едва не лишаясь рассудка, удалялись мы от арки из разноцветных воздушных шариков. Ни сладкий чай, ни выпитые энергетические напитки не придавали нам больше сил. К тому же в Омске я совершил ошибку, которую не мог себе позволить.
Я бежал в майке с символикой своего предприятия. Майка была красивая, белая с красно-синим рисунком. Но она была хлопчатобумажная, а не современная синтетическая, в каких я бегал раньше, и к тридцатому километру повторилась та же, что и с кроссовками, история. Намокшая тяжёлая ткань стёрла мне соски на груди. И теперь по мокрой майке стекали, расширяясь книзу, две полосы крови. Но я продолжал бежать и пытку мою усиливал вид бегущих нам навстречу быстроногих счастливцев. И в минуты самой невыносимой муки снова проплывали в сознании картины моей прошлой жизни. Я вспомнил, как много я болел в детстве. Я ведь перенёс пневмонию в двухмесячном возрасте и моя добрая мама с трудом меня выходила... Если бы я умер тогда, я был бы сейчас ангелом, жил бы на небе. Смотрел бы сейчас с заоблачной выси на праздничный город, пел бы с хором ангелов, чтобы смогли забыться хоть ненадолго бегущие внизу измученные человечки. Но я не стал ангелом. И я не жил на небе, и мне надо было добежать до этого поворота, чтобы хоть что-то, хоть вид бегущих мне навстречу финиширующих товарищей, не терзал меня больше.
Не одному мне было невыносимо, мой брат прервал молчание, которое давно уже витало над нами и измученным голосом, как выдохнул, проговорил едва не в отчаянии: "Ну где этот ... поворот?" И как будто Господь нас услышал в этот самый момент, потому что человек в ста шагах впереди стал поворачивать, и вот уже мы увидели его, бегущего нам навстречу.
Не знаю, что придало нам сил, но после поворота мы немного оживились. Брату даже захотелось поговорить о высоком. Он задумчиво, будто вглядываясь в вечность, сказал, продолжая вчерашнюю нашу учёную дискуссию: "Ну хорошо, я сказал: 'Где этот ... поворот', а какое бы ты слово подобрал?" Вопрос был серьёзный, и я из последних сил принялся думать. У меня даже в висках через какое-то время стало постукивать, и вдруг меня озарило! Я повернулся к брату и восторженно выпалил: "Николай! Нет другого слова!"
Я уже сказал выше, это нас чуть не погубило. На нас напал смех, истерический, неудержимый, ноги мои стали подкашиваться и заплетаться одна за другую, меня охватил ужас от того, что я понимал, что если упаду сейчас, больше уже не встану. Мы с братом перешли на шаг, и некоторое время просто поддерживали друг друга руками.
Из последующего на этом марафоне мне запомнилось только, что когда мы добежали до отметки 42 километра, финиш в 195 метрах впереди показался мне далёким, как горизонт. И я всерьёз подумал, что не добегу до него никогда... Я и не помню этого финиша. У меня есть памятная майка и красивая серебристая медаль Омского марафона. Я храню эти трофеи, но глядя на них, никак не могу вспомнить ни финишной черты, ни момента, когда я остановился, ни даже как тронулись мы в обратный путь. Только как отдельные прострелы в сознании: огромный гамбургер... пиво в пластиковом стакане... волчий аппетит и снова желание чего-нибудь сладкого... И только через несколько часов сознание вернулось ко мне. Мы пробили колесо по дороге, и пока водитель менял его, мы стояли одни посреди бескрайней зауральской равнины и пили шампанское, не в силах надышаться щемящим и сладким воздухом нашей прекрасной родины.
И вот теперь я стою сторонним наблюдателем в марафонской Мекке Нью-Йорке и завидую обессиленным счастливчикам, приближающимся к финишу. Когда-нибудь, когда-нибудь, может уже на следующий год, я расскажу и об этом марафоне-мечте, о всех его 26 милях и 385 ярдах, о видах нью-йоркских "боро" с марафонской трассы и о всех этих людях, стоящих и живущих на приветливых улицах города Большого Яблока.
Владимир ШИЛОВ,
"Русская Америка, NY"
|
