Григорий ГУРЕВИЧ - один из основателей искусства пантомимы в СССР, создатель первой профессиональной группы пантомимы в этой стране, художник, скульптор.
Сегодня он живет в США, где у него состоялось более 300 выставок живописи, графики и скульптуры. Картины, рисунки и скульптуры Григория Гуревича находятся в частных и музейных коллекциях и музеях мира в частности в Эрмитаже, Бруклинском музее и других.
Его скульптурная группа «ПАССАЖИРЫ», состоящая из семи бронзовых фигур в человеческий рост, созданная в 1985 году, находится на главной станции американского города Ньюарка.
“Русская Америка” благодарит Григория ГУРЕВИЧА за любезное разрешение опубликовать главу из его книги.
Мы узнали, что Аркадий Райкин как раз в это время хотел дополнить программу, чтобы разрядить занятость в своем спектакле. У него был выбор между группой Марка Розовского при МГУ и нами. Когда мы приехали в Ленинград, театр Райкина как раз находился в Ленинграде и готовился выступать во Дворце Культуры имени Ленсовета. Нам показалось это знаменательным, потому что наша профессиональная группа пантомимы начинала свое существование именно в этом Дворце Культуры. Там осталось много учеников, из которых несколько позже с нами соединятся.
Действовали мы в полном смысле слова по-партизански. Гарик Гоц, нашел телефон Аркадия Исааковича Райкина в справочном бюро и позвонил ему домой. Аркадий Исаакович нисколько не удивился этому звонку и назначил мне, как руководителю группы пантомимы, встречу на следующий день.
Надо ли объяснять, как я волновался, готовясь к этой встрече? Это волнение привело к тому, что перед появлением в квартире Аркадия Исааковича я не нашел ничего лучше, как достать перед уходом с полки бутылку дешевого тройного одеколона и вылить ее на себя почти всю. Этот одеколон вонял так, что я сам задыхался, но деваться от этого запаха было совершенно некуда..
Семья Райкиных жила в Ленинграде в доме номер 17 на Кировском Проспекте. Дверь мне открыла жена Райкина, Рома. Аркадий Исаакович, стоящий чуть поодаль, был в халате, и в руках у него были листки бумаги. Возможно, он репетировал. Встретил меня великий артист достаточно сдержанно, но при этом очень приветливо. Пригласив меня в свой кабинет, он предложил мне сесть в мягкое кресло, а сам сел на стул у полированного округлого стола. Признаюсь, мое положение в этом кресле заставило меня еще больше нервничать. Мне казалось, что запах тройного одеколона стоит надо мной столбом, и кресло, на котором я сижу, оставит обо мне великому артисту плохую память, потому что после моего ухода оно долго еще будет пахнуть этим отвратительным запахом.
Аркадий Исаакович не подавал виду, что замечает, как я нервничаю. Он попросил меня рассказать о наших планах и продолжительности пантомим. Я попросил дать мне листок бумаги и на нем я написал тот репертуар пантомим, с которым мы выступали в поездке по Средней Азии. Я также пометил продолжительность их в минутах. Так как я вел журнал каждого выступления, я наизусть знал длительность каждой пантомимы.
Рассказывая, я чувствовал, что то, что я ему говорю, ему импонирует. В моем списке были пантомимы "Джунгли", "Стереокино", "Человек и Машина", "Весеннее Настроение". Аркадий Исаакович поинтересовался, есть ли у нас есть план создания новых пантомим. На что я ответил, что группа наша горит желанием дополнить репертуар и каждый актер вносит в программу что-то своё, индивидуальное. Особенно я отметил моего друга, Гарика Гоца, с которым мы обсуждали новые идеи, и который практически был моей правой рукой и большим другом.
Пантомима "Джунгли" возникла в студии Славского и Наташа Дмитриева играла ее очень хорошо, но в нашей интерпретации мы добавили фон из четырех мужских фигур и эта пантомима приобрела более монументальный оттенок и стала более символичной. Пантомима "Джунгли" полностью изменилась, когда я, с помощью Бори Ващенко, работавшим в студии звукозаписи Бориса Львовича, на Невском Проспекте, скомпиллировал музыкальную фонограмму. Музыка точно совпала с движением, смыслом и протяжённостью пантомимы.
Еще одной пантомимой из репертуара Славского был номер "Стереокино". Все другие вещи были новые и, оригинальные. Особенно Райкину нравилась пантомима "Человек и Машина" тем, что она затрагивала социальную и политическую проблему, а именно: взаимоотношение между обществом и человеком.
Эта тема, как и в произведениях Кафки, Бертольда Брехта, да и самого Райкина, поднимала проблемы свободы человеческой личности в рамках государства, а символически, и взаимоотношение Советского Союза с капиталистическими странами.
Как показало время. именно эта пантомима явилась пророческой, как бы предскасывающей распад Советской власти. Возможно Райкин, как умный человек видел это в нашей пантомиме. Во всяком случае тема эта "висела в воздухе" в среде интеллигенции.
В конце концов он спросил меня, можем ли мы показать наш спектакль на следующей неделе в Театре Эстрады. Я уверил его, что мы будем готовы. К этому времени к нам как раз присоединились двое лучших актеров пантомимы из театра Павловского - Нина Пугачёва и Женя Низовой. Таким образом сложилась группа из восьми актеров: я, Гарик Гоц, Женя Низовой, Боря Изотов, Наташа Егельская, Нина Большакова, Яна Марцоли и Нина Пугачёва. Надо сказать, что эта группа пантомимы отличалась особой собранностью и энтузиазмом. Каждый вносил что-то свое, существенное и своеобразное для общего успеха спектакля. И это несмотря на то, что репетировать нам приходилось у меня дома в маленькой комнате на Обводном Канале.
На просмотре нашего спектакля-пантомимы в Театре Эстрады, помимо самого Райкина, были директор театра Чобур, и заведующая сценой Юлия.
Огромный вклад в показ внес один из наших актеров-мимов Гарик Гоц, взявший на себя всю ответственность за свет и звук. Я должен подчеркнуть его особую, незаменимую роль в нашем показе, да и во всех самостоятельных выступлениях. Он с невероятным энтузиазмом и неугомонной энергией и выдумкой принимал участие не только как в технической части, но и в режиссерской и многие его идеи стали частью нашего спектакля.
Когда мы закончили, Райкин зааплодировал, да и остальным понравилось то, что мы показали. Аркадий Исаакович пригласил нас сесть рядом в зале и спросил, сможем ли мы начать работать в его спектакле завтра. Меня поразило то, что Райкин принял решение сам, быстро и без волокиты. В то время, когда бюрократия процветала, это было неожиданно. Мы, конечно, заверили его, что будем полностью готовы.
Райкин чувствовал, что было бы нехорошо с дипломатической точки зрения использовать в афише моё имя "Григорий Гуревич", как руководителя пантомимы в его театре. Оно казалось ему длинным, и он посоветовал мне подумать о псевдониме. Времени на раздумье не было. Ответить надо было завтра. Я перебирал все возможные варианты, но получалось так, что я бы сменил "шило на мыло".
Борис Львович, мамин второй муж, был в молодости учеником Станиславского и сразу понял проблему. Он посоветовал мне взять первые три буквы от "Григорий" и три от "Гуревич", и получилось "ГРИГУР". Аркадию Райкину это сразу понравилось. С тех пор имя это так и закрепилось за моей группой: "Пантомима Григура".
К счастью, утреннюю репетицию перед спектаклем Чобур разрешил нам провести во Дворце Культуры. Интересно, что ситуации в жизни иногда повторяют;ся. Так случилось и в это утро во время репетиции. Мы пришли репетировать во Дворец Культуры, чтобы подготовиться к вечернему спектаклю с Театром Райкина. Вдали, напротив сцены, из широких главных дверей, тёмным силуеэтом появляются две фигуры: одна прямоугольная, высокая и одна квадратная, низкая. Я сразу узнал, что это было начальство - Николай Васильевич и Николай Дмитриевич. Быстрым и агрессивным шагом они подходят к основанию сцены.
"Вы опять здесь? Немедленно убирайтесь отсюда и чтобы вашего духа здесь никогда не было!" ультимативно заявил Николай Васильевич, как главный из двоих.
Возникла небольшая пауза, предполагаемая, что мы испаримся. Внутренне я торжествовал, ожидая, какая может быть реакция, когда они узнают, что их ультимативная просьба не будет выполнена, несмотря на всю её силу.
"Дело в том", начал Гарик, пока я обдумывал ироничность ситуации, "что мы сегодня выступаем здесь, и поэтому уйти не можем".
"Что? Кто вам сказал, что вы здесь выступаете?" Оба представителя власти приняли атакующую позу, как если бы они готовы были избить нас в следующую минуту.
"Сегодня здесь выступает Аркадий Райкин, а вы немедленно убирайтесь вон!" Требовательно заявил теперь уже Николай Дмитриевич.
"Дело в том, что мы работаем в Театре Райкина", специально спокойно и с некоторой застенчивостью, конечно для большей издёвки продолжил Гарик. Надо было видеть, как это ошарашило двух всесильных. Оказываеться есть сила, сильнее их, это сила настоящего искусства.
Но надо было бы видеть и реакцию всей нашей группы. Мы торжествовали. Ведь мы победили!
А вечером Аркадий Райкин уже представлял нас полному залу.
"Добрый вечер, дорогие зрители, сегодня у нас необычный спектакль. Я хочу представить вам талантливую группу пантомимы под руководством Григура, которая сегодня вошла в репертуар нашего театра".
Так Аркадий Райкин объявил наш выход на сцену своего театра. Раздались бурные аплодисменты. Публика доверяла Райкину безоговорочно.
В первый день нашего выступления во Дворце Культуры Ленсовета Люба, кто была главным осветителем театра Дворца Культуры, руководила освещением для наших пантомим. Она искренне любила наши вещи и отлично знала мои требования освещения к каждой пантомиме.
В этот первый вечер мы начали с пантомимы "Джунгли". Делала ее Наташа Егельская, а мужскую группу представляли мы все: Гарик Гоц, Боря Изотов, Женя Низовой и я.
Открылся занавес, Люба плавно ввела голубой свет на задник, а оранжевый на Наташу, пошла музыка, и началось действие.
Пантомима закончилась под бурные аплодисменты, а пока мы ожидали свет для следующей пантомимы, Наташа показала нам окровавленные ноги. Выступала она босиком, и ноги были в крови от того, что кто-то подбросил на середину сцены мелкие сапожные гвозди и они врезались в ее ноги во время выступления. Мы сразу сообщили Зине, костюмерше, произошла небольшая заминка и в полутьме кто-то замел гвозди с центра сцены. Мне кажется что Миша, звукооператор театра, при перемене света успел замести гвозди, так что последующие выступления прошли без помех.
Райкину мы ничего не сказали о гвоздях. Было бы неверно в первый день выступления начать жаловаться. Кроме того, занятия в студии и прохождение "через препятствия" в Средней Азии дали нам суровую спартанскую закалку.
Следующая пантомима была "Человек и Машина". Это была мужская пантомима и Наташа могла как-то придти в себя.
Затем мы показали "Человек и Море", затем "Весеннее Настроение" а закончили пантомимой "Стереокино".
Таким образом мы заняли около получаса в нашем первом показе. Публика неистовствала. Мы внесли "свежую струю" в спектакль Райкина.
Со временем мы добавили в свой репертуар несколько новых пантомим. Одна из них была "Добро и Зло" в исполнении Гарика Гоца и Нины Большаковой.Надо сказать, что эта пантомима почти полностью была поставлена ими самими.
Большим успехом пользовалась и пантомима "Человек и Огонь". Сюжет этой пантомимы возник внезапно и постановка её заняла у меня всего два часа.
Мы все репетировали в Театре Эстрады в Ленинграде и я предложил Нине Пугачёвой и Жене Низовому поработать над новой идеей. Не могу не отметить, что група наша была настолько слаженная, дружная, как будто мы были единая семья. Отношения были построены на полном взаимопонимании и если бы ни это, мне бы не удалось так быстро сделать эту постановку. Нина и Женя как будто читали мои мысли. Мои слова тут же воплощались в движение. Женя был очень способным актёром с замечательной пластикой.
Через несколько дней Юра Ермолинский принёс пластинку с композицией Дэйва Брубека и Боря Ващенко скомпиллировал музыку в Студии Звукозаписи и уложил её в необходимое время. Ещё одна-две репетиции и мы вынесли её на суд зрителя. Райкин поощрял нашу инициативу и это нас вдохновляло.
Пантомима "Человек и Огонь” требовала большой затраты энергии из-за её темпоритма и когда Нина Пугачёва не могла выступать, то Нина Болшакова её заменяла.
Актеры райкинского театра с большой осторожностью, как мне показалось, отнеслись к нашему появлению в театре, но постепенно это чувство пропало, хотя когда я с согласия Райкина заказал наши собственные плакаты в Ленконцерте и привез пакет в театр Эстрады, то только артисты райкинского театра брали со стола плакаты и заворачивали в них купленные в магазине продукты. Я с ужасом наблюдал быстрое их исчезновение. Те, кто жил в то время, очевидно помнят, что продукты выдавали в бумажные кульки.
Кстати, с напечатанием наших собственных плакатов связана забавная история. Когда я сделал дизайн плаката, я должен был взять в Ленконцерт письмо с подписью Аркадия Исааковича, что он не возражает, чтобы наши плакаты были напечатаны. Оригинал плаката и письмо я принес в кабинет Гинзбурга, директора Ленконцерта. В письме за подписью Райкина было разрешено напечатать наш плакат в размере 100 экземпляров. После подписи Гинзбурга я должен был отнести оригинал плаката в типографию. Выйдя из его кабинета я дописал один ноль на письме, понимая, что плакаты разойдутся очень быстро, так как 100 экземпляров это практически ничего. После напечатания 1000 экземпляров, ни Райкин, ни Гинзбург ничего не заметили. Жаль что артисты заворачивали селедку, колбасу и прочие жирные продукты в эти уникальные в своём роде плакаты. Естественно, поднимать шума по этому поводу я не собирался.
Со временем Райкин стал уменьшать время наших выступлений, через примерно полтора года мы делали только одну, две пантомимы. Наша занятость в театре значительно уменьшилась и работать стало невесело. Тем не менее мы продолжали репетировать и сделали пантомиму" Человек и Город". Продолжительность её была больше, чем надо было для театра и нам показывать её так и не удалось.
Период работы с Аркадием Райкиным был как для меня, так и для всей группы пантомимы не только самым запоминающимся и прекрасным этапом нашей жизни, Он еще и много дал нам в чисто творческом отношении, в умении правильно выстраивать спектакль.
Лично я научился многому: Райкин много работал над усовершенствованием своих номеров и доводил их до необычайной выразительности. Он интуитивно чувствовал темпоритм и придавал этому очень важное значение. Когда я поставил пантомиму "Человек и Море" и показал ему, длительность этой пантомимы была 12 минут. Внимательно посмотрев её, Аркадий Исаакович посоветовал намного сократить ее. Внутренне я сопротивлялся, но всё же укоротил на 2 минуты. Райкин ещё раз взглянул на постановку и заметил, что надо сделать ещё короче. Я опять не поверил и временно оставил все как есть. Но Марсель Марсо, увидев эту пантомиму тоже посоветовал мне ее укоротить. Мнение двух гениев неоспоримо. В конце концов пантомима была укорочена до 7 минут. Этo научило меня обращать внимание на продолжительность номеров и вовлечённость зрителей в действие.
Меня поразило, как внимательно Райкин следил за тем, чтобы за кулисами была полная тишина и уважение к выступающим.ђОднако он прекрасно видел, что многие актеры театра буквально прилипают к кулисам, чтобы посмотреть и послушать его как старые, так и новые миниатюры, и не возражал против этого. Я не раз замечал, как и он сам, если появлялась такая возможность, часто наблюдал то за реакцией зрителя, то за действием на сцене. Я понимал, что он делает это не потому что хочел что-то контролировать, а потому что хочет сам для себя сделать нужные выводы.
А происходило волшебство. Зрители были заворожены. Безграничная любовь миллионов зрителей приводила к тому, что билеты на спектакли Райкина надо было покупать за полгода.
Райкин порой чувствовал себя очень плохо, так как он работал на износ. Бывали случаи, когда плохое самочувствие заставляло его отменять спектакль. Но это случалось крайне редко.
Имя Райкина знал каждый советский человек. Приведу один очень забавный пример. Актер-мим нашей группы Борис Изотов был врачом и получил резидентуру в одном из Ленинградских госпиталей. Поэтому он вынужден был покинуть наш коллектив, входивший в спектакль театра Райкина. Идеальной заменой ему мог стать Володя Цейтлин, который в это время служил в армии. Володе оставалось дослужить около двух месяцев. Армейская служба имеет свои строгие порядки, и никакие просьбы отменить эти правила на армейское начальство не действуют. И вот тут-то мне в голову неожиданно пришла шальная мысль напечатать письмо с просьбой освободить Володю раньше по причине работы с Райкиным. Я дал Аркадию Исааковичу бумагу на подпись, и трюк удался. Авторитет великого артиста повлиял на армейское начальство, и Володю демобилизовали раньше срока.
Однажды Райкин пригласил меня домой на чай и за столом спросил моего мнения по поводу дальнейшей судьбы Кости, его сына. Костя выигрывал призы на математических конкурсах, и Аркадий Исаакович спросил, чем, по моему мнению, стоит заняться его сыну после школы - стать математиком или пойти по пути отца и стать актером. Я ответил, что если есть сомнение кем быть, то лучше стать математиком..
Костя очень часто проходил на спектакль папы и с удовольствием смотрел нашу пантомиму.
Пока мы работали в театре, я и никто из моих актёров не слышали ничего о том, чтобы Костя брал уроки у Марселя Марсо. В результате Костя стал выдающимся актером и режиссером.
Когда мы выступали с Райкиным во Дворце Культуры Первой Пятилетки, вдруг за кулисы к нам пришел взволнованный Джон Марковский. Он был тогда молодой звездой балета и танцевал в постановках Якобсона. Якобсон ставил "левые" балетные постановки, по стилю приближающиеся к пантомиме, но, конечно это был танец, а не чистая пантомима. Джон спросил кто ставил наши пантомимы и когда узнал, что их ставил я, он был удивлен и сделал массу комплиментов, в особенности пантомиме "Человек и Машина", и спросил, если бы мы захотели встретиться с Якобсоном.
Поже я и Гарик посетили его и Якобсон предложил нам работать с ним. Для этого нам надо было расстаться с театром Райкина и принять платформу танца. Но мы не танцоры, и школа у нас совершенно другая, и Якобсону было бы трудно с нами работать, а кроме того, подводить Райкина мы не хотели. Мы были ему очень благодарны за предложение и вежливо отказались.
Отказали мы и Рахлину, директору Мюзик Холла, перейти работать туда, потому что наши вещи носили более драматический характер.
Пока театр переходил на другую плошадку, мне удалось договориться с администрацией Эрмитажа выступить в небольшом Эрмитажном театре. Дело в том, что театр этот не ремонтировался со времён его постройки архитектором Кваренги и сцена была не устойчива. Поэтому никому не разрешалось на этой сцене выступать. Нам сделали исключение по двум причинам: первая была та, что мы работали с театром Райкина, а вторая, что мы не танцевальная компания, а пантомима, и что мы в основном работаем босиком. Зал вместимостью примерно в сто двадцать человек был полон. Приняли нас замечательно. В соответствии с российской традицией, после спектакля нам был накрыт стол со свежими бутербродами и такими закусками как эклер, корзиночка, и другими вкусными пирожными "к чаю". В конце выступления нам преподнесли грамоту с подписью Пиотровского, Директора Эрмитажа.
Соблазнов было много. Аркадий Исаакович предложил мне режиссировать новый спектакль "Люди И Манекены".
Затея эта не получилась.
В постановку спектакль "Люди и Манекены" наша компания не вписывалась потому, что у авторов не было видения, как нас использовать. Не так-то просто написать сценарий для пантомимы автору, который никогда не занимался пантомимой. Поэтому в спектакле "Светофор" нашу группу использовали как декорацию, "рамку", по бедности мысли автора и режиссера. И это предвещало нашу кончину. Я, да и все мы, были очень расстроены, но доказывать было невозможно. Слово режиссера-закон. И наш выход был ограничен тем, что мы стояли на подиуме во время открытия занавеса, и в конце, перед его закрытием.
Помимо выступлений в театре Райкина, наша группа пантомимы участвовала во многих постановках как в театрах, так и в кино и на телевидении.
Пока театр переезжал из одного города в другой, мы вылетали на собственные гастроли со своей успешной программой. На Моховой улице в Ленинграде, перед студентами Театрального Института мы опробировали программу из двух отделений, где в первом было выступление Миши Жванецкого с Ромой Карцевым и Виктором Ильченковым, а во втором - наше. Выступление имело "громовой" успех. В нем, из тактических соображений, и, чтобы не вводить публику в заблуждение, имя "Райкин" не присутствовало. Это предварительно было согласовано с ним. Но по его глазам было видно, что он ревновал.
Миша Жванецкий попросил меня сделать плакат для их отдельного выступления, но плакат не удался и я вместо плаката подарил ему на память мой рисунок "Музыка" а позже сделал набросок его портрета.
В 1967 году в городе Таллине, Эстония, намечался Интернациональный Джазовый фестиваль. На этом фестивале, помимо Российских групп, должны были выступать и Американские джазовые звёзды: Колтрайн, Дейв Брубек, а также джазовые ансамбли из Финляндии, Польши и других стран. Мой друг Вадим Юрченков, хорошо знавший английский язык, что было довольно редким явлением в то время, предложил мне участвовать в этом фестивале, зная, что я ввел в моей группе занятия по импровизации движения со звуком.
Мой близкий друг Аркадий Мемхес, тоже джазовый музыкант, помогал мне проводить эти занятия, и к Интернациональному фестивалю моя группа практически была готова. Такого эксперимента ещё никто в мире не делал. Джаз и пантомима? Неслыханно! Да ещё импровизация. Мы должны были выступать с трио Юрия Вихарева.Так как я был членом джаз клуба, который создал Вадим Юрченков, я знал лично всех музыкантов. В его состав входили ещё два джазмена: Москалёв и Мысовский. Юра Вихарев - фортепиано, Москалев - ударные, а Мысовский - контробас.
В Таллин Холле зал был переполнен. Полный аншлаг! Присутст-вовало 4000 зрителей со всего Советского Союза. К моему величайшему сожалению я, очевидно от напряжения, невероятно был простужен, и помимо воспаления лёгких и высокой температуры, у меня возник миазит, так что я не мог повернуть шею и каждое движение тела вызывало невероятную боль. Чтобы заглушить эту жуткую боль, вечером перед концертом я купил бутылку знаменитого Таллинского Бальзама, чтобы выпить как можно больше перед выступлением. Нас, мимов, было шестеро: Гарик, Яна Марцоли, Нина Большакова, Наташа Егельская и Боря Изотов и я. Бутылка была непрозрачная, сделанная из керамики и я был уверен, что её никто не тронет, но перед выступлением я обнаружил, что она почти полностью была опустошена. Сладкий ликёр привлек всех моих мимов. Остался только глоток. Пришлось выступать без алкогольного опьянения. Двадцать минут импровизации для меня было вечностью. Но никто из зрителей даже этого не заметил. Я же был совершенно мокрым от преодоления боли.
Позже появилось много статей в журналах и газетах об этом фестивале а также о нас.
Наша группа выступала самостоятельно и в Москве, например на площадке завода Лихачева, во Дворце Искусств на улице Горького, в Московском Университете, и даже в Кремле, где мы неожиданно встретились с самим Райкиным, который тоже там выступал независимо от нас.
В фильме "Тень", (режиссер Кошеверова), участвовала вся наша группа пантомимы. Кошеверова поручила мне постановку движения в массовой сцене карнавала и заказала мне сделать маски для этой же сцены и мы с Гариком взялись с радостью за эту работу. Почти всеми этими масками я и сейчас пользуюсь для своих выступлений. Гарик и я в этом же фильме сыграли роль слуг для актера Зиновия Гердта, а я играл физическую тень профессора, которого играл Олег Даль.
В фильме снимались одни из лучших актеров кино и театра; Филипов, Даль, Гердт, Этуш, Миронов, Анастасия Вертинская, Гурченко, Марина Неелова и другие. К сожалению мне пришлось работать перед огромными прожекторами и у меня пострадала роговица обеих глаз, но незначительно.
Западногерманская кинокомпания снимала фильм о наиболее популярных группах и мы попали в это число. Фильм назывался "Город и Песня".
В Октябрьском зале мы участвовали в спектакле "Моцарт и Сальери" и несмотря на короткое появление (я поставил застывшую эротическую группу, проезжавшую на авансцене), и перед нашим исчезновением публика провожала нас громкими аплодисментами.
В этом же году Людмила Герасимова написала о нашей пантомиме замечательную статью под названием "В поисках Философской Пантомимы". Статья была помещена в журнал "ЮНОСТЬ".
Пока мы выступали в Москве с театром Райкина, каким-то образом получили информацию о Международном Фестивале Пантомимы в Англии. Мы решили попытать счастья и просмотреться. Для этого нам нужно было показать нашу программу представителям Райнного Комитета Партии и Комсомола в Москве. Вся наша группа прибыла в небольшой театр. От партийного Комитета прибыли три представителя. Это были к удивлению довольно молодые люди. Так как программа уже несколько лет игралась в театре Райкина, то придирок к ней не было. После просмотра один из партийных деятелей подозвал Нину Большакову и все четверо стали о чем-то тихо разговаривать. Через короткое время Нина подошла ко мне и при всей нашей группе сообщила, что нас могли бы послать на Лондонский фестиваль при одном условии, если я поменяю свою фамилию на русскую, скажем Сидоров, или Иванов. Я сказал, что у меня есть псевдоним и я им доволен. На фестиваль поехать нам отказали.
Там же в Москве мы должны были выступить для московского телевидения. Мы репетировалы наши вещи в одной из телевизионных студий. Одна из камер в репетиционном зале была подключена к начальству студии. Как раз в это время мы репетировали пантомиму "Человек и Машина". Пантомима эта явно несла политический характер, но благодаря имени Райкина мы могли её играть на публике. Вдруг звонит "само начальство" в репетиционную студию, "Что это они там такое репетируют?" Оператор отвечает, "Это то, что мы сейчас должны передавать по эфиру".
"Вы что, с ума сошли? Немедленно отменить". Нам пришлось немедленно убраться из студии.
Зато пока театр переезжал на другую площадку, мне удалось договориться о нашем выступлении в Казани. Выступать мы должны были в Казанской Филармонии. Увидев площадку мы пришли в недоумение. Это был глубокий амфитеатр. Всё было бы неплохо, в конце концов, если бы не груда пюпитров, несколько барабанов, а также других инструментов, оставленных на площадке. Нам было сказано, что убрать всё это некуда. Пришлось смириться. Надо было что-то изобрести. И тут мы с Гариком пришли к решению использовать пюпитры и барабаны и прочие инструменты как декорацию. Это была просто гениальная идея. Мы составили композицию из всего и получилась площадка с декорацией. Особенно хорошо это сработаало с пантомимой "Человек и Море". В полутьме инструменты рассматривались ка морские рифы и кораллы.
Балетмекстер Боярский снимал фильм "Барышня и Хулиган" и вся группа пантомимы участвовала представляя людей, идущих в городе, а Гарик, Яна и я сыграли фрагмент из нашей пантомимы "Человек и город”, где Яна совершенно гениально сыграла манекена, я, влюбленного в этот манекен, а Гарик - рабочего, художника, оформляющего витрину.
Пока театр переезжал из одного города в другой, у нас было 2-3 свободных дня, и мне удавалось "устраивать" наши собственные выступления.
Я думаю, что выступления вне райкинского театра подтачивали наши взаимоотношения с Райкиным.
Но работа в театре пока ещё продолжалась.
Пока мы выступали в Московском Театре Эстрады, вся наша группа жила в гостинице Будапешт и я из окна гостиницы мог видеть крыши домов и церковь.
Однажды я посетил выступление Высоцкого в Москве в частном доме, недалеко от Театра Эстрады. Так как это было в чьей-то частной квартире, там были только заранее приглашённые гости. Там же был и Аркадий Райкин. Я сделал набросок в записной книжке и позже сделал портрет Высоцкого.
На фото: Михаил ГУРЕВИЧ,
Все авторские права принадлежат автору.
|
